Wittmann Fritz

Я родился в 1927 году во Франконии, в деревне Экерсмюлен, там я и вырос. Мои родители были крестьяне, а отец, кроме того, был шорник, делал сбрую, седла для лошадей. В 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, я пошел в народную школу.

Мы, 1927-го года рождения,

когда мы в шесть лет научились читать,

мы привели Гитлера во власть,

когда нам было 12 лет, мы начали войну,

в 17 лет мы принесли присягу,

в 18 лет мы проиграли войну,

чтобы потом всегда быть виноватыми

(по-немецки практически рифмованные строчки. - прим. пер)

Если бы не жалкое положение, в котором мы тогда были, если бы не миллионы безработных, у которых не было никакой поддержки, Гитлер не имел бы никаких шансов прийти к власти. А так везде приветствовали Гитлера, как человека, который спасет Германию. Мои родители не были большими сторонниками Гитлера, у нас висело не знамя со свастикой, а черно-красно-желтый флаг. Мой отец не был членом партии, но он не был против Гитлера. Я искренне верил в превосходство немцев над другими нациями. Вскоре мы уже пели «Германия, священное слово» и «Пусть наши знамена реют в лучах утренней зари, которая укажет нам путь к новым победам или превратит нас в пепел». Последние слова мы как-то не воспринимали всерьез…

Восемь лет я проучился в народной школе, а потом пошел учился на учителя, солдатом стал в 1944-м году, в июле 1944-го года.

Вы были членом Гитлерюгенда?

Да, разумеется.  Я был единственный, кто учился в школе вождей, хотя я, в общем, не хотел быть фюрером, но тогда это считалось национальным долгом. Пропаганда была хорошо поставлена. Надо отметить, что Гитлерюгенд был не плохой организацией. В ней не воспитывали ненависть, мы культурно росли, проходили начальную военную подготовку, обучались обращению с оружием. Во время учебы в школе мы два раза по три недели ездили в специальный лагерь, в котором тренировались. Пели песни, путешествовали пешком, занимались спортом. Индоктринация гораздо сильнее происходила в школе. Большая часть учителей были членами партии, они ходили в школу в униформе. Помню на стене на стене висел плакат: "ты - ничто, твой народ - все".

Когда по вашему мнению Германия начала готовиться к войне?

Когда готовят войну, говорят только о мире. Наш школьный учитель принес в школу большой плакат: "мы так же привязаны к миру, как к чести и праву нашего народа". В Саарланде, который после Первой мировой войны был присоединен к Франции, в 1935-м году было голосование, 99 процентов было за Германию. Подумайте, я не знаю, откуда эта цитата, из Черчилля или из кого-то еще, он сказал: "если бы Англия была в таком же положении как Германия, я бы выбрал бы такого человека как Адольф Гитлер".

В Имперские партийные дни в Нюрнберге каждый год, там выступали великие ораторы. Со всей страны приезжали люди. Там было сто тысяч солдат, маршировала молодежь, прилетал дирижабль. Все говорили о мире, Геббельс всегда говорил о мире, о мире, о мире. Я часто себя спрашиваю, что думали взрослые, рассудительные мужчины, когда видели, что армия так вооружается. Надо же было головой думать…

Что тогда думали об аншлюсе Австрии, присоединении Чехословакии?

Все, на 100 процентов были за. Голосование в Австрии было действительно честным, голосами не манипулировали. Вы бы видели, как австрийцы приветствовали Гитлера! Лучшее, что было у нацистов - это пропаганда, она была прекрасна. Тоже самое произошло в Судетах. Мы за два дня их заняли, и все - вопрос был решен. Войну против Франции мы победно закончили за шесть недель. Это на людей произвело впечатление. Гитлер тогда выступал, сказал, сколько мы потеряли солдат и офицеров во Франции, очень мало, эти данные тоже не были подделаны. Мы победили, это было как сегодня, когда побеждает футбольная команда.

Что говорили, когда началась война с Польшей в 1939-м году?

Я не знаю, знаете ли вы это, но немцы спровоцировали поляков, переодев заключенных концентрационного лагеря в польскую униформу, и представив так, что поляки напали на Германию. Это была провокация, на самом деле это были переодетые заключенные концлагеря, которыми пожертвовали. Это так называемое нападение с польской стороны было использовано как повод для войны, я тогда был 12-летний ребенок, я помню, как ОН говорил (говорит с интонациями Гитлера): "в 5:45 мы открываем ответный огонь". И началось. Война продолжалась только 18 дней. Может вам интересно, позже покушавшийся на Гитлера Штауфенберг, тогда сказал: "Победа так прекрасна". Солдаты есть солдаты.

