Войин Джоко Булайич

Опубликовано 05 июня 2015 года

16320 0

Часть I. Запись в Белграде.

– Мое имя Войин Джоко Булайич, но все зовут меня просто Воя. Я родился в 1926 году в деревне по имени Загора, неподалеку от Грахово, в Черногории.

С какого эпизода мне начать, дорогие гости?


– Первое воспоминание из детства…

– Мое детство... Я родился в бедной деревенской семье. Рано остался без родителей. Мать умерла, когда мне исполнилось семь лет, а отец – когда я уже был 12-летним. Так как мы с сестрой не могли обрабатывать землю, то есть были не способны прокормить себя, нам не разрешили остаться дома, и по требованию дяди мы переехали жить к нему. Сегодня Черногория для вас, русских – это море и отдых. Но тогда было не отдыха… Мы жили в 50 километрах от моря. Бока Которска самое близкое от нас побережье...

Школу, четыре ее начальных курса я проходил в четырех соседних деревнях, у четырех разных учителей. Тогда это было нормой. Учился я на отлично, поэтому после окончания начальной школы дядя отправил меня в Никшич учиться в гимназии. Быстро пролетели два года учебы. А 6-го апреля 41 года началась война, наступление Германии, Италии и их союзников на тогдашнюю Югославию, то есть на королевство Югославию. Гимназию распустили и закрыли. Я вернулся в деревню Загора.

Народ с раздражением воспринял оккупацию и потерю свободы, и особенно тяжело – ничтожное, слабое сопротивление нашей армии в той войне, которое продолжилось всего 12 дней. Король с правительством бежал в Египет к англичанам. Они убежали, а народ остался. Армия, она... я знаю, помню... они просто разбежались по домам. Некоторые из них принесли хотя бы оружие домой, а некоторые просто бросили его по дороге. Те, кто смогли, вернулись домой, а другие оказались в плену у немцев и итальянцев.

Черногорию оккупировали итальянцы. Но сначала с севера вторглись немцы, которые просто прошли через страну, как через проходной двор. А за немцами появились итальянцы, и разместились по всей стране: по всем городам и населеным пунктам. Они без всякого сопротивления захватили целую страну! Мне тогда уже исполнилось 15 лет. Как-то раз я шел домой, и с холма наблюдал, как по проселочной дороге проезжает механизированная колонна. Бросилось в глаза, что итальянские механизированные части останавливались и расступались в стороны, уступая дорогу проезжающим мимо немцам. Как только немецкая колонна исчезала, итальянцы сразу же возобновляли движение.

Многие из черногорцев хранили вооружение старой Югославской армии, оно припрятывалось на всякий случай – может быть, пригодится. Надо сказать, чувствовалось... что готовится какое-то сопротивление. Открытое выступление, атака на оккупационные части в Черногории произошла 13 июля 41 года. Восстание организовала коммунистическая партия, основываясь на нашей свободолюбивой традиции и большой любви к Советскому Союзу, к русскому народу и России, к нашим славянским братьям. Гитлер теперь напал и на них, и мы должны были обязательно вступить в борьбу из солидарности с русским народом, который находился под атакой, терпел невыносимые мучения, и прочее...

Перейдем ближе к теме нашей беседы, как вы просили – к моим личным воспоминаниям. Мой дядя был, так скажем, ярый русофил. А двое его сыновей, Байо и Джордже, на тот момент уже являлись членами коммунистической партии Югославии. Старшего сына Джордже назначили секретарем областной организации в Загоре и окружающих ее деревнях. Он – один из тех легендарных коммунистов, которые еще до начала войны, еще в 36-м году стали членами партии. Поэтому нет ничего удивительного, что меня и мою сестру Радойку, которая была на четыре года старше меня, приняли в состав СКОЮ (Союз коммунистической молодежи Югославии). Это была местная ячейка СКОЮ в Загоре. Помню, что помимо нас в СКОЮ также вступили несколько молодых людей и одна девушка... Затем моя сестра стала членом коммунистической партии. А меня, так как я еще со своих гимназических дней был чуть более грамотным, чем все остальные, выбрали секретарем местной ячейки СКОЮ в деревне. Те дни запомнились мне тем, как мы слушали новости с восточного фронта...

Знак Первоборца. Выдавался воевавшим с 41 года


– У вас был радиоприемник?

– Знаешь, одна группа коммунистов из Грахово, которая решила не ждать оккупантов, а сразу ушла в горы, имела радиостанцию, с помощью которой они прослушивали новости, записывали их и, пользуясь каким-то примитивным средством, размножали информацию, делали листовки, и распространяли по деревням. Активисты читали эти листовки крестьянам. А крестьяне в то время были весьма любопытными! Они охотно собирались по вечерам, чтоб им прочитали новости минувшего дня. Меня задействовали информатором в деревню Граховац – это примерно в часе ходьбы от дома. Каждый день я получал от кого-то из старых коммунистов новости, поступавшие от той группы с гор, приносил в Загору, и по вечерам зачитывал их крестьянам. Представь, каждый день по полтора часа ходьбы! Иногда требовалось доставить новости в две отдаленные деревни. Таким образом, мне, или кому-либо другому, но чаще всего мне, приходилось ходить ночью еще полтора часа дополнительно в соседние деревни, чтобы и они получали хоть какие-то сведения о мировой обстановке, о войне, о сражениях на восточном фронте, в Африке, и прочем...

В какой-то момент поступил приказ готовить народ к восстанию. Все мы – и те, у которого было оружие, и те у которого его не было, – должны были резать телефонные провода, разрушать мосты и дороги, чтобы враг не имел свободы передвижения. Чаще всего мы делали все это ночью, а на утро возвращались, и каждый осторожно шел к своему дому, чтобы шпионы и сторонники оккупантов не выдали тех, кто проводил диверсии. Иначе нас бы немедленно арестовали.

Начиналось формирование партизанских рот. Сначала их называли «герильскими», а все движение в целом – «герилой». Потом повсеместно роты стали называться партизанскими. В Черногории первые выстрелы прозвучали 13 июля в Црмнице, недалеко от Вир Пазара, и в деревне Чело в центральной Черногории. За ними последовали нападения на итальянские военные части и гарнизоны.

Связь тогда поддерживалась только с помощью курьеров. Людям приходилось пешком доставлять различные рапорты, приказы, сообщения и прочее. Все это помимо новостей теперь требовалось носить в соседние деревни. Обычно меня отправлял мой родственник Джордже, который стал большим человеком в компартии. Мне приходилось ходить в очень сложных условиях: в дождь, в снегопад, в темноте... и чтобы успевать вовремя, делать это приходилось как можно быстрее.

Первую атаку на итальянский гарнизон в Грахово, партизаны провели 24 июля. В той первой акции я не принимал участия. Мне этого не позволили, потому что я был слишком молод, не имел оружия, и к тому же остался единственным мужчиной в своей семье. Меня щадили, чтобы род не прервался и не потерял жизнь. Помню, как сестра сказала мне: «Немедленно иди в деревню!» Но на второй день боев я не выдержал и побежал в Грахово. Итальянцы как раз предприняли ожесточенную контратаку… Командиром отряда, штурмовавшего Грахово, был знаменитый Сава Ковачевич. (Сава Ковачевич – (серб. Сава Ковачевић Родился 25 января1905 в Нудо. Погиб 13 июня1943 в Врбница) — югославский черногорский партизан. Народный герой Югославии, орден Кутузова посм.) За ним в партизаны пошли и другие известные патриоты, настроенные против оккупации. Коммунисты и боевики СКОЮ тогда еще были в меньшинстве. Большинство бойцов были простые люди, патриоты своей страны.

В результате боя пленили много итальянцев. Как говорили сыновья моего дяди, в Грахово сдалось примерно 60 человек. Погибло всего три или четыре итальянца. Раненым, которые забаррикадировались в начальной школе недалеко от городка, мы предложили уходить к своим. Держать их в плену не имелось никакой возможности, потому что у нас не хватало еды и медикаментов. Да что говорить, не хватало самых простых вещей... У нас даже не было ни лагерей, ни тюрем. Один молодой лейтенант, по-моему, его звали Сантини, сказал нам, что их мобилизовали, и принудили оккупировать нашу страну. Мы ни одного из них не расстреляли! Всех раненных передали итальянцам неподалеку от местечка Рисна, маленького городка у Боки Которской. Их отпустили по соглашению с командованием итальянцев… Не знаю, кто об этом договаривался. Вероятно, кто-то из крестьян, умевших говорить по-итальянски, что-то такое... Они забрали своих раненных и увезли. У итальянцев мы взяли много оружия, припасов, и всего остального, что у них было. Этот бой примечателен тем, что сразу же после атаки я добыл себе винтовку!

