− Меня зовут Матти Вильгельм Мякинен, я родился 24 января 1920 года в Тёуся. В Тёуся находится деревня Туурин-кюля (Tuurin kylä), сейчас там часто бывают русские. Там, в Тёуся, я, конечно, ходил в школу. Потом уже отсюда, из Илмаёки, в 1940 году я поступил в университет, - тогда принимали без вступительных экзаменов. Спасибо этим господам, русским, - они начали войну, и мы не могли учиться, мы были в армии.
− В каком году Вы пошли в армию?
− Я пошёл добровольцем где-то в январе-феврале 1940 года, был в Зимнюю войну на Выборгском заливе.
− Чем запомнились те бои?
− О Зимней войне я помню единственное то, что у нас был отдельные батальоны, сформированные из вчерашних школьников. Мы попали на фронт в критический период, в самом конце войны. Выборгский залив так замёрз, что даже русские танки переехали на нашу сторону, - но в тот же день наступил мир, и нам не пришлось побывать в настоящем бою. И надо упомянуть такой момент: у нас в войсковых частях всё снаряжение было настолько на счету, что я получил от армии только ремень и кокарду.
–А остальное?
− Своя одежда.
– Оружие?
– Оружие – то, что было ранее отобрано у русского.
− Винтовка Мосина? Русская?
− Нет, прошу прощения, у нас были шведские винтовки.
− Вы были обычными пехотинцами?
− Да. Я был в пехоте на протяжении 4,5-5 лет, - в конце я был командиром пехотного взвода.
− Уже в Войне-продолжении?
–Да.
− Когда Вы пошли добровольцем, сколько лет было? 19?
− В 1920 году я родился, значит в 1940 мне как раз исполнилось 20 лет.
− То есть Вам не нужно было письменного разрешения от родителей?
− Нет. Я даже и не спрашивал.
− Почему Вас не призвали, хотя Вы были в призывном возрасте?
− Меня не призвали, потому что у меня был туберкулёз. То есть, в принципе, я вообще не должен был служить. В то время это было чудовищно страшное заболевание населения по всей Финляндии. Антибиотики появились позже. Когда я вернулся с войны, через 2 года после этого я снова заболел, - и тогда уже меня пролечили антибиотиками. Я был тогда такой худой фенрик, весил 48 кг!
|
|
− Как Вы восприняли окончание Зимней войны?
− Нужно сказать, что из нас сформировали части для охраны границы, мы ходили на лыжах по территории новой границы, и не было времени ничего думать.
− Но думали ли о том, что проиграли, - или это было счастьем, что война кончилась?
− Конечно, было большое облегчение, - потому что было невообразимо холодно. Это было зимнее время.
– Даже для финнов было холодно?
– Было! Но не так холодно, как им, советским солдатам, - они пришли в летней одежде на войну. Мы очень удивлялись, что они были так плохо одеты.
− А финны были хорошо одеты?
− Да, мы не страдали.
− Между Зимней войной и Войной-продолжением думали, что будет ещё одна война?
− Конечно, такое предчувствие было. Мы испытывали чувство большой несправедливости. Как бы это по-другому сказать… Мы думали о Финляндии, как о стране, участвовавшей в войне: у нас было от фронта домой несколько часов езды на поезде, а во время Войны-продолжения гражданское население жило среди нас и на Перешейке, мои приятели ходили ужинать домой. Мы защищали свои дома. Это, возможно, объясняет, почему даже имея слабое обеспечение оружием и снаряжением, мы всё-таки смогли не дать себя в обиду.
− Когда началась Война-продолжение, 22 июня 1941, как Вы это восприняли? Что "вот, возьмём обратно свои территории"?
− Именно так: заберём обратно то, что потеряли.
− То есть, что у вас появилась возможность?
− Да, большая возможность.
− Когда и куда Вас призвали в Войну-продолжение?
− После Зимней войны нас отправили в младшую офицерскую школу, потом в офицерскую школу. И ещё в мирное время, в апреле 1941 года, я стал фенриком, и потом летом началась Война-продолжение. То есть всё это время, 4,5-5 лет я был на службе. Я был командиром взвода, фенриком, - это младший офицерский чин.
− Как у командира взвода, сколько у Вас было человек в подчинении?
− Положено было 40 человек, а было 25-30 человек. Помню, за хлебом [в очереди на раздачу] стояли 30 человек.
− Чем Вы были вооружены лично?
− У меня был пистолет Парабеллум.
− А автомат?
− У нас было мало автоматов, их не успевали делать. Они были один на отделение, 4 во взводе.
− Финский?
− Да, с диском, «Суоми», - того же производителя, что и пулеметы "Лахти Салоранта". Но потом в Зимнюю войну, мы получили ручные пулемёты от вас.
– "Эмма"? [финское прозвище советского ручного пулемёта Дегтярева]
– Да, такие пулемёты.
− Вы начинали прямо на Перешейке в июне? Какой у Вас был путь?
− Да, там. Наш гарнизон был на берегу озера Саймаа около Лаппеенранты, и мы пошли из Лаппеенранты прямо на Выборгскую дорогу к границе, это место на границе называлось Кананоя (Kananoja). Я дважды получал ранения. И в первый раз был ранен как раз почти в начале войны, в районе Кананоя, откуда я ходил в разведку боем.