После компании во Франции, было чувство, что будет война с СССР?

Нет, об этом не говорили. СССР после пакта Молотова-Риббентропа не рассматривали как противника Я не могу много сказать, я был ребенок, но мне кажется о войне с СССР никто не думал. СССР стал врагом за одну ночь, когда началась война.

Когда началась война, уровень жизни в тылу упал?

Да, ввели карточки, но все было прекрасно подготовлено, продукты были. В целом, на протяжении всей войны проблем со снабжением не было. Продуктов, конечно, не хватало, но в целом было нормально. В городах было сложнее – не все продукты были, не хватало одежды и обуви. Был дефицит мыла и стирального порошка.

А как пропаганда объясняла недостатки?

Говорили, что все уходит солдатам.

Что говорили, когда началась война с СССР?

Для большинства это была неожиданность. Но некоторые что-то предполагали, потому что Гитлер говорил, что наше будущее лежит на востоке: «Мы народ без пространства. А там, на востоке, пространства достаточно. Мы это пространство заберем себе». Что-то в этом роде.

Как вы восприняли поражение под Москвой?

Все хорошо, мы идем вперед, Фюрер на самом переднем крае, Фюрер встретил офицера, который сидел в бункере в одной шинели и мерз, и Фюрер отдал ему свою шинель. Такие рассказывали истории. Но некоторые люди уже говорили по-другому… О том, что война пошла не так не говорили… У нас дома на двери висела карта. Отец мне показал: «Вот это мы, а это Россия». Разница в размерах впечатляла. А полгода спустя еще добавилась Америка… Я не был глупым и мог делать выводы. В семье моей жены Элизабет говорили, говорили, что война проиграна. Но родители строго предупреждали, чтобы она нигде не должна говорить, о чем говорят дома, это опасно для жизни.

У Гитлера была такая логика: «Мы победим, потому что мы должны победить».

Вы получали похоронки с фронта?

Да, они рассылались централизованно. У нас их получал партийный руководитель города и сам их разносил. Я вспоминаю, в 1941-м году, когда каждый месяц у нас в деревне кто-то погибал, появлялся черный человек, и мы, на расстоянии, смотрели, куда он идет. Он исчезал в домах, и потом оттуда раздавался женский крик и плач. Потом было поражение под Москвой, и женщины вязали носки, потому что 80 процентов солдат имели обморожения.

Что тогда говорили про Россию?

Про Россию говорили плохо. Говорили, что русские примитивные, у них плохое оружие. Говорили, что мы быстро промаршируем до Ленинграда и Москвы. Мы были очень оптимистичны. Все изменилось после Сталинграда. Из нашей маленькой деревни там погибли три человека. Потом американцы или англичане начали сбрасывать листовки, с фотографиями. В них мы впервые прочли, что в Сталинграде мы потеряли 300 тысяч солдат.

Гитлер объявлял траур по погибшим в Сталинграде?

Я не могу вспомнить до какого времени, но все мероприятия были запрещены.

В вашей деревне были ост-арбайтеры?

Да, были французские военнопленные и ост-арбайтеры. С ними не было никаких проблем. Они работали у крестьян, они вместе ели за одним столом, мы нормально общались. Когда одна украинка погибла при несчастном случае на работе, ее похоронили на деревенском кладбище. Многие деревенские шли за гробом на похоронах.

В 1943-м году насколько изменилось качество жизни, стало хуже?

Да, одежда была плохой, не было бензина. Многие грузовики были переоборудованы на газ из дерева, bereza… Эти воспоминания, это пример того, до чего можно довести народ фанатизмом, давлением и страхом.

Государство проводило реквизиции, забирало лошадей?

Разумеется, да, немедленно. Забирали самых красивых лошадей, мы плакали. В деревне был один легковой автомобиль и один грузовик, я на нем возил молоко. Их тоже забрали

В 1944-м году вы окончили школу и пошли добровольцем в армию. Как это происходило?