Пленных мы просто отправили с конвоем через гору в сторону Дубровника. И когда показался Дубровник, наши из конвоя сказали им: «Теперь идите к своим!». Перед тем, как отпустить пленных, Сава Ковачевич произнес перед итальянцами жаркую речь. Переводил Станко Ковачевич, хорошо знавший итальянский язык. Он переводил эту речь, в которой осуждался фашизм, и их появление в наших краях. Станко просил рассказать другим о нашей антифашистской политике и идеологии.

Для итальянцев стало неожиданностью, что почти вся Черногория оказалась свободна, за исключением больших городов, где они держали крупные гарнизоны. Все маленькие гарнизоны были либо взяты в плен, либо бежали. Через некоторое время итальянцы пришли в себя и организовали наступление большими силами, вернули Грахово под свой контроль. Мы отступили в дальние горные деревни.

В это время сформировался Граховский партизанский батальон. Он состоял из 10 рот. Это были еще небольшие роты, от 60-70 человек. Одна из частей штаба батальона находилась недалеко от нашей деревни, в горном домике. Теперь я носил почту от этого штаба к другому, а так же передавал приказы командирам и комиссарам рот. Никогда не сидел в одном месте! Однажды мой родственник Джордже будит меня в два часа ночи и говорит: «Вставай, Войо!». Я спросонья отвечаю: «Потом, потом...» А он не отстает: «Вставай, быстро! Нужно немедленно идти в Яблоки». Что поделать, я встаю, весь такой сонный, ничего не соображаю, буквально только что вернулся откуда-то, и мне опять нужно два часа шагать до этой деревни, туда и обратно. В итоге это значит четыре часа, и вернусь я, дай бог, перед самым рассветом. Идти как обычно одному. И хуже всего уходить во тьму, когда нет луны, пасмурно, да еще мелкий дождь в придачу. Но приказы не обсуждаются, сообщение необходимо доставить при любой погоде. Мне говорят, что нельзя ждать утра, надо как можно быстрее передать письмо некоему Марку Рисову Елачичу.

Я с трудом добрался до небольшой деревушки располагавшейся неподалеку от места Яблоки. Приближалась полночь. По-прежнему было пасмурно, моросил дождь. После деревни начались горы и овраги, поросшие лесом, потом пошли скалы с расщелинами, едва человеку можно пролезть. И тьма такая, хоть глаз выколи! Эту дорогу я хорошо знал, но идти приходилось буквально на ощупь. Мне начало казаться, что я окончательно заблудился среди скал. И в этот момент вдруг раздался отвратительный звериный вопль… От ужаса волосы встали дыбом на моей голове! Я привычно потянулся было к винтовке на плече, и похолодел, вспомнив, что я отдал ее другому партизану. Оружия на всех не хватало, мне пришлось отдать ее… И снова донесся режущий душу вопль, и уже намного ближе. «Да что же это? Какое животное может издавать такой звук?!» – подумал я, и вспомнил старую легенду, которую родители рассказывают своим непослушным детям, чтобы напугать их. Неужели это «дрекавац»?! Маленькое черное животное, с длинными острыми когтями. Крестьяне говорят, что оно ночью прыгает человеку на лицо, когтями срывает с него кожу... и вырывает глаза...

Чем больше я думал про этого «дрекавца», тем больше меня охватывала паника. Как же быть? Возвращаться назад стыдно. Вышло бы так, будто я трус. Пусть погибну, но пойду вперед. Да, только так, и никак иначе! И я пошел, добрался до дома Елачича, передал письмо, вернулся назад и ничего со мной не случилось. Домой возвратился перед самым рассветом. Никогда в жизни после того случая я не слышал подобных воплей от животных. Много всякого мне довелось пережить в жизни, но ничто не смогло напугать меня сильнее, чем в тот жуткий вопль.

Через некоторое время итальянцы пришли в себя: вернули города под свой контроль, починили дороги, восстановили связь... Теперь мы... восстание пошло на спад. Появились какие-то подозрительные личности, которые говорили: «Мы слабы, у нас не хватает оружия и боеприпасов, а они сила! Армия снабжена всевозможным оружием, танками, авиацией... Мы не можем бороться с ними!» Это были элементарные пораженцы. И они принесли очень много вреда. Нам, агитаторам снова понадобилось объяснять народу и молодежи значение борьбы с фашистскими оккупантами.

Вы, наверное, захотите услышать про мой первый бой, и как он протекал. Получилось так, что наша рота отправилась дожидаться итальянцев на участке дороги между населенными пунктами Грахово и Осечаницы. (Потом выяснилось, что нас кто-то выдал итальянцам, рассказав о засаде на дороге). До места мы с ротой дошли нормально, но итальянцы появились совершенно неожиданно, с другой стороны, да еще и в составе механизированной колонны. Разгорелся ожесточенный бой. Итальянцев удалось опрокинуть, мы даже пленили одного из них.

Меня определили вторым номером на пулемет, подавать запасные обоймы. Первым номером на нем был мой односельчанин Рако Булайич, до этого служивший в королевской армии. Помню, приподнимаюсь, чтобы посмотреть на итальянцев, а он тянет меня вниз – «Ты что делаешь! Убьют!». А я был очень любопытным подростком. Не выдержал, хватаю свою винтовку, и начал стрелять в направлении колонны. Как только я видел какое-то движение, сразу посылал туда пулю. Помню, как стрелял в итальянца. Но не уверен, попал ли я в него или нет – они отступили, а мы не преследовали. Потом были небольшие столкновения в нескольких местах и снова служба курьером: приказы, сообщения и прочее – из штаба по деревням.

В какой-то момент нам удалось с нескольких сторон заблокировать небольшой городок Вилусе. Мы держали его в блокаде дня три-четыре. Но со стороны Никшича к итальянцам подошли подкрепления. Город взять не удалось, мы отошли. В блокаде участвовали три роты. Я отступал с нашей Загорско-Яблочной ротой.

Определенное время все шло достаточно неплохо… В конце 41-го в результате новых атак были освобождены Вилусе и Грахово, а после и весь муниципалитет. За ними последовали соседние муниципалитеты: Баньский и Вучедолский. По всей Черногории на обширных территориях после освобождения народ устанавливал свою власть, организовывались народно-освободительные комитеты. Итальянцам, конечно же, все это не понравилось. Они провели наступление по сходящимся направлениям: из Боки Которской, от Дубровника, со стороны Требине, Никшича и Подгорицы. В основном они наступали из городов с большими гарнизонами.

Дальнейшие события слились в нескончаемую череду боев, и трудно вспомнить какие-либо подробности. Мы тогда держали больше половины территории Черногории. В тот период формировался Никшичский партизанский отряд, состоявший из нескольких батальонов.

В марте-апреле итальянцы предприняли очередное наступление. Мы дали им серьезный отпор. Бои шли ежедневно. Но никто пока не мог добиться решительного преимущества: итальянцы, опираясь на крупные гарнизоны, делали вылазки, наступали, а мы отбивали их атаки и загоняли назад, в города. Нас в Грахово больше всего беспокоили со стороны Боки Которской, от моря. Примерно так продолжалось вплоть до мая 42 года, пока не состоялось большое наступление итальянцев. К ним присоединились сидевшие в городах местные предатели и их сторонники, объединившиеся в формирования четников. Часть наших партизан, в результате наших же ошибок, перебежала к четникам. Для вас русских это можно было бы сравнить с тем, как если бы коммунисты бежали и вступали в ряды белых. Четники выступали за короля и правительство, уехавшее в Лондон, и предпочли сотрудничать с оккупантами, вместо того чтобы выступить вместе с нами единым фронтом. Итальянцы же в свою очередь их не преследовали, а наоборот, всячески помогали им, умело натравливая на нас. Четников элементарно использовали, хотя бы для того, чтобы меньше гибло итальянских солдат… Это совместное наступление итальянцев и четников мы сдержать не смогли, и они выдавили нас из Черногории. По приказу началось всеобщее отступление. Вместе с теми, кто остался верен борьбе, я ушел в Боснию. Это произошло в конце мая 42 года. Мы уходили на север в неизвестность…

Югославские партизаны. Джоко Булаийч в центре. Из архива Д. Булаийча


– Вы помните какие-то подробности этого отступления?

– Так много подробностей, что можно все это рассказывать неделю. А вы сказали, что в Белграде всего на пару дней…

Итальянцы вели фронтальное наступление на свободные территории с направления Цетинье - Никшич. Мы оборонялись, как могли, но стало не хватать боеприпасов, и нам пришлось отступать. Огрызаясь контратаками, мы постоянно пятились… Есть еще одна небольшая предыстория. Я должен кое-что добавить к рассказанному…

Мой старенький дядя Марко, по-моему, ему уже было 67 лет, и его старший сын Джордже, 1 декабря 41 года возглавили атаку на Плевля. (Плевля – север Черногории, граница с Сербией. Прим. – С.С.) Примерно три тысячи партизан атаковали итальянский гарнизон города. По стечению обстоятельств в тот момент там находилась итальянская дивизия «Тауриненсе». (После капитуляции Италии дивизия «Тауриненсе» почти в полном составе перейдет на сторону партизан. Прим. – С.С.) При помощи местных мусульман итальянцы отбили атаку партизан. Тогда и погиб политкомиссар Граховского батальона, мой троюродный брат Джордже. Мы до сих пор ничего не знаем о нем, похоронили его или нет. Говорили, что он погиб героической смертью. Джордже и один командир роты хотели прорваться через проволоку к итальянскому бункеру, чтобы забросать его гранатами, и своими действиями подать пример залегшим под кинжальным огнем бойцам. Но оба запутались в проволоке, и итальянцы посекли их пулеметами. Атака захлебнулась, партизаны отошли. А они так и остались висеть на проволоке... Это были Илия Милович и Джордже Булайич.