− Пулевое ранение?
− Да, примерно с 20 метров. Я видел "товарища", который стрелял в меня: хотел в голову попасть, а попал в руку. Первая пуля просвистела мимо, вторая попала в руку, в которой я держал пистолет, руководя наступлением.
− Вы шли вдоль границы?
− Нет, из Лаппеенранты прямо на юг на Выборг, не к берегу моря.
− А из Выборга?
− Потом мы переместились на восток Перешейка, на Раутъярви (Rautjärvi). А оттуда позже вели наступление до Лемболово вдоль восточного Перешейка.
–То есть вдоль Ладоги?
–Да, со стороны Ладоги.
− Что можете сказать об этих боях? Было ли сильное сопротивление противника?
− Да. Был сильный артиллерийский огонь: помню, что нас обстреливала Ладожская флотилия, била артиллерией по нам с Ладоги. В те дни я был ранен во второй раз: в колено попали осколки снаряда.
− Что можете сказать о русских солдатах как противниках?
− Нужно сказать, что о противнике существует неправильное представление, предубеждение. Они были точно такие же молодые люди, как мы. Они были хорошо оснащены. Я хочу показать вам единственный мой военный трофей, который иллюстрирует, как хорошо была оснащена русская армия. Вы, наверное, не поверите, но… Вот это у меня ремень русского офицера. Посмотрите, как красиво сделано! Он попал ко мне летом 1941 года, когда наша рота попала в сложную ситуацию: утром был сильный туман, мы маршировали почти по открытой местности, но вдруг туман рассеялся, и с поля соседи (одно из прозвищ русских – прим. пер.) начали стрелять в нас из пулемётов. Мы стали прятаться в полевые межи и овраги; я получил приказ от командира роты взять взвод и пойти обходным путём, чтобы напасть на них сзади. Это было в 4-5 часов утра. Мы подошли сзади к месту расположения их взвода. Но вокруг у них был дозор, и один дозорный увидел, как мы подошли. Он нацелил на нас оружие, но бывший рядом со мной приятель выстрелом навскидку убил его. Но было поздно, дело было плохо: этот выстрел был слышен в их лагере, где они спали. У них началась такая сильная суматоха, что они не успели одеться: тот, от которого у меня остался ремень, не успел надеть его, потому что нужно было бежать. Мой ординарец пришёл через минуту и сказал: «Этот ремень причитается фенрику». С тех пор он у меня. Мало у кого есть представление, какие красивые вещи были в Красной Армии!
− Вы сами его не носили?
− Нет. Тогда мне пришлось бы снять это, - звезду с ремня. Обычно противников снимают на фото, чтобы показать, что у них плохая одежда и прочее. Но у меня создалось представление, что у русских было очень хорошее снаряжение, оружие и так далее. И они всю войну нам дарили патроны, обоймы... К стыду Красной Армии, такое случалось.
− А с точки зрения командиров: русские грамотно управляли войсками?
− Определённо да. Но что сделает, например, командир дивизии, которая в летней одежде направлена в Карелию в сильный мороз? Парни не справлялись, они замерзли все в лесах.
– Это происходило в Зимней войне?
– Да, в конце Зимней войны. Но и на Войне-продолжении такое было. И потом, когда "товарищи" сдавались, командиры их несправедливо расстреливали, по своему военному закону.
− То есть, Вы считаете, русские командиры были грамотными, - или не очень?
− Были, да. Конечно, было и такое, что рано убрали более высоких командиров, например, Тухачевского. Он был бы очень хорошим. Он своё дело знал.
− Я имею в виду тактический уровень командиров взвода, роты, батальона: насколько они были профессионалы?
− Насколько наш брат в своём невысоком положении мог понять, они так же воевали, как и мы. Но Зимнюю войну Красная Армия начала в такой же форме, как и в Гражданскую войну 1918 года (или когда она там была) против белых. В начале Зимней войны они нападали такими полчищами, и наши убивали их в огромных количествах.
− Но сами Вы этого не видели? Только по рассказам знаете?
− Нет, не видел, я был тогда ещё гражданским.
− А в Войне-продолжении уже не было таких масс?
− Нет, была очень хорошая организация с обеих сторон. Иначе бы фронт так не удерживался. Мы годами стояли друг напротив друга. До 150 метров бывало между нашими дозорными.
− Когда вы подошли к бывшей границе, в Вашем взводе были большие потери? За всё это время, до ноября-декабря 1941 года?
− На самом деле, было немного соприкосновений с врагом. Не весь фронт был в движении. На Перешейке летом 1941 года были сильные бои, но к концу года они утихли, и продолжались только в восточной Карелии. Конкретно в моём взводе довольно много солдат погибло, не могу их всех перечислить.
− Сколько к концу года осталось из тех, кто начинал в начале июня?
− Трудно сказать: может, половина. Но это с учётом разных перемещений, приёма гражданских, пополнений и так далее. Например, я получил полностью новый взвод из людей 1920 года рождения – всех, кто пришёл в роту. Я получил новый взвод, так что трудно это посчитать.
− Когда перешли старую границу, вы могли пойти в Ленинград - или желания, сил, приказа не было?
