Венелин Атанасов Попов

Опубликовано 24 февраля 2015 года

10668 0

Венелин Попов воспитанник «Военного Его Величества Училища». Участвовал в первой фазе Второй мировой войны в Македонии и Косово как командир штурмового орудия. Дважды награжден орденом «За храбрость».

Запись проведена в канцелярии Союза офицеров Его Величества училища в Центральном военном клубе г. София.

Меня зовут Венелин Атанасов Попов. Родился 20 января 1921 года. Через 10 дней мне исполнится 90 лет. (Запись от 2011 года. Прим. – С.С.)

Я рожден на берегах тихого белого Дуная, в городке Оряхово. Мамка моя была домохозяйка. Батя работал директором гимназии в нашем родном городе. В общем, ничего особенного – этакое небольшое буржуазное семейство, как это некоторые называют.

Перед Военным училищем меня зачислили в Первый кадетский корпус, который включал в себя 6-й, 7-й и 8-й классы. По окончанию оных нас произвели в юнкера, а спустя три года юнкерства – в портупей-юнкера, и затем – в фельдфебели. За те шесть лет мы оформились не только физически, но и психологически, а также морально и политически. О Военном училище, о его порядках и традициях можно говорить бесконечно. Целую книгу можно написать...

В училище я поступил 17 сентября 1937 года, в 5-ю роту. Уже в сентябре мы приняли присягу, приступили к стандартному обучению, начали ходить в наряд, и в таком духе…

Воевать же мне довелось в недавно сформированной штурмовой артиллерии. Командиром нашего Второго штурмового артиллерийского отделения был капитан Недков, 50-го выпуска. (Каждый выпуск Царского военного училища имеет свою собственную нумерацию. Прим. – С.С.) А на фронте при Деве Баир я встретился с командиром 9 пехотного полка полковником Боневым.

(Полковник Иван Бонев (1895-1946) родился в селе Кара Топрак, Пловдивской области. Воспитанник Военного Е. В. Училища, 38-го выпуска. Участник в Первой мировой войны. Во время Второй мировой войны, будучи полковником, лично участвовал в боях при Деве Баир. 5 сентября 1944 г. получил предписание сформировать из полка, и приданных ему артиллерийского и бронеистребительного подразделений, самостоятельный отряд, максимально быстро выдвинуться в район города Кюстендил, с целью преградить пути, ведущие к Крива Паланка и не позволить немецким частям достичь старой границы. Позиция была удержана. Полковник Бонев награжден орденом «За храбрость» и провозглашен почетным гражданином города Кюстендил. 9 марта 1945 года полковник Бонев осужден на 15 лет заключения строгого режима. 5 апреля 1946 г. реабилитирован, но в июне снова арестован и отправлен в концлагерь «Росица». В сентябре 1946 г. умер на 51-м году жизни).

Командиром 2-й дивизии стал новопроизведенный генерал Генчев. В 1934 году Генчев участвовал в перевороте, за что был уволен из армии. Хотел бы сказать отдельно об этом человеке. Из армии его уволили в чине капитана. Каково было его положение с 1934 года, сказать не могу, потому что я сам был еще сильно мал, едва 13-14 лет. Дело в том, что когда я на фронте встретил этого человека, он в сущности своей так и остался капитаном. В знаниях, в развитии и в прочих аспектах… А был уже генерал! Во время боя он запросто мог с автоматом в руках двигаться в первых рядах атакующих бойцов, увлекая их своим примером, что конечно весьма импонировало. Но место его было не там. Однажды я, младший подпоручик, даже позволил себе высказать ему: «Господин генерал, ваше место не здесь, ваше место в штабе армии!» И видимо с тех пор я стал ему чем-то симпатичен. В конце войны он написал мне аттестацию, и как я понял, весьма лестную. Если же коснуться моего отношения к войне, то надо бы сказать совсем откровенно, что я поехал на фронт с одним чувством, с одним намерением и желанием – в конечном итоге просто вернуться живым с войны. На фронте же испытал нечто другое...