Наступление на Плевлю имело своей целью объединить свободные территории Черногории с Сербией. Если бы смогли взять Плевлю, то образовался бы свободный коридор, и мы соединились бы с сербскими партизанами. Но вот, эти бойцы вернулись с неудачей в Грахово, и мы, как я уже сказал, в 42 году двинулись в Боснию.

Первым местом, где удалось остановиться, стала Зеленгора и деревни вокруг нее. (Зеленгора — гора в Республике Сербской в составе Боснии и Герцеговины. Высота над уровнем моря – 2 015 метра. В 42-43 годах стала местом ожесточенных боев. Прим. – С.С.) На горе разместился лагерь, по деревням выставили охрану. Началось формирование бригад из партизан, отступивших из Черногории, из Сербии и Санджака. (Новопазарский санджак — исторический регион на границе Сербии и Черногории. Прим. – С.С.) В бригадах насчитывалось примерно от 1000 до 1200 штыков, которые состояли из трех батальонов, некоторые из четырех. Там сформировались: 3-я Санджакская, 4-ая и 5-ая Черногорские бригады. Меня распределили в 5-ю Черногорскую Пролетарскую бригаду, в 1-ю роту 3-го батальона. Командиром нашей бригады стал знаменитый Сава Ковачевич. Перед тем как двинуться дальше, сформировали Верховный штаб, во главе которого встал Тито, и прочие политические лидеры партизанского движения. Вместе с Тито ушли 1-ая, 2-ая и 3-ая Пролетарские бригады. 5-я Черногорская бригада осталась под Зеленгорой для охраны центрального госпиталя. С нами вместе отступали раненые, и их собралось немалое количество. Поэтому в деревне Врбници возле Зеленгоры сформировался большой центральный госпиталь. Зеленгора – это горный массив с несколькими вершинами, на склонах которых ютились небольшие деревушки. На склонах тут и там стояли пастушьи избы…

Спокойной жизни нам дали один месяц. Вскоре нас снова потревожили – итальянцы и четники напали сразу с нескольких сторон. Мы сформировали конвой, и двинулись по тому же направлению, которым ушел Верховный штаб с первой группой бригад. Мы уходили, а за спиной гремел бой. Общий отход прикрывал 1-й батальон. Один из моих родственников, Димитрийе Булайич, являлся его командиром. Батальон оказывал отчаянное сопротивление главной, наиболее агрессивно наступающей группе противника. Все понимали, что батальон несет потери, что уже наверняка появились раненые, и поэтому они не смогут отступить, так как за ними находились скалы и пропасти… Колонна остановилась. Люди молчали, с надеждой смотрели вдаль, пытаясь понять, догоняет ли нас батальон или нет. Сава Ковачевич не выдержал, приказал одной роте вернуться и посмотреть, что произошло с 1-м батальоном…

Только на следующий день рота вошла в контакт с батальоном. Им, в большинстве своем, каким-то невероятным образом удалось отступить. Стало известно о необычайном мужестве, проявленном бойцами. Некоторые из раненых партизан вернулись в бой, и помогли товарищам отбросить всю эту массу. Нападавшие враги, по словам наших товарищей, накатывались густыми волнами...

Мы продолжали отступать, прошли рядом с Калиновиком, поднялись на гору Трескавицу. (Трескавица — гора в Республике Сербской, часть ее западного склона располагается уже на территории Федерации Боснии и Герцеговины. Высота Трескавицы составляет 2 086 метров над уровнем моря. Прим. – С.С.) Там нас снова обложили со всех сторон. Оставалось, только стиснув зубы сопротивляться, сопротивляться и еще раз сопротивляться…

Вокруг горы раскинулся красавец лес. На склоне горы среди деревьев мы сошлись с ними в ближнем бою. Помню, как я целился и стрелял – выстрел, патрон в ствол, выстрел, патрон в ствол… вдруг рядом хрип. Обернулся. Одна из моих боевых товарищей, по имени Живана… ее смертельно ранило. В каких-то десяти метрах от меня! Просто упала навзничь... А сбоку вражеский солдат, четник, а может быть усташ, уже не помню, он подошел очень близко, и стреляет. В меня! Он идет вверх по горе, ко мне! Ведь наверху только я! Еще одна пуля пролетела рядом. Он выстрелил еще пару раз, не выдержал и убежал. К моему счастью, не убил меня.

На флангах и в тылу шли ожесточенные бои. Мы упрямо продолжали движение вперед: захватили гору, вышибли с нее множество четников из восточной Боснии и Герцеговины. Эти уже были серьезно экипированы и организованы, распределены по подразделениям – неплохо постарались итальянцы. А эти отрабатывали – наступали на нас… Безумие, но мы как-то прорвались по той дороге. С потерями, но прорвались. Взошли на гору Игман, недалеко от Сараево. И там… на горе встретили партизанскую роту, организованную местными жителями. (Вероятно, боснийскими сербами. В Сербии есть поговорка – «Боснийские сербы больше сербы, чем мы сами». Прим. – С.С.) Они хорошо нас приняли, и здорово нам помогли. У них мы задержались на пару суток, до вечера второго дня. Пока мы отдыхали, с направления от Сараево на нас навалился новый противник, на этот раз – немцы! И снова 1-й батальон выдвинулся на возможное направление атаки противника.

Из-за скудости питания и постоянных нагрузок я стал понемногу доходить – очень сильно ослаб и похудел. Поэтому меня назначили охранником в госпитале. Но у партизан тыл может стать передовой в любой момент. Я стоял в конвое, как вдруг совсем рядом начали раздаваться выстрелы. Пули пошли низко, прямо над головами. Я сразу же встал и пошел в направлении боя. И тут немецкая пуля пролетела вот здесь… прошла через шинель и, разорвав одежду, чуть-чуть обожгла кожу. А мне ничего! Но еще немного, и она угодила бы в живот.

Мы отбились от немцев, и даже взяли трофеи в виде пяти лошадей, нагруженных военным снаряжением. Эти лошади пришлись как нельзя кстати. На них поместили раненных бойцов, которые уже не могли самостоятельно передвигаться.

После этого боя мы снова пошли вперед, и ночью пересекли дорогу Сараево–Мостар. Глубокой ночью вошли в одну мусульманскую деревню, по-моему, она называлась Забрдже…

Скажу вам, легче целый год заниматься самой тяжелой и грязной работой, чем один день воевать. Н-да…

Югославские партизаны. Однополчане Джоко Булаийча. Из архива Д. Булаийча


– Мы остановились на мусульманской деревне…

– Мы хотели хоть немного отдохнуть. Но по дороге за нами уже следили самолеты разведки, и они легко определили направление движения колонны. Это уже была немецкая территория, не итальянская… Снова окружение, снова бои. На этот раз со всех сторон жали немцы и хорватские усташи... Со всех сторон. Вот тогда я понял, что в этот раз нам не прорваться, и я там погибну. Вокруг меня рвались минометные и артиллерийские снаряды. Беспрерывно били пулеметы. Немцы подошли совсем близко, на расстояние… вот как вершины того леса за окном (прим. 300 м). Нас тогда застали врасплох...

Я прятался за буком. У меня была только винтовка и немного патронов. Стреляю, и вижу, что немцы начали спускаться с холма в моем направлении. Приближался конец…

Каким-то образом я оказался в конце деревни. Даже не помню, как это произошло, просто перестрелка не стихала ни на минуту, и вероятно я уже не отдавал себе отчета в том, что делаю. Мое подразделение пробивалось в другом направлении, и там уже нескончаемо гремел бой. Во время прорыва погибло около десятка бойцов только из тех, кого я знал лично. Погиб политкомиссар роты, погиб Павле Кривокапич, погибли мои Граховляне...

А я метался от дерева к дереву, пока пулеметы поливали меня огнем. Еще подумал, если попадут в меня, то попадут. Ведь если и возьмут в плен, то все равно зарежут. Тут нет вопросов – сразу смерть. Для нас плен не предусматривался, немцы либо сразу расстреливали, либо… а если уж ты попал к усташам, они тебя просто зарежут как скот. Удивительно, но за горой я догнал партизан, которые отходили по другому направлению.