− Что касается меня, то я в те дни лежал в лицеe-госпитале Лахти [хирургическое отделение филиала 8-го Военного госпиталя, располагавшееся в лицее г. Лахти] с ранением в колено. Не знаю, что там на фронте было. Я на отдыхе был.
− У командира взвода бы ли какой-нибудь помощник?
− Да, в каждом взводе был сержант.
− Окоп себе сами рыли? Или солдаты рыли?
− Нет, их копали все вместе. Нужно сказать, что на Карельском перешейке это было очень легко: мягкая почва, скал нет нигде. И, наоборот, когда в конце войны мы были на островах Выборгского залива, там были одни скалы, и приходилось из камней делать укрытия.
− Красная Армия в 1944 году изменилась по сравнению с 1941 годом?
− Очевидно, что вооружения у них было намного больше. Крупнейшее сражение, которое состоялось на Перешейке в конце войны, было самым большим сражением в истории северных стран, - битва на Валкеасаари (Valkea Saari). Там было так много солдат, и танков, и артиллерии, - тысячи дул пушек, - и прочее. Это никак нельзя сравнить.
− Когда остановилось наступление, Вы вышли из госпиталя и началась позиционная война?
− Да, как раз перед этими битвами я вышел из госпиталя. Я был 3 месяца подряд в госпитале с коленом.
− В позиционной войне Вы стояли по реке?
− Мы были в районе Мунакуккула (Munakukkula) в Лемболово: это от озера Лемпаала на запад. Развалины церкви Лемболово были одним из наших укреплений.
− Чем запомнилась позиционная война?
− Это было жёсткая дозорная служба. Нас было так мало, и в темноте лучше было ходить в караул всегда по 2 человека. Для нас каждая ночь была очень тяжёлой. И у меня такое представление, что так было для обеих сторон. Потому что по ночам подкрадывались, чтобы сделать друг другу плохо.
− Русские разведчики ходили к вам?
− Да.
– Часто?
– Да. Мы смотрели, чтобы минирование было в порядке, всегда ремонтировали колючую проволоку. Мы с обеих сторон делали одну и ту же работу.
− Утаскивали ли русские кого-то из финнов к себе?
− Да.
− А финны ходили к русским разведывать?
− Конечно. У разведчиков были дальние патрули, о которых мы не знали, а мы ходили в ближний.
− А Вы ходили в патруль?
− Ходил.
− Может, случай вспомните? Пленных брали?
− Мы делали всё, что положено: отмечали цели, и прочее. Когда от них приходили сдаваться, например, мы не знали, был ли он засланный или пришел добровольно, и зачем он пришёл. Мне пришлось одного такого принять, и я до сих пор не знаю: был ли он какой-то разведчик, или нет.
− Перебежчиками были обычно русские, карелы, белорусы?
− Они могли быть кем угодно.
− Тот, кого Вы приняли, кем был?
− Не знаю, штабы нам не докладывали.
− Он не говорил по-фински?
– Нет. Но если бы он был разведчиком, то и не допустил такой ошибки - показать знание языка.
− С русской стороны много перебежчиков было?
− Какое-то число было, но в нашем пункте немного. Но можно вспомнить, что русских пленных было много в южной Остерботнии, размещённых в фермерских домах, - там было и очень много образованных людей.
− Из Вашего взвода никто не перебежал на русскую сторону?
− Нет. От нас в плен попал всего один солдат, это было на Выборгском заливе.
− В 1944?
− Да. Русский дозорный его взял в плен на своей стороне линии фронта.
− В Вашем взводе были только финны? Шведов, карелов не было?
− Был отдельный эстонский батальон, а затем полк JR 200 [Jalkavärkirykmentti 200, развернут из батальона в феврале 1944 г.].
− Но в Вашем взводе были только финны?
− Только финны, но со всей Финляндии.
− Были ли из-за этого между ними какие-то трения?
− Единственное, мы постоянно дразнились на своих диалектах, например: «Я из Тампере, а ты откуда?» Очень много подшучиваний было, конечно. У нас были очень близкие отношения, поскольку мы жили в одних блиндажах по 20-30 мужчин. Не всем хватало места для сна, и солдат, который пришёл с караула, ложился туда, где было место между спящими, - поэтому не было с чего ссориться товарищам.
− И офицер жил вместе с солдатами?
− Да, в этом мы полностью отличались от русской армии. В России офицеру нельзя было спать в одной палатке с солдатами, есть вместе с ними. Поэтому для нас было удивительно, что они тем не менее называют друг друга товарищами, - «товарищ», очевидно, подразумевает обращение на «Вы»! [сарказм] У нас в отношении русских был обычай давать прозвища: они были «парнями Большой Капустной Земли», иногда «кровавыми русскими». Мы говорили о них так: «опять кровавый русский стреляет», «парни Большой Капустной Земли сейчас празднуют». Мы иногда кричали друг другу через рупор, например: «У нас есть хлеб для вас, русские!», - а то они думали, что мы голодны. И много листовок сбрасывалось.
− Что в них писали?
− Например, какой палач Маннергейм был. Всякую ерунду!
− Ночные бомбардировщики к вам прилетали?
− За передовую нет. Передовая была конечным рубежом, за ней населённые пункты были таким совершенно спокойным местом, куда не пускали никого. Советские разведчики пересекали линию фронта, с ними надо было быть начеку. Если бы они переходили на ту сторону, не получалось бы контролировать территорию.