Для нас все началось в конце сентября 44-го. Личный состав Второго армейского полка, к которому мы были приданы, тогда располагался по селам. Мы стояли в селе Узунджово. В то время моя будущая жена была мобилизована в качестве аптекаря и получила назначение в действующую армию в Борисовград, что совсем близко от Узунджово. Так мы встретились с ней. Потом я вместе со всей «композицией» отправился на фронт, а она осталась Борисовграде. Что вспоминается мне о том моменте, это как я сказал себе: «Ну, похоже, ты готовишься не к войне, похоже, ты готовишься к свадьбе».

Вообще, у меня тогда складывалось впечатление, что мы еще находимся на том уровне, когда болгарский солдат должен был атаковать с примкнутым штыком, в духе – «Вперед! В штыки!». Но времена уже изменились. Война по своей сути стала совершенно другой. Я сам являлся командиром новейшей боевой установки. К сожалению, никто из нас еще не был обучен правильному ведению боя в составе подразделения. И часто получалось у нас просто смешно. Германское штурмовое орудие стало новой тактической и материальной единицей в наших войсках (Sturmgeschutz III). Внешне оно почти не отличалось от танка. Мы не ощущали особой разницы от танковых частей. Наше штурмовое орудие весило 24 тонны, а танк – 25 тонн. Получалось, что всего на одну тонну больше. В составе экипажа мы имели только четырех человек: механика-водителя, наводчика, командира орудия и одного радиста. В этом было основное отличие. Не хватало пятого – пулеметчика!

В конце сентября 1944 года на Деве Баир мне встретился полковник Бонев. Обнял меня и сказал: «Дай один выстрел в сторону германцев. Пусть знают, что имеем немецкие орудия».

Мой первый бой состоялся у Крива-Паланки. Один из наших серьезных недостатков того времени – плохая разведка. Мы фактически не имели никакой информации о противнике, или же получали неверные разведданные, как в боях за Крива-Паланку. Например, ставят мне задачу с одной батареей – она даже не была полного состава – войти в город. А на окраине еще оставались немцы. Предполагалось, что мы зачистим дома и после этого освободим город. Каково же это получилось на самом деле? Совершенно не так, как ожидалось. Мы входили с так называемой пехотой сопровождения. Всякое орудие имело по 7-8 пехотинцев, которые двигались по сторонам от штурмового орудия, чтобы не допустить сближения с ним пехоты противника. Зачем же? А затем, что германцы были вооружены «танкови юмруци» (фаустпатронами). Имелись у них и магнитные мины, которые, должен вам сказать, произвели на меня весьма глубокое впечатление. Я узнал, что представляет собой эта магнитная мина, после того как немцы ее прилепили на мое орудие во время боев за Стражин. Но вернемся назад, к боям за Крива-Паланку. Наши передовые части достигли господствующих над городом высот и овладели ими. Утром предстояло штурмовать сам город. Таков последний штрих, которым я бы описал ситуацию. А сейчас я предлагаю вам представить себя солдатом и лично принять участие в штурме...

Представляю вам начальника штаба капитана Недкова, командира штурмового отделения. Он принимает нас весьма радушно, размещает нас во второй машине, и мы немедленно выдвигаемся вперед. Вслед нашему автомобилю угрожающе смотрят стволы штурмовых орудий. Колонна медленно движется. Мы приближаемся к мосту. Германцы его полностью разрушили. Это совершенно излишне! И без этого наши тяжелые машины не смогли бы проехать по легкому деревянному мосту. Передние машины останавливаются, мы ожидаем наши бронированные чудовища. Навстречу движется колонна пленных. В глазах у них ужас пережитого. Раненые, небритые и босые! Те ли это гордые и надменные тевтоны, кои буквально месяц назад заявляли, что всех победят. Пользуемся случаем и начинаем разговор. Двое из них поляки. Допытываемся у фельдфебеля, откуда он. «Из Бреслау – и тут же тревожно спрашивает, – Нас застрелят? Что будет с нами?»