На собрании в школе, нам показали пропагандисткой фильм. Там же сидели девушки, у которых можно было записаться в армию, но я колебался, заполнил заявление и не отдал его. Вскоре было совместное собрание Гитлерюгенда и Ваффен СС, на котором солдаты рассказывали про армию, как они служат. Нам говорили, что последний шанс выиграть войну это всем записаться. Вот после этого собрания, 15-го июля 1944-го, я стал добровольцем в войсках Ваффен СС. Записывали в армию даже 16-ти и 15-летних. До 1942-го года им нужно было иметь разрешение от родителей, а в 1944-ом оно уже не требовалось. Прошли медкомиссию. У добровольцев была возможность выбирать род войск. Я написал противотанковая оборона, и попал в расчет противотанкового орудия.

Сколько продолжалось и в чем заключалось обучение?

Пропаганды было относительно мало. Шло короткое, но интенсивное обучение. Ближний бой. Обслуживание 75-мм пушки. Во время обучения я два раза выстрелил из нее, но оба раза промазал. Русская пушка была 7,62 сантиметров, мы ее называли "ратш-бум". Отличное оружие, как и Т-34.

Продолжалось четыре месяца. В последний день мы сидели вокруг нашего преподавателя и он сказал, что когда на нас смотрит, у него сердце кровью обливается и пожелал нам, чтобы нас никогда не атаковали русские танки.

Что вы слышали об окончательном решении еврейского вопроса, тогда?

Тогда никто ничего не слышал. О евреях в Ваффен СС ни разу не было сказано ни одного слова. Мы были солдаты, мы изучали ближний бой и нашу пушку. Про мировое еврейство и коммунистов пропаганда говорила, да, но то, что случилось с нашими евреями, мы не знали.

Кто вы были в расчете пушки?

В расчете орудия было восемь человек. Первый и второй номера были заряжающими. Я был первым номером. В расчете был еще один парень 27-го года и двое стариков, последнего призывного возраста. Пушка была хорошая.

В какой дивизии вы были?

Дивизий больше не было, это была боевая группа. СС и вермахт были вместе.

Какая у вас была униформа?

У меня было две. У нас была зимняя униформа, но мы почему-то должны были ее сдать. Тогда мы себе нашли униформу вермахта.

У вас была татуировка?

Да, была, но я не знал, что у солдат Вермахта нет татуировки! Так можно было точно установить, кто СС, а кто вермахт. В 1948 году в лагере в Карпинске всех солдат СС отсортировали и отправили на строительство канала под Москву. В новом лагере к нам относились не хуже и не лучше, чем в других. Разумеется, иное отношение было к военным преступникам. В Свердловске, в театре, шел процесс над членами СС-совской кавалерийской дивизии. Они все были виновны - жгли дома и воровали коров. Они все получили по 25 лет, но большинство из них вернулись домой в 1956-ом. Я вспоминаю, меня допрашивали в 1949-м году. Офицер из военной юстиции спросил: "Вы были в СС?"  -Я сказал - "Ваффен СС". - "Нет, СС". Были различные дивизии, но большинство боевых дивизий были элитой, которая с отвращением дистанцировала себя от других частей. С расстрелами мы ничего общего не имели, мы были солдаты, а не убийцы. Один высший английский офицер говорил про дивизию СС «Гитлерюгенд», что таких отличных солдат больше никогда не будет - это высшее признание противника. И еще он говорил, что не все солдаты СС совершили преступления, гораздо больше преступлений совершили немецкие вооруженные силы, вермахт. После войны немцы свалили всю вину на СС, а Вермахт вроде как ни причем, но это не так.

Из вашей 7,5-сантиметровой пушки вы на фронте стреляли?

Один раз, когда появились русские мы стреляли шрапнелью.

У вас было личное оружие?

Сначала был карабин 98к, а потом МП-38, очень хороший пистолет-пулемет.

Когда вы попали на фронт?

В феврале 1945-го года мы попали в Кюстрин-Нойштадт, что на Одере. К тому времени русским уже удалось переправиться через Одер и построить один мост. Старый город Кюстрин находился на восточном берегу реки, аогда город объявили крепостью и приказали держаться до последнего патрона, солдаты говорили, что крышка гроба захлопнулась. Буквально через несколько дней Кюстрин был окружен. Унтер-офицеры решили пробиваться к своим. Из 1200 человек, что пошли на прорыв, прорвались около трехсот. Когда выходили из окружения, стальной шлем и противогаз мы с собой не взяли - они гремели. Мы, три сотни человек, ночью прокрались в одном метре от русского солдата, который храпел у сталинского органа.