− Горячая пища всегда была?
− У нас довольно хорошо было. Нужно сказать, что эта система совершенствовалась на протяжении всей войны, находились новые формы снабжения. Но были такие шуточные отношения: того, кто отвечал за приготовление пищи, называли topinä [служащий в частях снабжения]. Когда он приносил еду, у него спрашивали: «Как вы там живёте в тылу?», это было обычной шуткой.
− Охотились?
− Это было строго запрещено. Но парни из пистолетов-пулемётов иногда стреляли уток и другую дичь, - всегда из-за этого шумиха была. И рыбачили ручными гранатами. Рыбы много погибало, она всплывала на поверхность. Кажется, так было с обеих сторон фронта.
− Снайперы у вас были во взводе?
− Нет, отдельно были, - это дело совершенно отдельное. Конечно, дозорные друг в друга стреляли. Например, у меня было такое: страшно боялись смотреть несколько раз из одного места из окопа. Потом появились зеркала, через которые можно было смотреть за противником. У нас тоже появился перископ, но один приятель смотрел слишком долго, и "соседи" его убили.
− То есть потери были и во время позиционной войны?
− Да, конечно. Было такое дело, что у "соседей" были 50-миллиметровые минометы. Когда мина попадала в дерево, она скатывалась с ветки на ветку, а мы с напряжением ждали, взорвётся она или нет.
− В таких условиях, когда военных действий практически не было, дисциплину во взводе тяжело было поддерживать?
− Для нас была такой тяжёлой дозорная служба, что хождения между блиндажами закончились в самом начале. А если ночью кто-то погиб, то следующее утро было грустным, это было естественно.
− Не было ли самоволок?
− Не было. Но нужно упомянуть, что мы менялись: 2 недели были на передовой, 2 недели отдыхали. Когда мы отдыхали, мы могли перемещаться по довольно обширной территории. Организовывали отпуска, от нас было недалеко в тыл, и солдаты ездили домой.
− То есть, регулярно были отпуска?
− Да, был организован график, кто когда идёт.
− Какое самое опасное русское оружие?
− Орудие прямой наводки, танковая пушка.
− 76-миллиметровая?
− Да. Когда прямой наводкой била через озеро, например.
− Ягоды-грибы собирали?
− Нет, только дрова заготовляли. Мы удивлялись в Лемболово, когда приходили и видели поваленные деревья: в разных лесах пни были разного размера: где больше было снега, пни оставляли выше. Всегда было видно, какие сугробы были при заготовке леса. А у нас это считали большим непрофессионализмом, если оставляли большие пни.
− Курили?
− Нет, но норму табака раздавали всем.
− Что Вы делали со своим табаком?
− Часть отдавал парням, часть увозил домой, и родители меняли его у соседей на еду.
− А сами Вы на еду не меняли?
− Нет. Я всегда мало ел, я был мужчина с малым весом.
− Водку давали?
− В армии очень редко. Только маршальскую водку – на день рождения Маннергейма. Парни так делали, что когда доставали бутылку, одну на 6-7 человек, - один пил, а другие смотрели.
− У вас были "коктейли Молотова"?
− Да.
− Из них можно спирт добывать и пить. Вы делали так?
− Я знаю про это, но мы так не делали.
− Вши были?
− Были. И волосяные, и платяные вши, и блохи, и клопы – всё это было.
− Как с ними боролись?
− С блохами было легче всего бороться: всю одежду выносили на мороз, они там умирали. А клопы на морозе не умирали.
− А со вшами?
− Они были в одежде и в волосах. Против них – парились в сауне, долго, при большой температуре.
− Одежду тоже носили в сауну?
− Да, нагревали её. Для отъезда в отпуск, надо было иметь бумагу, что нет вшей.
− Был санпропускник?
− Да.
− А прививки делали?
− Немного. Конечно, какие-то были, не помню. Мне, по крайней мере, не делали ничего.
− Чем кормили обычно?
− Гороховый суп, картофель, - это варили на полевых кухнях. Но потом научились жарить на пластинах: были запеканки, процесс совершенствовался. В каких-то ротах были "лотты", которые готовили еду.
− А в вашей роте была "лотта"?
− Была. Был очень тяжёлый период в армии, когда не поступало картофеля. Его невозможно было везти в мороз никуда, - из замёрзшего картофеля не приготовить ничего, это действительно ужасно на вкус. Но потом они придумали класть крупу с мясом, и варили такие супы. Парни говорили, что это "тип 1", когда крупу клали, потом мясо и варили мясные супы, взамен картофеля. Да, "тип 1". Было загадкой, что из себя представлял "тип 2", - наверное это было то, что без мяса.
− Из какой крупы варили?
− Из овса и других зерновых. Но еды у нас было достаточно, нужды в ней не было. А вот лошадям не во все зимы корма хватало. Песня такая была, что «лошади едят стены, потому что нет сена».
− А что ещё пели?
− Я не музыкальный. К этому нет способностей. Но песен было много.
− А начало лета 1944 там же встречали, на Перешейке?
− Да.
− Знали о готовящемся русском наступлении?
− Я не участвовал в отражении больших наступлений, я был командировке в центральной части Перешейка, мы ставили вешки. Пехотные взводы не успевали со строительством новых линий обороны, и молодых офицеров отправили туда. Я пришёл лишь в Выборг.