Невольно вспоминаем, как два дня назад нам встретились бежавшие из германского плена болгарские солдаты. Двоим из них немцы отсекли указательные пальцы на правой руке…

«Джентльмены» нашли способ, как навсегда обезвредить солдата! Они рассказали также, что некоторых вообще расстреляли. Теперь нам понятен страх «херра» фельдфебеля. Успокаиваем его: «Мы не убиваем пленников и беззащитных!» Даем пленному сигарету. Тот жадно курит ее. На изможденном лице появляется некое подобие улыбки.

Колонна снова трогается вперед по печальному пути. Приближаемся к подножию Киселецы (8 км от Крива-Паланка). Весь путь перед нами заминирован. Пионер-инженерная дружина расчищает дорогу. На одном месте извлекается сразу семь мин. В стороне – наскоро сооруженная из камней землянка. Заходим. Похоже, что ее покинули совсем недавно. Внутри более 20 ящиков бронебойных и обычных пулеметных патронов. В углу стоит горшок с супом. В быстроте бегства они не взяли даже самого необходимого. Подъезжаем к последнему мосту перед городом, обыскиваем пост возле него. И здесь заметна быстрота бегства. На этот раз есть кое-что полезное. Нам достается несколько упаковок мыла.

Крива-Паланка в 500 метрах перед нами. Ясно видны контуры крайних домов. Указано, что мы атакуем в 7 часов утра. Ночуем прямо в боевых порядках.

Утром мы выдвигаемся первыми. Я и фоторепортер Милованов на второй боевой машине. У крайнего дома спрыгиваем на землю и двигаемся пешими под прикрытием брони. Странная тишина встречает нас. Проходим по главной улице. По обе ее стороны зловеще зияют выбитые проемы дверей и окон. Никто не показывается. Головная машина медленно пересекает центр...

Внезапно тишину разрывает треск пулемета. Мы валимся на землю и открываем ответный огонь. Штурмовое орудие движется еще несколько метров… Оглушительный выстрел! Машина вздрагивает и останавливается. В этот момент откуда-то сверху на нас обрушивается град пуль. Бросаемся в ближайший дверной проем. Прямо за штурмовым орудием окна буквально изрыгают огонь. Что есть силы, жму пальцем, на курок пистолета. Напрасно – обойма пуста. Нет патронов и во второй. Стрельба продолжается: «Там-дам-дам-дам». Ощупываю себя. Каски нет, на голове кепи. В кармане нахожу еще четыре патрона. Заряжаю пистолет. Перестрелка немного ослабевает. Приподнимаю голову и вижу через соседний дверной проем стреляющего из автомата в окно капитана Каленски. Его немедленно окатывает свинцовым ливнем. Капитан вздрагивает, шатается и шумно валится внутрь. Раздается вопль: «Убили командира! Командир упал!»

Снова выглядываю наружу. Улица пуста. Первое орудие пытается протиснуться через тесную улицу, которая завалена битым кирпичом и балками. Иного выхода нет и для меня. Решаю выбираться. Ползу, а затем прислоняюсь к какой-то закопченной стенке. Оглядываюсь... Внизу замечаю двух наших солдат. Протискиваюсь к ним. У них тоже кончились патроны. Тут немного спокойнее. Отходим вместе. Сзади нас вдоль по мостовой скачут пули.