Около десяти дней мы, группой из двенадцати человек, бродили в этом районе, уже занятом русскими. Фронт ушел километров на тридцать на запад, стрельбы мы уже не слышали. Это было плохое время - у нас не было шинелей, а ночью было холодно. Вечером 20-го марта, перед тем, как попасть в плен, мы пришли на хутор. На земле лежали мертвые свиньи, лошадь, а в корытах для свиней мы нашли картошку. К тому времени мы уже несколько дней ничего не ели. Мы отварили картошку и наконец-то поели. Решили заночевать в сарае, поскольку посчитали, что в доме будет опасно. Когда мы проснулись повсюду были русские. Обер-фельдфебель приказал, не стрелять. Мол война проиграна, у него дома двое детей, воевать начал с Польши и хочет вернуться домой. Пригрозил, что если кто-нибудь начнет стрелять, он его сам застрелит. Среди нас был один немец из польского Данцига, он мог немного говорить по-русски. Он закричал, что мы хотим сдаться. Я думал это мой последний день. Пропаганда нам хорошо расписала, что ждет нас в плену. Когда мы ехали на фронт, один 16-летний новобранец спросил у фельдфебеля, что мы делаем с пленными. Фельдфебель ответил, что мы пленных не берем. Тут мы задумались, а что если и они пленных не берут?

Хорошо, что мы попали в плен не в горячке боя, а далеко от линии фронта. Русские были миролюбивы. Солдаты привели нас в штаб. Мы смотрели и не понимали, куда мы попали - это было совсем не то, что говорила пропаганда. Солдаты были чистые, в красивой форме, они отдавали друг другу честь. Порядок был почище пруссацкого! Вскоре приехало почти два десятка офицеров. Нас вызвали на допрос. Я и мой товарищ и ровесник Удо вошли вместе. Допрос шел через переводчика-еврея. Я отвечал на все вопросы, рассказал, что у нас были большие потери от бомбардировок. Это была правда. Мы приняли летящие с запада русские самолеты за свои и даже махали им рукой, пока не посыпались бомбы. Это мне пришлось пересказывать дважды, поскольку они смеялись. Я был этому рад, потому что враги, которые смеются, не убивают. Что-то в рассказе моего товарища не понравилось переводчику и он его ударил по лицу. Но тут же вмешался старший из офицеров и что-то сказал, думаю, запретил бить. Другой офицер дал моему товарищу индивидуальный пакет, чтобы он мог остановить кровь. Было очень неожиданно, что русские обращаются с нами по-человечески. Хотя вот этот переводчик после допроса отвел нас в сторону и стал угрожать, что расстреляет, но слава богу остальные офицеры были настроены миролюбиво. Мы примерно полчаса ехали на грузовике. Нас высадили, и я в первый раз в жизни увидел русский танк, вероятно "stalinetch", с 10,5-сантиметровой пушкой. Русские солдаты обедали. Они ели макароны из огромных мисок. Видимо, мы смотрели такими голодными глазами, что они предложили нам поесть, то что осталось. Я не мог в это поверить! Некоторые из них еще отдали нам свои ложки! Начиная с этого момента меня ни разу не били, ни разу не ругали, я ни разу не ночевал под открытым небом, я всегда имел крышу над головой. В первый вечер нас разместили в пустом складе. Мы сидели за столом, когда пришел русский солдат и принес на руке кольца колбасы, немного хлеба и говядину. Но у меня не было аппетита, и я почти ничего не ел,  поскольку считал, что утром-то нас уж точно расстреляют. Пропаганда мне это внушила! Если я еще сколько-нибудь проживу, я опишу это время, потому что я снова и снова слышу, про то, как ужасно было у русских, какие русские свиньи, и какие отличные парни были американцы. В плену было тяжело. Были разные лагеря. Были и такие в которых умерло 30 процентов пленных… В день окончания войны я был в лагере на польской границе, в Ландсберге. Это был образцовый лагерь: очень хорошие помещения, туалеты, ванные, красный уголок. Только кабаре не хватало! В лагере собрали транспорт на восток.  8-го мая нас должны были погрузить в поезд, но мы остались в лагере до 10-го мая, потому что комендант лагеря никого не выпустил. Ведь 9-го мая русские праздновали день победы и могли на радостях в пьяном виде нас всех перестрелять! Здесь недалеко есть дом престарелых, там живет один человек, который был в американском плену на Рейне, он с мая по октябрь просидел под открытым небом. У одного их товарища было воспаление легких, так ему просто дали доску, на которой он мог спать под открытым небом. Когда кончилась война, пьяные американцы стреляли в ним из автоматов, убив десятки людей. Один товарищ, который был в русском плену, мне рассказывал, что ему хотели отрезать ногу, поскольку у него было воспаление. Врач ему сказала: «Альфред, когда придет комиссия, я запру тебя в кладовой. Мы  восстановим ногу народными средствами» И у него до сих пор есть нога! Врач обращалась к нему по имени! Можете себе представить, чтобы немецкий врач обращался к русскому пленному по имени? В 1941-м году примерно один миллион русских военнопленных умер в немецком плену от голода и жажды… Я всегда говорю, что с нами обращались не так, как мы с пленными русскими. Конечно, нам говорили "faschist" и "Gitler kaput", но это не считается. Русская администрация, это абсолютно очевидно, прикладывала усилия, чтобы сохранить жизни пленных.