− ВТ-линия? [Vammelsuun-Taipaleen Linja, известная как "Карельский Вал"]
− Да.
− И Вы её строили?
− Вешил, делал места для амбразур, - их надо было заранее размечать.
− И Вы вступили в бой, когда русские войска уже подошли к Выборгу?
− Да, они пришли в Выборг, когда я как раз вернулся в свою войсковую часть. Они пришли с южной части Выборга вдоль железной дороги, а финны не остались в Выборге, пошли на север, за водоём. Там были очень жестокие бои. Я видел, как один пехотный полк готовился к наступлению, и финская артиллерия очень жестоко стреляла, сильными залпами. Там по всему Перешейку были жестокие бои. Не зря говорят, что это были самые большие бои северных стран.
− Что помогало сопротивляться? Русских было больше, оружия и снаряжения у них было больше…
− У нас до дома было лишь несколько часов пути. Мы сражались за своё существование. Так ведёт себя любой народ, попавший в такую ситуацию…
− Как поступившая информация, что немцы проиграли в Москве, Сталинграде, влияла на ваш дух?
− Очень трудный вопрос. В любом случае, мы всегда получали информацию, где немцы были, но в конце концов мы в блиндажах рассуждали о том, что немцам очень трудно в России. Что передвижение немцев по России крайне утомительно для них: всё время противник вокруг. И русские постоянно наступают, уничтожают машины с провизией, убивают солдат, и так далее. Мы понимали, что это были утомительные сражения. Когда 19-я дивизия Вермахта с юга подошла к Выборгу, я был с ними, - я среди других принимал их позже на маленьком острове в Выборгском заливе, где я был начальником: немцы сдали его. Они были сильные бойцы, но они плохо владели техникой боя в лесной местности. У них были, например, палатки, но в конце лета было темно, и они не могли найти, где туалет. Туда вела верёвка, по которой они находили дорогу. Нам нравилось воевать в лесу: чем темнее, тем лучше, мы могли найти дорогу куда угодно. Мы хорошие лесные воины, мы в лесу очень опасны по сравнению с немцами.
− А русские хорошо в лесу воевали?
− Да, довольно хорошо, но с нами не сравниться. Они были горожанами, с больших городов. Не видели леса, наверное. От Москвы на юг нет лесов.
− Но всё же русские в лесу лучше, чем немцы?
− Конечно, наверняка. По последним исследованиям, население к северу от Москвы - это народы, родственные финнам [видимо, о вепсах, води, ижоре, карелах и пр.], в языковом отношении мы идентичны на 60 процентов, - мы в некотором смысле один народ. Какого чёрта вы с нами сражались? [смеется]. Это кажется жестоким!
− А против немцев пришлось воевать?
− Нет. Я так долго воевал, 5 лет, что меня отпустили на гражданку осенью 1944 года.
− А как восприняли окончание войны: с облегчением?
− Да, в некотором смысле это было. Конечно, каждый думал и чувствовал, что все силы истрачены. Мы начинали с нуля после войны.
− После войны было чувство, что сделали по максимуму, что могли, - или была обида, что не всё удалось?
− Было облегчение, но было ещё такое, что мы вновь стали личностями, только когда вернулись из армии. Тогда у каждого появились цели: например, «теперь мне надо учиться». Я тоже в декабре 1944 года, ещё до Рождества, начал учёбу в техническом ВУЗе. Мы забыли всё и начали с начала.
− Не было ли желания реванша?
− Нет, тогда не было таких мыслей. Во всяком случае, в моих кругах не было.
− То есть, не было мыслей вернуть Перешеек?
− Нет, не было ни малейшей мысли об этом.
− Просто в Германии такое точно было: "почему мы проиграли..."
− Да, конечно, такое всегда бывает.
− Когда Вы получили первую награду?
− В июле 1941 года, кажется. Крест Свободы 4-й степени (VR4).
− За какой-то определённый эпизод?
− Да, за контрнаступление.
− А второй Крест?
− Второй я получил за ранение в колено, и за бои потом. Крест Свободы давали некоторым молодым офицерам не сразу, а вообще за заслуги в Войне-продолжении.
− И ещё один у Вас есть.
− Это Крест Львиного рыцарского ордена Финляндии (Suomen Leijonan ritarikunta, также "Орден Льва"), его я получил за заслуги в гражданское время. Ещё я получил награду от Промышленного совета, и тоже за заслуги в гражданское время.
Ещё в 1942 году мне дали золотую олимпийскую медаль Лаури Лехтинена. В 1932 году Олимпийские игры проходили в Лос-Анджелесе, Калифорния, – и Лаури Лехтинен победил там на дистанции 5000 м [также серебрянный призёр Олимпийских игр 1936 г.]. Он передал свою медаль армии, чтобы её вручили отличившемуся солдату. И вот эти господа привезли её мне. Приехал командир Выборгского отделения (генерал-лейтенант), командир 10-й дивизии (полковник), и далее командир полка JR-1 (тоже полковник), и командир батальона майор Андерсон. И все эти господа были егеря. Эти товарищи приехали на фронт поприветствовать меня, - они приехали на передовую и привезли мне эту золотую медаль Лаури Лехтинена.
|
− За что Вы получили золотую медаль?