Добрались до училища. Возле него собралась большая группа. Один из наших ранен в руку. Передаем его оружие другому солдату, винтовка которого была разбита пулей. На окраине города нас ждет санитар. Он осматривает руку раненого, перевязывает его и предупреждает нас о том, что в конце виноградника замечены германцы, которые обстреливали шоссе. Предупреждение санитара спасает группу. Едва только мы показались, в нас полетели пули и яростно засвистели около наших голов. В 5–6 шагах перед нами воронка. Я бросаюсь в нее. Моему примеру следуют другие. Критический момент! И тут мы слышим позади нас грохот выстрела штурмового орудия. Спасение! Как только оно равняется с нами, мы под прикрытием его брони минуем опасный сектор. Наконец, машина останавливается. У нас есть жертвы: поручик Драганов – ранен в лицо, и Борис Стойчев – тяжелое ранение в шею. Связываемся по радио с двумя другими орудиями: «Подпоручик Венелин Попов. Покидал орудие. С группой взял под охрану училище. Потерь нет. Германцы обстреливают училище минами».

Сражение продолжалось целый день. Наши пехотные части постепенно овладели высотами. Отдельные очаги сопротивления были последовательно уничтожены. Вечером, около 7 часов, орудия вошли в город и при помощи партизан и штурмующих расчистили его восточную половину. С одним из орудий вернулся Милованов. Он не рискнул последовать моему примеру, и целый день просидел с 16 другими солдатами под минометным огнем в каком-то разрушенном здании.

За все время ни одна мина не попала в училище. Если бы это произошло, нам пришлось бы весьма скверно. С утра пораньше мы ушли по берегу реки. Нас перехватила охрана: «Откуда идете?» – «Из Крива-Паланки», – «А ну, шагайте сюда!» Заводят меня к генералу Стойчеву. Тот в одной белой рубахе пьет чай: «Откуда идешь, а?!» – «Из Крива-Паланки! Как можете нам давать сведения, что она очищена, если там полно немцев?!» И в таком духе ему… Тут он говорит по телефону нечто и затем мне объявляет: «С сего момента имеешь удостоверение номер 12. Награждаешься «Орденом за храбрость!»

Второй бой был за Стражин. А это было весьма укрепленное место. Там действовала парашютная дружина, которой командовал капитан Ноев. Он попросил одного из моих подчиненных вылезти, сам занял его место в штурмовом орудии и таким способом командовал дружиной. В какой-то момент пришел специальный приказ – нам с Ноевым сменить направление атаки. Там у германцев имелся бункер, атака на который принесла многочисленные жертвы. И это притом, что штурмовое орудие с 1-2 выстрелов уничтожало подобный бункер в конец. Мы же направились налево от дружины для охраны левого фланга и тыла от случайного проникновения противника. Сделано это было не напрасно, потому что через некоторое время я уже вел напряженный бой с пехотной германской частью. Эти немцы прилепили магнитную мину прямо на одно из моих орудий. Остался жив только механик-водитель, потому что он сидел впереди. Трое остальных членов экипажа погибли. После того как я услышал, что на мое орудие тоже прилепили мину, немедленно приказал оставить одну гусеницу на месте, а другую дать на 360 градусов. Размазал его (пехотинца), а мина не взорвалась! До сих пор я храню ее на верхней полке гардероба.

А знаете ли вы, что представляла собой магнитная мина? Она состоит из двух подковообразных магнитов. С их помощью тело мины закрепляется на танке или на штурмовом орудии. Сама же мина – флакон с запальным шнуром, за который дергаешь, и развивается такая температура горения, что растопляет броню, проделывает в ней одну маленькую дырочку и поражает экипаж.

Описывать бой целиком очень долго, но как вы скажете...

Несколько раз нас атаковали германцы. Тогда по моей команде мы, орудийные командиры, вооружившись автоматами, а радисты – пулеметами, открывали люки, высовывались до пояса и отражали атаку. И так несколько раз, пять-шесть – это точно. Во время боя мы постоянно поддерживали связь с генералом Генчевым, и поэтому знали, что они отказались от атак на бункер, хотя парашютная дружина, невзирая на жертвы уже могла взять его. Через некоторое время генерал отправился к нам, и мы определили место, где смогли бы встретиться. Нас построили, и он сперва подошел ко мне, к первому орудию. Но вдруг увидев, что я уже имею орден «За храбрость», генерал повернулся к адъютанту, взял другой орден, побольше – «Первого класса», и повесил его мне. Так все и было! Ни убавить, ни прибавить.