Как вы восприняли капитуляцию, как освобождение или поражение?

Это было следствие. Война была проиграна, надо было сдаваться.

Перед тем как вы попали в плен, почему вы не пытались переодеться в гражданскую одежду?

Это было невозможно, обстановка не позволяла.

Где вы были в плену?

Сначала в Ижевске в лагере 371, потом на Урале, потом возле Свердловска, потом в лагере под Москвой и последние полгода работал в шахте в Боровичах. Надо сазать, что сначала меня переполняла ненависть на свою судьбу, судьбу Родины , которая быстро перешла в уныние, но потом я вспомнил слова, сказанные мне когда-то сапожником-евреем: «Мы, евреи, живем надеждой, что за этим временем придет другое» и в итоге, я оказался в состоянии, сравнимом пожалуй только с русским смирением. Каждый день для меня стал днем жизни.  Мы жили, шутили, праздновали дни рождения. На мое двадцатилетие мой товарищ Герберт Боденбург подарил мне табакерку из березы и записную книжку сделанную из остатков бумаги от светокопий. Смертность в ижевском лагере была высокой. Мы работали на лесоповале, питание было скудным, а медикаментов кроме аспирина в лазарете ни каких не было. Только после приезда комиссии из Москвы наше положение улучшилось. Потом я работал на цементном заводе, но заболел, и это было мое спасение, поскольку двое моих товарищей работавших там же вскоре получили воспаление легких и умерли. Осенью 1945 года нам раздали открытки Красного Креста и я в разрешенных двадцати пяти словах сообщил родным, что жив.

Какие у вас были отношения с русской и немецкой администрацией в лагере?

Был комендант лагеря, был конвой, который охранял нас на работе, была лагерная охрана. Были лагеря, в которых немецкая администрация плохо обращалась со своими товарищами. Но мне повезло, у меня такого не было. В Ижевске русская администрация была нормальная, и немецкая тоже. Там был русский старший лейтенант, когда его приветствовал пленный, он ему тоже отдавал честь. Можете себе представить, чтобы немецкий обер-лейтенант отдавал честь русскому пленному? Я немного говорил по-русски и был одним из самых разумных - все время пытался найти общий язык с мастером. Это сильно упрощало жизнь. Осенью 1946 года большую партию пленных перевезли в лагерь на Урале, в Каринске. Это был самый лучший лагерь. Он был заселен только в октябре, до того он стоял пустой и там были запасы продуктов: капуста и картошка. Там был дом культуры, театр, туда ходили русские солдаты с женами. Врач утром становилась у ворот и внимательно следила, чтобы пленные были одеты в зимнюю одежду. Там я впервые видел снежную бурю, из-за нее нас гораздо раньше отпустили с работы.

Есть мнение, что еда у русского конвоя была примерно такой же, как у военнопленных?