− Русские захватили сопку на Карельском перешейке в Лемболово (Lempaala), там где Лемболовское озеро (Lempaalan järvi). Это была центральная сопка, с неё был хороший обзор линий, поэтому обе стороны были заинтересованы в ней. За неё сражались 6 раз: 8 ноября «соседи» захватили её, а 9 ноября 1-й полк её отвоевал, и я был на передовой наступавшей группы.
Когда русские захватили эту сопку, другой батальон тогда был там и сбежал, - а нашему батальону дали приказ отвоевать её обратно. Вести наступление пришлось мне, когда начальник роты потерял рассудок.
– Что это значит?
– Он был старый, для фронта, 40 лет. По современным американским исследованиям, в пехотных частях можно быть максимум до 28-летнего возраста. Если старше – сложно сохранить рассудок.
– Страх?
– Это не страх, просто не выдерживает голова. Раньше это рассматривали, как страх, и это считали позорным, если солдат струсил, - поэтому разное говорили. Но в наши дни это научно исследовано…
− А тогда что говорили про это командира рота, - что он струсил?
− Ничего. Об этом забыли, и я забыл.
− И тогда Вы взяли командование на себя?
– Я взял на себя командование, и повёл в нападение свой взвод. В результате "соседи", то есть советские, потеряли там больше ста человек, - они не ожидали такого сильного удара.
− Вы молились Богу на фронте?
− Нет, я полный атеист, не верующий. Несмотря на то, что у нынешнего архиепископа та же фамилия, что и у меня, - Мякинен. Но зато у меня такое же увлечение, что и у него: чтение детективов.
− Есть русская пословица: "на войне безбожников не бывает". Разве не было таких ситуаций, что попал в огонь и думал «Господи, спаси!»?
− В таких ситуациях я не был. Сейчас мне тяжело говорить об этом, но вообще я был известен как любитель рассказывать непристойные истории, - я мог не переставая травить анекдоты несколько дней.
− Самый страшный эпизод на войне?
− Не хочу об этом говорить: это немного связано с обращением с военнопленными. На передовой, когда идут в бой, там не спрашивают, кто из двух останется в живых. Немногие смогут об этом рассказать, мало кто бывал в такой ситуации, когда стоит вопрос: «ты или я».
− Достреливали?
− Нет, это была ситуация "кто выстрелит первым".
− Из трех вариантов − быть искалеченным, погибнуть или попасть в плен − чего больше всего боялись?
− Конечно, быть искалеченным. Попасть в плен мы не боялись именно потому, что были молодыми и способными сражаться до конца. Но быть искалеченным…
− А какие-то суеверия были? Предчувствия, например, перед ранением.
− Нет. Но мы все были в возрасте 18-28 лет, - в этом причина. Мы все были такие молодые. Это был батальон приятелей, молодёжь.
− Война потом снилась?
− Да. И сейчас, в старости, возвращаюсь в снах на войну. Мне скоро 94, приближается высокая дата, и сны приходят...
− И сейчас снится?
− Иногда. Просыпаюсь в плохой ситуации, в страшном месте.
− Наши советские ветераны рассказывают, что кричали во сне, особенно сразу после войны.
− Да, такое бывает, кричат, - особенно у тех, кто был в жестоких боях. Они вряд ли забудут об этом до старости, иногда это будет сниться...
− Летом 1944 года бои закончились, а потом сообщили, что наступил мир?
− Обсудили, что мир должен был наступить в 8 утра, - 4, что ли, сентября.
– Разве не 19 сентября?
– Должно было прийти подтверждение о перемирии. Сначала должен был наступить мир на фронте, а потом они заключили перемирие 19-го. Я тогда был на маленьком острове начальником гарнизона, там было около 50 человек, и орудие для прямой наводки.
− На каком острове?
− Пукинсаари (Pukinsaari), что ли? Там много мелких островов, и у него не было стратегического значения. Но когда должен был наступить мир, "сосед" открыл сильный огонь, обстреливал нас. Поскольку остров был скалистым, там нельзя было сделать окопов, и у нас погибли 1 лейтенант, 1 сержант, 1 капрал, - уже после того, как заключили мир. Через пару дней командир сапёрного батальона той русской дивизии, - кажется, подполковник, - сам прибыл на остров на лодке, и я ругал его: «Зачем вы в нас стреляли?» Он сказал: «Русская Красная Армия такая большая, - приказ сюда не дошёл». Я пнул его лодку. И это братский народ, с 60-процентной идентичностью генов с нами? Разве это правильно?
− После этого началось общение с русскими?
− Нет, с ними общались те, кто входил в состав штаба. Но на следующее утро командир нашей дивизии и командир полка пришли утешать парней: это было ужасно, что мир наступил, а тут обстрелы. И это был не единственный случай, их было довольно много, такое случалось неоднократно. Они хотели показать, кто победитель!
− Что у солдат было в рюкзаке?
− У нас, конечно, рюкзаки были, но в них ничего особенного не было: хлебный мешок, что-нибудь съестное и какие-то мелкие личные вещи. Пехотинцы были легко снаряжены.
− Лыжи у всех пехотинцев были?