– В этом бою ваше подразделение было разгромлено?

– Нет. Оно не было разбито, но от сильного пулеметного и минометного огня пострадало много бойцов и раненых в госпитале, который остановился на главной дороге в деревне. Мы только что пришли в нее, спустили с лошадей раненых партизан, чтобы те и другие отдохнули. Многие бойцы… понимаешь, мы всю ночь не спали, шли. Постоянно в напряжении. Кроме того, было жарко, июль месяц. Люди от усталости буквально падали на землю, искали место в тени... Но бригаде в результате прорыва удалось избавиться от некоторых проблем: там, у немцев захватили лошадей с кое-каким снаряжением, и еще много оружия – все это нам очень пригодилось.

Мы присоединились к общей колонне, когда она шла вверх в горы. Затем мы углубились в лес, и на одном лугу, как только там появился передовой отряд нашей колонны, на нас снова напали. Немцы там устроили засаду. Сава Ковачевич не растерялся, быстро сманеврировал в сторону налево с одним из батальонов, обошел немцев и сбил заслон. Они убили немецкого офицера, командира этой засады и нескольких немецких солдат. Когда мы проходили мимо, я смотрел на только что убитых немцев. Помню, как бойцы, не обращая никакого внимания на убитых, из ранцев мертвецов извлекали продукты…

Мы поднялись на очередную гору, и недалеко от вершины, на высоте мне стало не хватать воздуха. Что теперь делать? Я обмер, и не мог пошевелиться. Сказывались голод, усталость… Кто-то говорил: «Давай, друже, поднимайся, шагай быстрее!» А как мне идти, да еще и быстрей? Воздуха-то не хватает. Тут кто-то из бойцов помог мне: они понесли мою винтовку, забрали сумку с боеприпасами и гранатами. Они взяли все это, чтобы разгрузить меня, хотя им самим было не просто… Но подняться я уже не смог.

Мои товарищи не бросили меня. Пришла врачиха, еврейка по фамилии Гутман. Фрида была нашим партизанским врачом. Она бежала от немцев, и пришла к партизанам в 41-м году. Еще одним медиком нашей бригады был мой родственник Йошин Булайич, бывший майор королевской армии. Так же как и Фрида он вступил в ряды партизан в 41-м. Эта Гутман сказала мне: «Войо, ты иди медленно. Скоро мы поднимемся на вершину горы. Там ты отдохнешь, и тебе станет лучше. Это горная болезнь. Воздух в горах разреженный, а ты ослаб». Кое-как я добрался до вершины, после чего рухнул на траву, и сразу провалился в сон. Через какое-то время меня разбудили, чтобы дать немножко поесть. Даже не помню, что я ел. Вся бригада расположилась на вершине горы – люди отдыхали. Я снова лег и проспал всю ночь.

В утро на нас напали немцы, одна небольшая часть. Дорогу им показывали хорватские усташи. Бойцы передового охранения отбросили их, и погнали вниз по горе.

– Немцы наступали на вас снизу?

– Да, они сгруппировались в течении ночи, и сначала ждали нас на краю горы в засаде. Но мы оказались немного в другом месте.

Потом мы добрались до деревни Крушчица. Это была свободная партизанская территория Боснии, так сказать, своеобразная граница Боснии и Герцеговины. Оттуда двинулись на городок Прозор, уже свободный от оккупантов. Боснийцы нас приняли, накормили, дали нам передохнуть. Наше подразделение разместилось в деревне по имени Щит, недалеко от Прозора. И там мне сказали: «Ты снова будешь охранять госпиталь, так как ты слабенький, в физическом смысле». Несколько дней я находился в госпитале.

Бригада подкормилась, пришла в себя, отдохнула. Теперь нужно было пройти маршем через свободную территорию. В это время боснийские партизаны вместе с 1-ой и 2-ой партизанскими бригадами освободили несколько городов в Боснийской Краине. Это очень большая территория, которую можно сравнить с вашим Крымом. Теперь наши подразделения охраняли ее границы. Существовали также «острова» свободных территорий во многих других частях Югославии. Но эта в Боснии была самая большая. Мы воссоединились с бригадами, которые ушли из Черногории перед нами. Теперь из них формировались дивизии, а дивизии в свою очередь – в корпуса. Это уже была армия! Без шуток, мы контролировали громадные территории. Нигде в Европе не было ничего подобного. Многие историки сегодня преуменьшают значение той борьбы. А она… чего греха таить, мы несли большие потери. Да, несли. Но войны без потерь не бывает. В этих отчаянных кровавых наступательных операциях мы захватили у врага много амуниции, провианта, оружия, боеприпасов… у нас появилось все, что касалось легкого пехотного вооружения. Мы только не имели тяжелой артиллерии, но у нас были минометы и маленькие горные пушки, которые перевозились на лошадях в разобранном виде.

Как я уже сказал, меня направили в госпиталь. Боснийцы определили, кто и в каких деревнях будет лечиться. Я пришел в деревню рядом с Босанской Дубицей. Это был самый центр свободной территории, и далеко от врага. Там расположился крупный госпиталь с ранеными. По пути я заболел. Поднялась высокая температура. Стало ясно, что никуда я идти не смогу. Они решили отправить меня в какую-то другую деревню, говорили, что это от истощенности и беспрерывных маршей с боями, которые составляли в общей сложности 400 километров. И все пешком, с оружием, снаряжением, боеприпасами…

Я всегда на себе носил шинель, потому что часто ночевал прямо на голой земле, в поле, в горах… Не могло идти речи о каком-либо комфорте. Где остановимся, там и спим. Так же и с едой – ее, как и оружие отбирали у врага с боем и кровью. Бывало, нас кормили крестьяне. Добровольно! Они нас считали освободителями. Ведь на территории Боснии было сформировано так называемое Независимое Государство Хорватия, в состав которой включили Боснию. Боснийские мусульмане присоединились к хорватским усташам, и с ними сформировали регулярные подразделения, которые стали весьма сильными, ведь их вооружали немцы. И воевали они вместе с немцами. Но даже в сравнении с немцами они были еще более кровожадными. Когда партизан попадал к усташам, ему сразу без разговоров отсекали голову. Это была война на тотальное уничтожение. Во главе организации усташей встал Анте Павелич, который во времена Королевства Югославии ошивался у Муссолини в Италии, и там сформировал первый отряд усташей, вторгнувшийся потом в Югославию вместе с итальянцами. Именно они сформировали в Загребе Независимое Государство Хорватия, якобы независимое, а на самом деле – квислинговое государство…

– Как долго вы болели?

– Хм… сначала разместились под горой, в деревне Грмеч. Это самый центр партизанского края. Там в нескольких местах находились госпиталя. Потом меня пристроили в чей-то дом, но я был настолько слаб, что не мог делать элементарных вещей. Кроме меня там лежали трое других партизан. Они думали, что это всего лишь высокая температура, и это временно, и когда я чуть-чуть передохну, то смогу вернутся в часть. Но мне становилось все хуже и хуже – я уже не мог встать. Они уведомили управление госпиталя. Вечером пришли двое партизан, взяли меня под руки и повели. Напротив, в ресторане находилась наша амбулатория. В ней сидел партизанский врач с двумя медсестрами. Я уже не мог держаться на ногах. Кружилась голова. Врач попросил усадить меня на стул… такой обычный, грубо сделанный, крестьянский стул. Сопровождающие опустили меня на него, врач что-то говорил, спрашивал что-то… И пока он говорил, я свалился со стула, потеряв сознание из-за высокой температуры. Но перед тем как упасть, до меня донеслось, как кто-то сказал: «Этот безнадежный…». И я понял, что это значит. Это был тиф!

Потерявшему сознание ничего не нужно. Нет боли, головокружений, усталости… Очнувшись, я увидел, что лежу на соломе и везут меня куда-то на крестьянской телеге. Вижу двух волов и крестьянина, возничего. Телега подпрыгивает по мощеной булыжником дороге.

Куда же он меня везет? Не понятно. И снова потерял сознание…

Я по-прежнему в телеге. Или мне это приснилось? Как долго он везет меня? Спрашиваю крестьянина, где я нахожусь, и куда он меня везет. Но тот молчит, будто везет меня на кладбище. Потом говорит: «Лежи тихо. Сейчас мы приедем в госпиталь». Возничий привез в деревню Смольяне под горой Грмеч. В тамошней начальной школе открыли больницу для инфекционных заболеваний. Меня грубо, словно мертвеца, вытащили из телеги, отнесли в большую аудиторию. Там лежало много больных, очень много. Они лежали как сардинки: и с левой, и с правой стороны, и даже посередине. Меня опустили на солому прямо у дверей. Я пришел в себя, осмотрелся, спрашиваю у одного медика: «Где это я?». Тот отвечает: «Ты в госпитале в деревне Смольяне. Лежи спокойно!» И сразу мне проверил температуру. Она оставалась высокой. Чтобы не пострадал мозг, мне сделали холодный компресс на лоб. Некоторое время, понимаешь ли, они его постоянно меняли. Потом начали давать какой-то чай необычного вкуса, приговаривая: «Ты должен это выпить». Рядом со мной находилась один товарищ, больная девушка, партизанка. Она уже переболела тифом, и по мере сил помогала мне. Помню, накрывала меня каким-то покрывалом. И вот примерно так я существовал около месяца между жизнью и смертью. В какой-то момент я вдруг начал осознавать, что поправляюсь. Меня даже начали дразнить такие же переболевшие тифом люди: «Вот счастливчик. Чем тебя вылечила Зорица?» (Так звали ту девушку партизанку). Они говорили: «Это она все сделала. Не было бы ее, ты не был бы в живых». Эти люди, буквально вчера стоявшие одной ногой в могиле, сегодня беззлобно подшучивали надо мной.