С немецкой стороны точно имелось много жертв, ведь они атаковали рассчитывая, что мы немедленно отступим или же у нас наступит некая паника. Получилось же наоборот… А нас было-то всего восемь человек. В сущности, только 4 пулемета и 4 автомата. И с этими восемью стволами мы их развернули назад – нанесли им страшное поражение! Они отступили, и парашютная дружина взяла бункер.

После боя за Стражин, мы двинулись на Страцин, а затем на Куманово. Там погиб Бочев, мой однокурсник, один из наилучших храбрецов-летчиков нашей авиации. И произошло это самым нелепым образом.

Возле Куманово появился «Мессершмитт». Когда он приблизился, по знакам отличия мы определили, что этот самолет наш. Летчик несколько раз развернулся над городом, вероятно, заметил какую-то цель и словно колеблясь, начал медленно снижаться. Спустившись почти, не знаю, ну, примерно на две тысячи метров или ниже… Как вдруг изрыгнула огонь германская зенитная малокалиберная батарея. Очень хитро поступила. И погиб храбрец, который уже имел ряд заслуг – им были свалены две «крепости». (Подпоручик Петар Бочев — 4 победы в боях против ВВС союзников: 3 B-17, 1 B-24)

Интересно то, что когда его сбили, никто не видел, как он упал или же выпрыгнул с парашютом. На другой день мы спустились и нашли самолет – не было никакого следа от Бочева. Самолет не взорвался, а просто упал и был разбит. Значит, он мог выскочить с парашютом и спускался на нем, а по приземлению мог погибнуть. Мы не нашли никаких следов. Ничего! Должен вам сказать, когда я вернулся с фронта, то за одну акцию в Родопах, в которой участвовало наше отделение, был осужден Народным судом. И пока находился в заключении после вынесения приговора, следил по «Рабочему делу» за фамилиями всех тех, кто шел как студенты, инженеры, специалисты, бывавшие в Германии и прочие… Его имя так нигде и не появилось. И по сей день это странно.

Официальная версия такова, что он – точно был сбит, но нет никаких следов подтверждающих его гибель. Хотя бы пуговица или кусочек одежды. Ничего.

В октябре ли, ноябре ли, вошли мы в Скопье. И прямо на мосту уже стоят «титовцы» и нас не пропускают. Тут подъезжает на трофейном автомобиле Стойчев, хочет проехать. Но его они тоже останавливают. Тогда я вылез из самоходки и сказал: «Господин генерал, съезжайте на обочину!» И двинулся на орудии, и так слегка притиснул их почти до самого бордюра… Нет, до каменной стены моста. И тем самым освободил ему путь.

А то еще был такой случай. В Скопье мы получили задачу двигаться к Приштине, куда отошли последние части немцев. Дошли до Приштины – одни «титовцы»! Спрашиваем про немцев – «Нема!» Приходит ко мне один из моих солдат и говорит: «А тут, господин подпоручик, от «титовцев» – один офицер, искал вас, чтоб поговорить», – «Добро. Где он?» Приводит его ко мне, незнакомец начинает со мной разговаривать, и почему-то на корявом русском языке: «Я сам не сербский офицер, я из Intelligence Service. Никто не знает, что будет дальше... У меня есть одно предложение к вам. Как я понял вашего солдата, вы кадровый офицер. Награждены. Вижу у вас орден «За храбрость». Предлагаю вам последовать за мной. Немедленно переправим вас на запад, а затем в Англию. Несколько месяцев будете осваивать язык, подпишете контракт на 10 лет в армии, и после тех 10 лет станете английским гражданином, с английской пенсией!» Не знаю, каков былменталитет у того английского офицера, но я просто усмехнулся и сказал ему: «Извините, я болгарский офицер. И чтобы не произошло, я вернусь в нашу страну!»