− Да, всё было просто: мы могли перемещаться на лыжах постоянно. И, например, когда мы шли на Зимнюю войну, всем нужно было взять обувь для лыж и свои лыжи. У меня тоже было всё своё снаряжение, чтобы ходить на лыжах, - всё снаряжение полностью.
− И на Войне-продолжении тоже свои лыжи были?
− Нет, уже армейские.
− А лопатка была?
− Нет, у нас не было такого инженерного оборудования. Но я хочу именно рассказать, что у русских была одна такая вещь, которую мы хотели иметь. Сейчас трудно представить, что это такое: полоса промасленной ткани примерно 2 на 1,5 метра, которая была сложена, и её носили на себе. Она была для того, чтобы в дождь накрываться, - и, если спишь под елью, намного удобнее на неё лечь. А у нас, финнов, была только шинель. И мы все выслеживали, где бы такую достать? Об этом обычно не знают, что у них было такое приспособление. И она была очень дешёвая. Ее знаю, кто такую изобрёл, - может, сам Сталин.
− Каску носили?
− Да, они были, но не сразу у всех, и они были немецкие.
− Но Вы носили каску?
− Нет. Что бы я с ней делал?
− Тяжёлая?
− Тяжёлая. Да и вообще, каски на самом деле появились в нашей армии позже, после войны. Да, тогда они были, но далеко не у всех.
− У вас были ручные гранаты?
− Были.
− Немецкие?
− Свои. Были и с рукояткой, и кнопкой. С рукояткой - это были такие же гранаты, как у русских. Я вместе со своим взводом стал объектом нападения, когда русские кидали в нас ручные гранаты, - но они так нервничали, что забывали снимать с предохранителя. Сначала надо привести в действие механизм, и только потом кидать, тогда был бы взрыв. А так все они попали в снег неразорвавшимися. С десяток они кинули в нас, и только одна попала товарищу в лоб, - да и та не взорвалась. Они, видимо, не приводили в действие механизм. Это требует смелости, потому что ты нервничаешь, думаешь: "взведёшь – а она сработает!"
− Самому приходилось кидать гранаты?
− Да. И потом такие ручные гранаты появились у обеих армий, - у русских и у нас, - что для приведения в действие нужно было снять предохранитель, взять в руку так и бросить, и она взрывалась только на земле. Её не нужно было приводить в действие отдельно, только снять предохранитель. Но не все осмеливались даже снять предохранитель, кидали сразу, - как камнем.
− Ножом приходилось пользоваться?
− Нет, против "соседей" нет. У меня и не было ножа.
− Нам только что говорили, что финский мужчина не мужчина без ножа.
− Это про тех, настоящих северных мужчин, из Каухава [город в западно-центральной части Финляндии], – да, у всех всегда должен был быть нож.
− Зимой что на ногах было надето?
− Сапоги. У меня были сапоги.
− В голенища снег не забивается?
− Нет, они плотно прилегали. У нас была совершенно типичная форма: были галифе, и сапоги прилегали плотно.
− Какая одежда зимой была? Нижнее бельё шерстяное?
− Шерстяная рубаха, шинель, белый маскхалат.
− Была ли телогрейка, как у русских?
− Мы русских называли "ватниками". Это хорошая одежда. Нет, у нас такого не было.
− У русских офицеров были полушубки.
− У нас их не было. У нас были хорошо изготовленные шинели из искусственной шерсти.
− Этого хватало?
− Да.
− Трофеи брали?
− Этот ремень у меня единственный трофей.
− Это лично у Вас. А вообще?
− Да, всё брали. Нам подходили их патроны к оружию, и у них были хорошие новые винтовки, мы меняли свои старые русские винтовки времён Освободительной войны [Гражданская война в Финляндии, января-мая 1918 г.] на новые русские винтовки.
− А что-то из личных вещей брали: зеркала, одежду?
− У кого-то, может, и было. Из того, что было распространённым, могу вспомнить, что русские теряли кокарды с серпом и молотом, - вот это в трофеях было у каждого.
− Блиндаж чем освещался?
− Газовой лампой. Их постепенно ввели осенью в Войну-продолжение, а до этого мы жили в темноте, со свечами, - но их не на долго хватало. Чаще всего сидели в темноте.
− Что за газовая лампа?
− Карбидный фонарь, были такие: круглые, железные. Они были очень ценные. Во взводе был только один источник освещения на блиндаж.
− Бомбила ли русская авиация в 1941 и 1944 годах?
− Очень редко. Немного.
− Даже в 1944 году?
− В 1944 во время наступления её было очень много. Но были немецкие «Штуки», они уничтожали бὁльшую часть русских самолётов.
− Были ли русские истребители? Как их называли?
− Были. Как-то называли, не помню как.
− Видели ли Вы «Катюши»? Знакомы ли с их действием? Их звали "Сталинский орган".
− Да, их использовали в наступлении, эти «сталинские органы»… Мы попадали под обстрелы несколько раз. Но если снаряды не попадали прямо в цель, а пролетали мимо, то вреда от них не было.
− Вы их не боялись?
− Нет. Мы ничего не боялись: ни русских, ни Бога.
− К женщинам на войне какое отношение было?
− Это было очень деловое отношение. Они были в двух качествах: "лотты" и служащие солдатских клубов. И у нас был солдатский клуб.
− Что за солдатские клубы?