После того как мне стало чуть-чуть лучше, я потребовал вернуть винтовку. Но те люди со склада выдали мне другую, не мою. Получил патроны, ремни... хотел и гранаты взять, но они ответили: «Тебе-то зачем?». Но подсумок все-таки дали, хотя и пустой. Еще спросил у них, где находится моя 5-я Пролетарская Черногорская бригада. Никто не знал. Вдруг один медик говорит: «Хей! Она у города Яйце. Участвует в сражениях», – «Ого, это же на границе свободных территорий. От нас будет почти 150 километров. И как мне, только что выздоровевшему, переболевшему тифом человеку добраться до того места?» (Яйце – город в Боснии. На северо-запад от Сараево 135 км. Прим. – С.С.) Говорят: «Иди пешком до Оштрена. Там ходит партизанский поезд. Он идет по лесной узкоколейке, которую до войны использовали для транспортировки деревьев. Наши ввели ее в эксплуатацию». Партизаны привели в порядок железную дорогу до самого Дрвара!

В общем, жду поезда на станции в этом Оштрене, решил у какого-то железнодорожника спросить: «Когда поезд?». Он мне отвечает: «Нужно ждать, парень. Только и делов…» И я ждал, ждал и ждал… Наконец, после несколько часов ожидания медленно появляется поезд. Заскочил в вагон, спросил, куда он идет. Отвечают: «До Ниниште». Всю ночь ехали до этого самого Ниниште. Оттуда добрался в только что освобожденный Мрконич-Град. В городе явился в комендатуру, и там мне сообщают, что за Яйце еще идут бои, поэтому добраться туда нет возможности, нужно ждать пока не возьмут город. «Ну, что же мне тогда делать?», – спросил я. На что получил ответ: «Иди в Мектеп. (Мектеп – это такая мусульманская школа) Переночуешь прямо на полу. Там организована полевая кухня. Подкормишься немного». Пробыл там пять дней. Сообщают новость: «Яйце захвачено партизанами. Можешь отправляться, но нельзя одному, так как по дороге еще шастают бандиты. Подожди, пока соберется группа, и потом совместно пойдете». В толпе уже были какие-то бойцы, потом подошли другие, и нас собралось 5-6 человек. Пешком до города было примерно 30 километров. Идем по дороге, смотрим по сторонам, чтобы не попасть в засаду. Добрались без происшествий. Пробираясь по улицам Яйце, смотрели на следы боев: разрушенные и сгоревшие здания, на обломки и гильзы лежащие на мостовых...

Во временной местной комендатуре мне сообщили, что моя бригада пошла дальше, в сторону Травника, и там участвует в боях. Опять предложили переночевать под охраной, а на утро отправиться на Травник, и где-то по дороге нагнать бригаду. Я так и поступил: мне дали кое-что из еды, а утром я пешком отправился в направлении Травника. Иду по дороге, иду, и примерно через 10 км увидел деревню – передо мной стоят крестьянские домики. Подхожу ближе к деревне, мне навстречу идет крестьянин в меховой шапке… а уже пришла зима, лежал снег. И вот он машет рукой, дает знак остановиться. Подошел ко мне, и спрашивает: «Куда ты, несчастный, направился?!» Я ему ответил: «Ищу свое подразделение. Сказали, идти в этом направлении», – «Какое к черту подразделение, вон немцы с усташами входят в деревню с той стороны! Беги отсюда! Беги вверх по горе!» И я так в сторонку, по краю деревни… Вижу – действительно немцы. Въезжают в деревню. Механизация, танки, мотоциклы...

Я забрался по этой горе туда, где никого нет, на высоту свыше одной тысячи метров. Кругом лес. Ночью прошла метель. Снег, туман, ничего не видно… Говорю сам себе: «Замерзну, либо с голоду умру. Куда теперь идти?! Ничего не понятно». Пробрался через лес и сугробы прямо на вершину горы. Идти стало легче – участок не был покрыт лесом, однако был каменистым. И вдруг, что-то мелькнуло… Волк! Бегает вокруг меня кругами. Смотрю – начал сужать круги. Кажется, хочет на меня наскочить. Я сразу взялся за оружие, и он убежал. Но стрелять было нельзя, чтобы за мной не пустились вдогонку. Хорошо, что волк этого не знал.

Какое-то время я там плутал… потом посмотрел – на вершине стоят люди. И что-то показывают руками. Вижу, что они вооружены. Кто это мог быть – враги или наши? И я понемногу, по чащобе, подкрался ближе. Удобно укрылся за большим стволом дерева, и крикнул: «Кто там?», – «Здесь партизаны. А кто там?», – «Тоже партизан», – «Давай вперед, партизан!» Я немного расслабился, хотя и не совсем был уверен – может быть, они врут. Подошел поближе, и увидел, что у них звезды, и что они на самом деле партизаны. Все им объяснил, показал путевые документы. Они хорошо меня приняли: сразу повели в штаб. Это был батальон 1-й Далматинской бригады. Все бойцы в основном из Сплита, снизу, с Адриатического побережья. Они обычно плохо переносят зиму и мороз.

Далматинцы из штаба приняли меня хорошо. Смотрят на мою плохую одежду, разбитые башмаки и мокрые ноги – «Ты так промерзнешь, бедолага! Возьми себе что-нибудь из нашей запасной одежды, выбери себе ботинки». Сбросил свои лохмотья, взял новую одежду, отличные ботинки, и прекрасную шинель. Ко всему прочему, они меня хорошо накормили. Я провел с ними два великолепных дня, но потом сказал: «Все, я иду на фронт!» Они смеялись – «Молчи, спи и набирайся сил. Только что из госпиталя пришел. Еле на ногах стоишь, слабый совсем…» Пробыл у них еще пару дней, говорю: «Я лучше буду среди бойцов, что мне делать здесь в штабе?» Отправился к бойцам, в роты – никто меня не знает, и я не вижу знакомых лиц, ни в штабе, ни среди рядовых бойцов… Но все-таки они меня приняли как родного – по-дружески, по-товарищески – накормили, я хорошо выспался, почувствовал, что здоров и силен. И все бы хорошо, но пробежал слух, что батальон отрезан, связи с бригадой нет, мы остались одни на этой горе. Досиделись, маму так! Объявляют, что пойдем в деревню Булич, в которой находится штаб дивизии. Под вечер свернулись, и уже в темноте, ночью начали спускаться к равнине. Подошли к деревне, и кто-то сказал, что прямо перед нами Буличи. Было темно. Внизу горели костры, и время от времени взлетали ракеты, которые освещали подходы к деревне. И снова этот неизвестный кто-то произнес: «По-моему, там не наши – у нас нет ракет, и мы не освещаем территорию. Враги захватили деревню…».

Вероятно, командиры решили рискнуть – колонна продолжила движение. Только спустившись с горы, мы увидели, какие у нее крутые склоны. Вышли на участок покрытый льдом. Движение замедлилось. Спустились к подножию горы... И вдруг впереди, по голове колонны ударили пулеметы. Это первая рота, которая шла в качестве передового отряда, столкнулась с врагом. Тут же с правой стороны горы открыли огонь по всей колонне. И мы с этого снежного холма начали стрелять по наступающему противнику.

Они шли нас фронтально. Наша позиция оказалась неудобной, точнее сказать – ужасной. Впереди была крутая гора, на которую трудно залезть даже летом, а не то, что зимой по льду. Мы отстреливались какое-то время, но они хлынули на нас густой толпой. И тут еще услышали, как кто-то из них крикнул: «Брать живыми!» Очень близко подошли, стреляют… Мы слышим, и понимаем, что это хорватские усташи, которые говорят на нашем языке… Да и скажем прямо, и без усташей в немецких частях хватало понимавших наш язык. Н-да, так прямо и сказали: «Хватайте живых». А мы сконфузились, побежали в противоположную сторону… С горы спустились – отступать назад вверх очень тяжело. С одной стороны – отвесные скалы, с другой – простреливаемый покрытый льдом склон с редким кустарником и островками сухой травы, отходить по которому было бы полным безумием. Люди заметались. А я почему-то бросился именно на это открытое ледяное пространство. За мной последовали другие бойцы. Никто уже не сопротивлялся, все просто бежали вверх на гору. Я хватался руками за какие-то кусты, траву, куски льда... А эти снизу целились, и стреляли по нам на выбор из винтовок и пулеметов. К счастью, а может быть к несчастью, они больше стреляли по нам, чем по тем, кто уходил справа и слева от нас.