А как вернулся, меня посадили. Правда после того реабилитировали 2 раза. А в 1995 году Верховный суд вообще отменил приговор Народного суда.

С фронта я вернулся 15 или 16 декабря. Меня направили на дальнейшее обучение. И что? Получаю приказ – переводят со Второго штурмового отделения в ШЗО в Софию. А туда уже приходит бумага, что меня ищет обвинитель в Борисовграде. Оттуда передают меня в штаб на «Патриарха Евтимия», потом в комендатуру, а затем в Борисовград и так дальше.

Что я могу сказать о солдатах, например, о тех же немцах. Во-первых, они очень дисциплинированы. Во-вторых, они уже по 3-4 года воевали – имели богатый боевой опыт. Немецкие пехотинцы спокойно приближались к нашему штурмовому орудию. Спокойно, потому что хорошо знали это орудие, и знали, что оно не имеет вооружения для ближнего боя. Нам же для того чтобы отбить атаку пехоты нужно было поднять крышку люка и показаться чуть ли не во весь рост. Они этим пользовались, сближались с нами, и ставили либо магнитную мину, либо использовали «танков ужас» (Panzerschreck) , либо – «танков юмрук» (Panzerfaust), в зависимости от того, что имелось в наличии. К концу войны вся Македония была переполнена этим добром.

И с русскими мы встречались. Что вам сказать? Те из них, кто поднимался в штыки, и есть настоящие русские. Правда, таковы и болгары, и германцы, ну, и отчасти сербы.

Что можно сказать о взаимоотношениях в армии? Во время войны в некоторых частях еще сохранялись старые добрые отношения солдат и офицеров. Но произошли и некие изменения. Не знаю, стоит ли отвлекаться…

Сегодня говорят много плохого про болгарский народ: дурной, неотесанный, не знаю какой – всевозможные гадости. И это притом, что народ 500 лет находился в рабстве, но сохранил свое самосознание. Самосознание того, что он – болгарин! Расскажу вам такой случай. Это произошло уже после 9-го сентября. В Хасково новой властью был организован митинг, который затем направился к казармам армейского полка, где находилось и Второе штурмовое отделение.

Коммунисты решили кое-кого убить. Именно тогда погиб командир полка. Пролетел слух, что они хотят расправиться со штурмовым отделением в Узунджово. Кто-то испугался, всего лишь услышав слово «щурмоваци» (штурмовики). Собака лает, ветер носит... Фактически мы стояли по селам, но одна специальная батарея оставалась на месте в полку. Мы сразу же выставили все наши орудия вокруг села. Так что я вместе с моей батареей стоял трое суток подряд – ждали, что они придут. Какая глупость! Конечно же, никто не пришел. На третий вечер, умотавшись ли в конец, каково ли, я просто присел на одно из орудий, затем упал на бок и заснул. Уснул! От усталости, от истощения физического и психического, больше конечно психического. Утром проснулся… Что такое? Я укрыт сверху тремя шинелями! Кручу головой и вижу – трое солдат трясутся в летних гимнастерках. (Униформу меняли 15 сентября. До 15-го только в летней гимнастерке, но поверх нее можешь одеть шинель. Такие были правила одно время). Я быстро вскочил и сказал: «Одевайтесь!». А то трясутся, понимаешь. И это не были какие-то особенные, привилегированные ребята. Нет, простые обыкновенные солдаты. Спрашиваю себя сейчас, что заставило тех солдат укрыть собственными шинелями подпоручика, их взводного командира? Каково, а? Внимание, уважение… не скажу любовь, но все равно... Какое внимание!