− Такие формирования в регулярной армии, в которых работали "сёстры", женщины. Например, у батальона нашего полка был солдатский клуб, - столовая или военная лавка, - но не было "лотт".
− Как вы относились к этим женщинам?
− Никаких контактов с ними не было: они были дальше, не на нашем опорном пункте.
− В русской армии служило довольно много женщин, к ним отношение было довольно пренебрежительным, потому что они крутили романы с офицерами. Что-такое было в финской армии?
− Было. У нас рассказывали о таком на Перешейке.
− Это были только слухи?
− Нет, не только слухи.
− Была ли война центральным событием, изменившим жизнь?
− Да. У нас же столько погибло в войну! Когда мы начинали воевать, в одних и тех же частях и офицеры, и рядовые были новобранцами. Но мы слишком хорошо узнали друг друга за 5 лет. Кто-то из моих приятелей лет 10 назад побывал на месте боёв. Ваши своих убитых не забирают похоронить, а для нас это святое дело. Но я никогда больше не бывал в местах боёв...
− Почему? У Вас не было желания посетить места боёв, места молодости?
− Меня это не интересует. Нет, нет! Я и так всё помню, это были слишком тяжёлые времена. Конечно, надо сказать, что война изменила все мои планы. В годы моей молодости моим идеалом было естествознание: я увлекался сбором растений, насекомых и прочим. Кормил гусениц бабочек. Потом, в конце 1944 года, ещё в годы Второй мировой войны, я поступил в технический ВУЗ, и из меня вышел технический инженер, целлюзно-бумажный инженер. Я выпустился, получил диплом инженера, в 1946-47 году.
Я вёл приграничную торговлю с Ленинградом, когда был руководителем целлюлозно-бумажного завода на границе, в Симпеле. У меня было много друзей по бизнесу в Ленинграде, они приезжали также в Финляндию.
− Какие были тогда отношения? Разговаривали ли с русскими о войне?
− Помню, когда мы в первый раз поехали в Ленинград по торговым делам, связанным с финской бумагой. Мы продавали такие коробочки, в которую упаковывали Ломоносовский фарфор. Русские заметили, что когда фарфор упаковывали в такие коробочки, намного лучше шла торговля. Но для успешной торговли надо не просто картон, а хорошую коробочку, футляр – и для духов, и другого – чтобы в неё упаковывать изделия. И вот, например, у нас была встреча с начальником правления русского парфюмерного завода. Я первый раз был в такой поездке, - и у меня, конечно, были и специалисты в попутчиках, и водитель. Мы с русскими клиентами сели за обеденный стол в первый раз, и хозяин хотел проявить уважение к нам, и первым обратился к нам: «Это ваша первая поездка в Россию?» − «Да, без винтовок первая»...
Мы много лет вели торговлю, они и сейчас продолжают к нам. И мы ездили, например, в город Кириши, где нефтяные трубы. Мне нужно было представить сопровождавших, потом меня спросили: «А сами Вы кто?» Я сказал: «Чёрный буржуй». Когда мы ушли, оттуда пришёл переводчик, который прошёл обучение в Финляндии, - он учился на переводчика на русский. Он пришёл с охапкой красных цветов и сказал, что его попросили отнести красных цветов "чёрному буржую". Мы хорошо ладили с русскими, рассказывая анекдоты, подшучивая друг над другом! Потом они спросили: «Почему у вас с собой нет ни одного финского коммуниста?» Я сказал: «Мы утром сходили на улицу, там было с сотню спелых коммунистов, - но финские коммунисты красные снаружи, белые внутри». Это была новая война, война подшучиваний!
− Какой это был год?
− Это был, наверное, 1970 год, или где-то так. В 1980 или 1981 я уже вышел на пенсию. Они уже не интересуются таким старым человеком. Лучше бы война меня убила...
− Вы верили, что останетесь в живых на войне?
− Нет, это было сюрпризом, что я выжил. Пехотинцев погибло так много! И командиров пехотных взводов погибло больше всего, если смотреть по общему числу.
− Командир взвода первым идёт?
− Да, и им нужно следить, чтобы сзади все шли в ряд и выполняли задание. Но всё время невозможно смотреть назад, надо стрелять. Это закон войны.
− А пинком приходилось поднимать?
− Иногда было. Было так, как и во всех других армиях.
− Случаи трусости были?
− Такого нет. Такое вряд ли может случиться, в такой ситуации, когда, например, мы идём в атаку. Тогда каждый слушается любого приказа, каждый становится частью группы. Это действительно так.
− А приходилось кого-то наказывать?
− Я никогда не был в ситуации, что кого-то надо было наказывать.
− Во взводе Вы представляли к награде?
− Нет, у нас не спрашивали ничего. Командир роты представлял, - и оттуда всё шло наверх.
− Какие-то рапорты Вы ежедневно писали?
− Никаких письменных рапортов мы не делали никогда. Их не было, никаких. Только список снаряжения случалось писать.
− Связь с командиром роты была телефонная?
− Да, у нас была рота техподдержки, связисты, и временные проводные линии. Тогда же не было современной телефонной системы. Во время артиллерийских обстрелов эти линии вечно разрывались.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Перевод на интервью: | С. Голохвастова |
| Перевод: | Н. Пеллинен |
| Лит. обработка: | С.Анисимов, |