Где-то перед рассветом мы снова вернулись на вершину горы. Постепенно собирался батальон. На поверке выяснилось – целиком пропало подразделение МТО. В хвосте колонны батальона двигались лошади, груженные боеприпасами, амуницией, медикаментами, продуктами и прочим. Подсчитали потери: захвачено все подразделение МТО, пропало 6 бойцов.

Утром приняли решение о дальнейших действиях. Командиры объявили: «Идем сразу в Яйце, и пусть будет так, как даст Бог!» Теперь спускались дорогой, по которой ранее шел я. Не встретив противника, достигли Яйце и прошли по пустынным улицам города. Партизаны уже покинули его, и не было видно ни души. Население города пряталось в закрытых домах. Главное, нет ни партизан, ни немцев – какое-то странное впечатление. Мы стали последним подразделением покинувшим город.

Было решено двигаться в направлении Мрконич-Града, так как считали, что этот город еще не должен быть захвачен врагом. В каких-то пяти-шести километрах от Яйце мы нагнали боевое охранение колонны партизан. Это был 3-й Боснийский Краишский отряд. Я сразу спросил про пятую бригаду. «А, – говорят, – она уже в Скендер Вакуфе». (Ныне – Кнежево. Маленький городок в центральной Боснии. Северо-восточнее Мрконич-Град. Прим. – С.С.) И добавляет: «Мы тоже туда направляемся. Шагай с нами!» Так, с ними я добрался до небольшой деревни возле Скендер Вакуфе. Пригляделся – вроде бы партизаны знакомые... Спрашиваю, какая бригада, а они отвечают, что это 5-я пролетарская, 1-я рота третьего батальона. Когда увидели меня командир роты и его заместитель, сразу закричали: «Вот он маленький Воя! Чтоб был всегда жив и здоров! Воя пришел!» Это была очень радостная встреча. Я оказался у своих…

Лента эмоций


– В каком году вы вернулись в свое подразделение?

- Это был конец декабря 1942 года. До начала 43-го находились в Скендер Вакуфе, а потом отправились к Тесличу перехватить снаряжение. По той дороге нам очень везло. Мы тогда зашли в одну мусульманскую деревню с названием Железное Поле, возле реки Боснии, которая протекает от Сараево на севере, и вливается в реку Саву. В Железное Поле опять разместились в Мейтепе, турецкой школе… деревня оказалась мусульманской. Надо сказать, приняли нас относительно неплохо, больше из страха, конечно, чем… Ну, оно понятно, батальон-то пришел ночью, сразу 200 человек, если не больше. И как водится, перед самым рассветом затрещал пулемет у позиций второй роты. Все сразу подпрыгнули, еще плохо соображая после сна, бегом к дверям. Понимаешь ли, атака. Из дверей вывалились, спрашиваем пробегающего: «Что такое?», Тот кричит: «Колонна усташей и хорватских домобранцев! Мы их отбросили вверх по горе. Бегут!»

Та гора длинная, такая расстянутая, и покрыта растительностью. Вдоль горы проходит дорожка. Мы по ней поднялись, присели отдохнуть на поваленных деревьях, и на всякий случай отправили двоих в дозор. Еще трое ушли в левую сторону, как охрана. И в том месте, куда ушла первая группа началась стрельба. Командир приказал: «Вперед!» Все поднялись и двинулись в направлении, откуда были слышны выстрелы. По дороге кто-то из наших пробежал ногами прямо по телам двух наших товарищей, которые были убиты автоматными очередями в грудь. А третий остался жив – лежит и стреляет. «Где усташи?», – спрашиваем. А тот стреляет и кричит: «Так вон они, убегают». Они метнулись вниз по горе, через лес, и бегут... Мы пустились вдогонку, подбежали совсем близко. А они по нам даже не стреляют! Я же вообще, так как очень быстро бежал, смешался с ними. Все кричат: «Стоять, сдавайся!»

Это оказались хорватские домобранцы – мобилизованное войско, не добровольцы. Усташами становились добровольно, они – извращенные фашисты. А в домобранцы мобилизовали насильно, поэтому они оружие и побросали. Так мы взяли в плен людей больше, чем было нас самих.

Потом решали, что делать дальше. Для начала нам нужно было похоронить двух погибших товарищей. И так как не имелось ни времени, ни лопат, мы нашли упавшее хвойное дерево, елку. От ее вырванных корней образовалась яма, в которую и поместили обоих товарищей, чуть-чуть прикопав их землей. А на стволе соседнего дерева наш политкомиссар ножом вырезал их имена – «Здесь погибли наши товарищи Митар Миланич и Свето Пажин».

Потом опять собрались на вершине. И все время водили за собой этих домобранцев. А что делать? Все вздохнули свободно только, когда сдали их в штаб бригады. Один из них еще тогда сказал: «С вами пойду! Я не усташа, я их осуждаю!». Наши согласились – «Хочешь? Давай!», но оружия ему не дали. Вероятно, решили проверить, правда ли то, что он говорит, или он является, бог знает каким провокатором. Парня звали Йозеф, он был хорват из Славонии. Говорил, что его мобилизовали в Хорватии насильно, и привели сюда в Боснию сражаться против нас. Хорошо, но у нас не было слишком много доверия к нему, и парня отправили помогать на кухне: колоть дрова, чистить картофель и прочее. В основном он так и находился на кухне. Но не убежал, хотя мог сто раз убежать...

– Что произошло с остальными хорватами?

- Как сказал, их передали штабу бригады. А штаб бригады их всех освободил. Только отобрали оружие, ремни, боеприпасы и… всю униформу! Удалили эти их знаки, а им дали нашу оборванную одежду. Сказали, мол, Павелич еще найдет.

– Почему их не расстреляли?

- Мы редко когда расстреливали пленных… тем более – домобранцев и обычных солдат. Ожесточенных фашистов, офицеров, добровольцев, которые проходили обучение в Германии и в итальянских школах – этих да. Но они особо и не сдавались живыми, обычно сопротивлялись до смерти.

– Как их отличали?

- У них на шапках была латинская буква «U». Часто могло быть, что их выдавали домобранцы – «Он усташа! Мы не усташи, вот он усташа». «Ага, а ты почему скрываешься среди домобранцев?» – за шиворот его, и на военно-полевой суд, который решал, надо ли его расстрелять, или отпустить домой. Усташи у нас обычно плохо кончали. А вот домобранцев мы регулярно отпускали домой. От них можно было услышать нечто подобное: «Вот мы сдали вам наше оружие, и не оказывая сопротивления. Отпустите нас! Двое ваших, которые погибли – это сделали усташи. Они убиты автоматами. Усташи ходят с автоматами, а нам дают только винтовки. Мы пойдем домой. Нас, конечно, снова мобилизуют. И мы вам снова принесем оружие!»

– А что произошло с этим Йозефом?

- Ну, там долго рассказывать. Для понимания вами дальнейших событий нужно упомянуть о том, что началось большое наступление. Так называлась совместная операция нескольких немецких дивизий, включая несколько итальянских и хорватских, по блокированию и уничтожению партизан на свободных территориях Боснийской Краины. Основным их намерением было окружить нас, создав большое кольцо, и потом сжимать, сжимать, сжимать и, в конце концов, всех нас уничтожить. Однако наша разведка получила информацию за несколько недель до начала операции, и поэтому были предприняты определенные действия: сформировали главную оперативную группу, состоявшую из пяти дивизий. Она отправилась на восток, по тому же направлению, по которому мы вошли в Боснию: с запада на восток – в Герцеговину, потом в северную Черногорию и в Сербию. Таким образом, главные силы уходили, а в Боснии оставался только 1-й Боснийский корпус. Он маневрировал, сражался, и каким-то образом оказался в тылу немцев. В конечном итоге они отбились, ушли в горы, там и остались…

А нам пришлось пробиваться. Последовательными ударами мы отбросили врага в левую, а затем в правую сторону, тем самым прорубили большое окно в сторону Герцеговины, в направлении Неретвы. Оперативная группа шла навстречу тяжелейшим испытаниям и своей немеркнущей славе, к месту, где произойдет знаменитая битва на реке Неретве. Чтоб вы поняли, Неретва – это наш Сталинград!