Этого я не знаю. Возможно, вы знаете лучше меня, что в 1946-м и в 1947-м году в России были очень плохие урожаи. В 1946-м году русские женщины, которые не работали, хлеб вообще не получали. Нам две недели давали половинную порцию хлеба и мороженую картошку без соли. Соли в лагере не было. Поверьте, мороженую картошку без соли есть практически невозможно. Я воровал с фабрики побочную продукцию, в основном напильники и носил их на продажу. Так и выживали. В июне 1948-го года пришли поезда. Прошел слух, что они идут на запад, домой. Я сказал себе: «Не будь дураком, не надейся, посмотри на себя, ты абсолютно здоров и ты самый молодой, тебя не отправят». Вагоны стояли с открытыми дверьми, и все говорили: «Домой, домой!» Нас погрузили в поезд, на котором было написано "Москва" и повезли в Москву. Мы там пробыли две недели. Наш водитель возил нас по городу, так я узнал Москву. Потом мы приехали в лагерь, пленные которого работали на строительстве канала Москва-Волга. Пять или шесть лет назад я там был вместе с моей женой. Мы пошли на корабле из Санкт-Петербурга в Москву, и корабль проходил как раз мимо того места, где я работал, когда был военнопленным. В 1948-м году  мимо нас так же проходили корабли, там играла музыка, люди танцевали. Мы х смотрели, и думали, что это другой мир. Тогда я сказал, что когда-нибудь я тоже там буду, на этих кораблях с музыкой, и это у меня получилось. Кроме того, природа там очень красивая. В этом лагере комендантом был очень гуманный лейтенант. Женщины - русские уголовные заключенные – работали на пристани, разгружали картошку. Ее мы брать не могли, с этим было строго - воровство народной собственности могло кончиться плохо. Но иногда мы забрасывали два - три клубня картошки в кузов грузовика. Мы приезжали в лагерь, и немецкий повар спрашивал охрану, можно ли забрать картошку. Охранник говорил: "nu, day ljudi, day ljudi". В воскресенье отпускали в лес за грибами. В лагере на канале Москва-Волга я был с июня по ноябрь 1948-го года. Помню охранник спрашивал бригадира: «Бригада споет? Если они будут петь, сделаем конец рабочего дня на 15 минут раньше». И когда мы подходили к лагерю, бригадир сказал, что сейчас мы должны петь "Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen..." (Знамена вверх, сомкнуть ряды... Хорст Вессель, нацистский гимн). Охрана смеялась.

В ноябре 1948 года меня перевели в лагерь в Боровичи. Там я работал на угольной шахте. Работа была трудная, но мастер следил за безопасностью, так что все было в порядке. В целом, я в плену свое отработал, русские тоже сдержали слово, отпустили нас домой.

Когда вас отпустили домой?

В конце ноября 1949-го года. В мой день рождения, мне исполнилось 23 года, пришел поезд. Бумс! Мы уже сидим в поезде домой, но поезд не трогался. Знаете почему? Пришел русский офицер, контролировать все ли в порядке, продукты, отопление, и заметил что на нас только тонкие рабочие брюки, хотя был уже ноябрь, а с первого октября мы должны были получить ватные штаны. И вот мы ждали, пока со склада грузовик не привезет 600 пар ватных брюк. Надо сказать, что это было очень тревожное ожидание. Последние два дня  проверяли списки отправляемых и некоторых вычеркивали. Когда мы уже сидели в поезде, одного моего товарища вызвали из поезда. Он только сказал: «О боже!», решив что его вычеркнули. Он пошел в комендатуру и через 10 минут вернулся ликующий, поднял руку, показал золотое обручальное кольцо, и сказал, что администрация ему вернула кольцо, которое он сдал как ценную вещь. В Германии никто этому не верит, это не подходит под стереотип русского плена.

Вы получили деньги за работу в лагере?

Когда я работал в угольной шахте получал. С мая 1949-го года, мне, как zaboitschik, платили 200 рублей. Те, кто толкали вагонетки, ничего не получали, потому что мы не выполняли норму. Мы не могли ее выполнить – она была слишком большая. В итоге, все деньги, что мы получали, уходили в социальную кассу, нам ничего не оставалось. Один мой товарищ, который  сейчас живет в Канаде, работал в Москве  на обивочной фабрике. Там немецкие офицеры получали 490 рублей в месяц. В лагере был киоск, в котором можно было купить вообще все. К ним в лагерь пришел русский генерал, посмотрел на этот киоск и сказал, что это могут купить только русские генералы и немецкие военнопленные. Плохо было в маленьких лагерях, которые были экономически не обеспечены - добыча торфа, стройка, каменоломни.

Какие были отношения с антифашистами?

У меня только в одном лагере были антифашисты, отношения с ними у меня были нормальными. В целом отношение к антифашистам было не очень хорошим.

В лагере сохранялась военная иерархия?

Нет. В одном лагере была группа офицеров, но они работали вместе со всеми. Не работали только полковники и генералы. Им было плохо, потому что работа это терапия. Когда человек целый день сидит в лагере, ничего не делает, только думает, это плохо. Я таких видел, они выглядели жалко. Были офицеры, которые добровольно шли работать.

Через неделю пути по России и Польше, ближе к вечеру мы пересекали мост через Одер. Один из нас запел: «Возблагодарите Господа!» И многие подхватили. Я и не знал, что так много людей знают наизусть этот хорал. Никогда я его не пел с таким волнением, как в тот момент.

{jcomments on}