Это был первый раз, когда я увидел, что в сердце болгарина есть нечто положительное. И второй момент. Я уже был на процессе в Борисовграде. Из полиции нас отвели в библиотеку, где проходил суд. Процесс завершился, меня осудили на пожизненное, и отправили в Хасково в тюрьму. Не прошло недели, выкликают мое имя. Я быстро соскочил с нар, натянул обувь и подбежал: «Ну, что тебе?» – «Имеешь свидание!» А я никакого свидания не ожидал. Заводит меня в комнату свиданий. Там пожилая женщина в годах и перед ней какой-то пакет, завернутый в газету. И тут она мне заявляет следующее: «Сыне, всякое утро тебя водили в суд под окном моего дома. Я молила Бога каждый вечер, да оставят тебя в живых. Премного благодарна Господу! За этим пришла сюда, чтоб сказать тебе…» Разворачивает газету, а вней вареная курица. Какая женщина! Ничего не смог сказать ей, только взял ее сухую руку и поднес к своим губам. Это все мне показало, что душа простого болгарина имеет не только доброе, но и великое.

Контакты с местным населением? Видите ли, есть только один-единственный путь из Софии в Скопье, и поэтому вся армия и все остальное шло по той дороге. Хорошо еще, что немцы тогда не имели авиации. Если бы она была, просто не знаю, что бы там творилось. Наши тяжелые штурмовые орудия испытывали серьезные трудности во время передвижения. Немцы минировали определенные участки дороги. Как подорвется орудие, то сразу сваливается гусеница. Пока ее снимешь, пока поставишь новую, натянешь – это такие страшные муки. Постоянные задержки. Какие тут могут быть контакты? Не. Хочу сказать, тогда еще не наблюдалось тех настроений против нас, которые существуют сегодня.

Видите ли, в чем дело, война, названная Отечественной, не была популярной. Наш болгарский солдат не хотел воевать. Если посмотрите справочный материал, то увидите, что та война была войной сержантов и офицеров. И посмотрите, сколько и кого погибло в процентах среди солдат и офицеров в так называемой Отечественной войне и сколько в трех войнах перед ней: в Балканской, Междусоюзнической и Первой мировой. Как-то один германец, да еще и раненый, прямо вижу – волосы у него так взъерошены, из автомата дал пару очередей. И наши сразу легли и ничего не хотят. Командир дружины кричит: «Господин подпоручик, не могу их поднять!» Я ему в ответ: «Ну, как это не можете?! Вставайте сюда, смотрите внимательно! Сейчас я буду стрелять, если они не поднимутся». И вот в таком духе... Вообще, про эти дела сильно трудно говорить.Трудно, потому что это несовместимо с истинной сущностью болгарского солдата, сего храбростью.

Перед войной, когда я видел старых офицеров, всегда искал у них на груди орден «За храбрость». Если такового не наблюдалось, для меня это был не офицер. Вернувшись с фронта, стал понимать, что это не имеет никакого значения.

Изменила ли меня война? Да, коренным образом. И хорошо, что изменила. Уже 60 лет, если исключить локальные войны, мелкие стычки с Югославией, мы живем в мире. Раньше никогда не было больше 20 лет мира, а сейчас он сохраняется. Война это очень плохо, очень-очень. Война идет между солдатами, а страдает гражданское население. Прежде всего, она бьет по культуре, морали, совести… Война меняет характер каждого человека.

Когда меня осудили на пожизненное заключение, моя невеста уговорила начальника тюрьмы пустить ее на один день ко мне. Мы поженились прямо в тюрьме. Через три года я получил амнистию и вышел на свободу. Жизнь такого человека, как я, осужденного Народным судом, естественно протекала тяжело. Меня исключили из университета, когда я уже заканчивал юридический и сдавал последний экзамен.

После выхода из тюрьмы, требовалось найти работу, и сразу. Потому что, если кто-то был без работы, его быстро прибирали. В Первой городской больнице работал на строительстве землекопом. Увольняли меня и сокращали. Все бывало…

Однако я имел удачу, пережил все неурядицы и до сих пор здравствую.

Имею дочь, трех внуков и правнучку.

Интервью: Мариан Гяурски
Перевод и лит.обработка: С. Смоляков