(К читателю. Кратко, для понимания ситуации… Битва на Неретве (серб. Битка на Неретви), известная также как Битва за раненых (серб. Битка за рањенике) и Четвёртое неприятельское наступление (серб. Четврта непријатељска офанзива) — одно из сражений Народно-освободительной войны в Югославии, состоявшееся с 16 февраля по 15 марта 1943 года в долине реки Неретва и проходившее в рамках военных операций вермахта «Вайсс I» и «Вайсс II». Это была самая крупная операция времён Второй мировой на Балканах, в ходе которой шансы на полный разгром и уничтожение антифашистского движения были как никогда высоки.

В ходе этой операции вермахт стремился, заняв дороги Сански-Мост — Дрвар и Мостар — Сараево, окружить и уничтожить Главную оперативную группу Верховного штаба НОАЮ, рассчитывая на дополнительные действия четников, которые вели затяжные бои в Герцеговине и намеревались при поддержке итальянцев разгромить партизан. Одной из второстепенных целей немцев была Центральная больница НОАЮ, и сражение за сохранение этого госпиталя и раненых в нём было одним из самых кровавых.

Основные силы Народно-освободительной армии Югославии в размере 9 дивизий, 3 бригад и нескольких партизанских отрядов контролировали территорию в центре Югославии (Западная Босния и часть Хорватии) площадью 37 500 км². Для их уничтожения и полного разгрома партизанского движения в Югославии немецкие войска 20 января начали наступление под общим командованием Александра Лера. Для проведения операции «Вайсс I» были направлены 4 немецкие и 3 итальянские дивизии, а также усташи — общая численность войск достигала 80 тысяч человек. Они окружили партизан, которые располагались на юго-западе освобождённой территории, с трёх сторон. В состав партизанской армии входили 1-й боснийский и 1-й хорватский армейские корпуса и партизанские отряды численностью до 25 тысяч человек.

К 26 января только 7-я горная дивизия СС «Принц Ойген» сумела прорвать оборону партизан близ Слуня (авиация не справлялась с задачей, а численное превосходство сводилось на нет) и, прорвавшись к югу от Бихача, создала угрозу захвата дороги Бихач-Ключ и выхода к Центральной больнице НОАЮ к западу от Прозора, где находилось 4 тысячи раненых. В данной ситуации Тито принял решение перейти в контратаку: удерживая на юго-западе территории, одновременно силами главной оперативной группы в составе 1-й, 2-й пролетарской и 3-й ударной бригад нанести удар на юго-восток, прорвать оборону на Неретве и выйти в Черногорию и Южную Сербию.

18 февраля войска главной оперативной группы, сосредоточившись в районе Прозора, перешли в наступление. Разгромив итальянскую дивизию, к 20 февраля партизаны преодолели 80 километров, вышли к Неретве в её среднем течении и захватили все мосты. Противоположный берег обороняли 7 тысяч четников. Итальянцы, опасаясь прорыва партизан в Приморье, стали стягивать свои силы в район Мостара. На левом фланге создавалась угроза городу Кониц, который прикрывал единственную дорогу вдоль верхнего течения Неретвы в Восточную Герцеговину, Черногорию и Санджак. Туда были переброшены части немецкой дивизии из Сараево.

В то же время, немецкое командование, следуя своему собственному плану, 25 февраля развернуло наступление силами 4 дивизий с целью очистить от партизан юго-восточную часть освобождённого района. Узнав, что партизаны направили свои основные силы к Неретве, немцы отправили им в тыл две дивизии, однако героическая оборона позиций силами 7-й бановинской дивизии из 1-го хорватского корпуса к югу от Прозора, заставила обе немецкие дивизии остановиться. В то же время главная оперативная группа оказалась в ловушке, Центральная больница также оказалась в опасности. Для спасения раненых к 3 марта основные силы главной оперативной группы (9 бригад) были сосредоточены к югу от Прозора для подготовки к контрудару. Для дезинформации противника партизаны разрушили все мосты, а в ходе контрудара 5 марта в районе Горни-Вакуф, после двухдневных боёв, немцы были отброшены. Тем самым партизаны выиграли время для эвакуации раненых, форсирования Неретвы и прорыва на юго-восток.

Основные силы главной оперативной группы снова были быстро переброшены в долину Неретвы. В их состав вошли 7-я бановинская дивизия и 9-я далматинская дивизия из Приморья. В ночь на 7 марта отряды 2-й дивизии прошли по разрушенному мосту близ Ябланицы на левый берег Неретвы и разбили охрану из четников. Через реку был построен подвесной мост, по которому перешли все основные силы дивизии и добили четников.

В то же время 3-я дивизия атаковала немцев на правом берегу реки и оттеснила их к Коньицу, после чего в районе Острожаца форсировала Неретву и провела наступление вдоль левого берега реки, переправив раненых. Части основной оперативной группы, сдерживая натиск противника, постепенно отходили по мосту. 15 марта на левый берег перешла последняя бригада: артиллерию и транспорт пришлось уничтожить и бросить остатки на правом берегу. Передовые части вышли к реке Биела, обеспечив прорыв всей главной оперативной группы на юго-восток Герцеговины. Немцы, выйдя к Неретве, не стали преследовать партизан.

Битва на Неретве явилась величайшей победой НОАЮ и оказала большое влияние на ход войны. Планы вермахта по уничтожению партизанской армии и подавлению движения Сопротивления в Югославии провалились, а поражение четников стало фатальным для них и оставило их без поддержки почти по всей стране: после битвы генерал Лёр крайне нелестно отзывался о Драголюбе Михаиловиче, назвав его «обманщиком». Главная оперативная группа партизанских войск сковала немецкие силы и нанесла им серьёзные потери, облегчив положение 1-го боснийского и 1-го хорватского корпусов, которые смогли затем вернуть под свой контроль Западную Боснию и Хорватию.

Победа на Неретве способствовала укреплению НОАЮ, росту её влияния, а также активизировала национально-освободительную борьбу югославских народов. Партизаны проявили высокое мастерство в манёврах большими силами при сложных обстоятельствах, стойкость в обороне и стремительность в наступлении. Прим. – С.С.)

Бои велись не только непосредственно на реке, но и вокруг, на большом пространстве. После прорыва из центральной Боснии мы маршировали по снегу и льду в направлении г. Прозор. В Прозоре стоял сильный, хорошо укрепившийся, итальянский гарнизон. Город окружали обширные минные поля и бетонные блиндажи. Со всех сторон на нас нападали немецкие, итальянские войска, жалили четники. Нас преследовали немецкие 369-я и 318-я дивизии, а также очень опасная и знаменитая 7-я дивизия СС «Принц Ойген», сформированная из немцев, проживавших на территории Румынии, Воеводины, Словении и Венгрии. Из немцев, которые являлись национальным меньшинством в этих государствах, они сформировали одну сильную дивизию, состоявшую из 22 тысяч солдат. В свое время их отправили на обучение в Германию: в течение 6 месяцев они базировались на окраинах Берлина. Потом дивизия отправилась на Югославский фронт для борьбы с партизанами.

- Довелось брать в плен ССовцев из этой дивизии?

- Кого, немцев? Вряд ли… Они не сдавались, это было идеологически хорошо обработанное подразделение. Они стали ярыми нацистами, весьма лояльными к Гитлеру. Подразделения СС носившие собственные наименования: «Дас Рейх», «Адольф Гитлер», «Геринг» – это были элитные боевые подразделения.

– Против вас применяли танки? Принц Ойген?

- По дорогам обязательно! Артиллерию тоже… На Неретве основным ужасом для нас стала авиация противника. Зимняя ясная погода, конец февраля и начало марта, снег – мы были видны как на ладони. Зенитных орудий нет. И бомбят, и бьют, бьют... Эти «штуки», они пикировали на нас по очереди, бросали бомбы. Один бросил, за ним другой, следующий... И так без конца, по всему фронту. Никакой пощады. Избивалось все: колонны, госпиталя, лошади, транспорт – все, что они могли обнаружить на этом проклятом снегу и на узких горных тропинках. После того как они сбросят бомбы, снова встают в круг, по очереди пикируют, и расстреливают из пулеметов все и вся, шевелящееся на снегу. Один постреляет, другой, третий... Форменный ад! Там нам хватило проблем с авиацией, но мы форсировали Неретву, и продолжили наступление на город Кониц. Несмотря на несколько кровопролитных штурмов город взять не удалось, потому что с направления от Сараево в него прорвалось немецкое подразделение. Кониц штурмовали несколько ночей. Там погиб мой второй родственник Байо. Постепенно я оставался один, без какой-либо близкой родни.

С боями прошли северную Герцеговину, взяли штурмом Невесинье, Гацко. Левая колонна в составе 1-й и 2-й пролетарских бригад, освобождая небольшие городки и деревни, форсировала реку Дрину, и уже сражалась выше городка Билеча на границе Герцеговины и Черногории. Наша рота пробивалась через поселок Плана севернее Билечи. Плана располагалась на возвышенности, на самом верху которой стоял то ли монастырь, то ли какая-то школа, с каменной стеной вокруг. С нее открывался хороший вид на окрестности. Там засели итальянцы, установили пулемет, и простреливали все подходы слева и справа, пресекая наступление нашей роты. Им помогали местные четники. С окраин Билечи по нам вели артиллерийский огонь. (Примерное расстояние от Билечи до Планы около 13 км. Прим. – С.С.)

Удалось вплотную подобраться к итальянцам. Политический делегат взвода Кайо Надирац метнулся к каменной стене с бомбой. Но итальянцы сами сбросили бомбу на него. Парня посекло осколками с ног до головы. Мы с моим племянником Радойем Булайичем потянули его за руки, пытаясь вытащить оттуда. Удалось спрятаться за каким-то домом. Раненый уже не мог стоять на ногах. Мы не знали, где перевязывать – он весь кровоточил. Пока я его волок, весь измазался в крови, буквально весь – от груди и ниже. Кровь, кровь… везде кровь! Тащим раненого к нашим с желанием спасти его, а они отступают! И пока мы с этим далматинцем возились, а он был выходцем из Далмации, нас настигли четники. Из чьего-то двора у кричащей женщины мы забрали лошадь, без седла и уздечки, кое-как подняли раненого Кайо на нее. Радойе ведет лошадь под уздцы по дороге, я держу окровавленного далматинца, чтоб не упал, а он качается. Укрытий никаких, леса нет, одни только камни кругом. Конечно же, нас догнали... Пулеметная очередь прошла через всю спину далматинца, и я его отпустил… он наклонился, а затем словно ватный повалился с седла вбок. Испуганная лошадь, а возможно уже и раненая, рванула прочь. Я увидел, как побежал Радойе. Какое-то время мы бежали вместе, но потом я потерял его из виду – он метнулся в одну сторону, я в другую. Пулеметный и винтовочный огонь не позволял нам держаться вместе. И от укрытия к укрытию, – сами знаете, как это делается во время боя, – бежим, ложимся на землю, бежим, снова ложимся…

Отступил весь батальон. Мы оказались последними из отступивших. Я был весь в крови несчастного Кайо. Потом девушки, медицинские сестры сказали: «Давай, мы как-нибудь это смоем с тебя». Партизанки постирали мою одежду, и поскольку у меня не имелось ничего другого, я одел ее мокрой...

Потом мы все же прорвались в северную Черногорию. Зачищая перед собой все – и итальянцев, и четников, – освободили север Черногории. Дошли до возвышенности на окраине города Никшича, и организовали там оборонительные позиции. Наши передовые подразделения прорвались уже далеко на восток, до селения Яблоки в районе Белого Поля и до реки Морачи. А это уже была восточная Черногория.

Но, как говорится, черт и днем не спит – враг снова предпринял большое наступление. Опять все начиналось с формирования большого кольца окружения, о котором мы не подозревали до тех пор, пока они не начали сжимать его. Партизан числилось примерно 22 тысячи бойцов. Из этого числа примерно 3 тысячи относились к раненным и больным. Это значило, что к боям были готовы примерно 16-17 тысяч. Но если еще из этого числа отчислить культурную команду, шифровальщиков, штабных, и прочий обслуживающий персонал, то набиралось 15 тысяч активных штыков.

Постепенно давление противника усилилось. Бригады сосредоточились на территории между реками Тара и Пива. И когда стало очевидным намерение противника создать очередной котел, чтобы полностью уничтожить нас в нем, верховный штаб во главе с Тито заявил: «Нам придется пробиваться через горы Вучево, потом через Сутьеску к Зеленгоре, а потом в Восточную Боснию». Там мы сражались месяц, но, к несчастью…

- Так вы опять прорывались в Боснию?

- Опять… По-моему, была допущена ошибка со стороны Тито и Верховного штаба. Но кто я такой чтобы осуждать решения такой глыбы как Тито… да еще и сегодня, с учетом сегодняшнего знания. Наши силы были слишком малы в сравнении с немцами и их союзниками. Нас преследовали наши «старые знакомые» – дивизия «Принц Ойген» и 118-я егерская, а также новые, незнакомые нам формирования – 369-я пехотная дивизия, составленная преимущественно из хорватских добровольцев. Ее командный состав полностью состоял из этнических немцев, а рядовыми бойцами были хорватские добровольцы. Еще один штрих – тяжелые пулеметы и минометы тоже обслуживали немцы. Они все на рукаве носили специальный опознавательный знак «шаховница»,в виде шахматного поля с красными и белыми полями. Так мы их и узнавали.

Верховный штаб отдал приказ разделить партизан на две группы. Первая группа должна была идти с Верховным штабом на прорыв через Вучево, на Сутьеску, в направлении горного массива Зеленгора, а потом повернуть направо, и уйти в Восточную Боснию. Тогда я об этом ничего не знал. Только после войны прочитал обо всех этих событиях…

Наша же 5-я бригада в составе 3-й дивизии осталась на горе Дурмитор в Черногории. Немцы отреагировали молниеносно – ввели между нами и первой группой свои подразделения. И теперь нам пришлось пробиваться с боями, чтобы соединиться с первой группой. Это оказалось большой ошибкой. При нас остались раненные, много раненых. Половина бойцов должна была бы нести раненных. Кто же тогда будет нести пулеметы? И тогда решили в пещерах на Дурмиторе оставить раненных вместе с определенным числом медицинского персонала. При этом оптимистично считалось, что немцы их не найдут. Однако через Дурмитор наступала 1-я немецкая горнострелковая дивизия, вернувшаяся с Кавказа, после похода к Новороссийску. Через Крым и Румынию она прибыла в Косово, и затем напала на нас в районе Колашина под Биело-Поле. 1-я дивизия была весьма опытна в горном бою. Она наступала через Дурмитор и теснила нас. Сопротивление ей оказывала только 3-я санджакская бригада. Она, насколько могла, оказывала сопротивление, несла потери, и понемножку отходила. Наша 5-я бригада отходила под давлением «Принц Ойгена» со стороны Никшича...

(Вторую группу возглавили делегат Верховного штаба Милован Джилас и командующий 3-й ударной дивизии Сава Ковачевич. Две группы должны были самостоятельно пробиваться из окружения, чтобы отвлечь немцев: первая пробивалась к Сутьеске, а вторая к Таре и Санджаку. На просторах долины шли ожесточённые бои за высоты, которые переходили из рук в руки. Ширина пробитого коридора составляла 5-6 км. Первая пролетарская дивизия прорвалась через Милинклад и 8 июня 1943 вышла к деревням Лучки и Врбнички около Зеленгоры. Вторая пролетарская столкнулась близ Волуяка с частями 118-й дивизии, там завязались кровопролитные бои. Ещё больше пострадала 2-я далматинская бригада, которая за день потеряла 600 солдат. Остатки разгромленной бригады успели доложить Штабу, что не будут отступать и продолжат сражения до последней капли крови… Удары немецких частей под Барамом и Кошутью оказались весьма жёсткими. Во второй группе возникли проблемы: прорваться через Тару к Санджаку не удалось. Штаб приказал второй группе идти через Вучево к переправам Сутьески. Прим. – С.С.)

Позвольте добавить немного личных подробностей. Меня тогда перевели из 1-ой роты в роту охраны дивизионного штаба. Нашей обязанностью являлась защита штаба в течение прорыва. В это время Саву Ковачевича, командира нашей бригады, назначили командиром 3-й дивизии. Я и девять других юношей из роты охраны отправились вместе с ним в качестве сопровождения до деревни Николичи, где он принял командование.

Когда мы поднялись на плоскогорье перед Сутьеской, попали под жестокую бомбежку. Нас обрабатывали совместно итальянские и немецкие бомбардировщики. Пользуясь этим немецкая пехота обошла нас, и подошла близко, очень даже близко, до самой этой тропинки, мать их… Тогда один из батальонов пошел и отбросил их, чтоб мы могли продолжить двигаться дальше. Я и сегодня вспоминаю тот чистый травяной луг. Его надо было перебежать. Сгорбленный, я бегу по этому лугу, а немец буквально в упор стреляет в меня из пулемета. К счастью, я в мертвом пространстве и пули летят над моей головой. Господи, пришлось согнуться в три погибели. Подними я голову хоть чуть-чуть выше, и он точно попал бы в меня. Не все перебежали через тот луг…

Нужно было прорываться по тому же направлению, по которому уже прошел штаб с основной группой. В итоге мы пробились вплоть до Сутьески. И там началась наша драма! На рассвете 13 июня 1943 года подразделения дивизии беспрепятственно перебрались через реку на тот берег.

Битва на Сутьеске. Окружение 9-11 июня и прорыв 12-15 июня 1943 года.


До нас туда переправилась 1-я далматинская бригада, в качестве передового отряда. Она уже была разгромлена немцами, а мы еще даже не знали об этом. Далматинцы понесли ужасающие потери. Оставшиеся бойцы бригады бежали в направлении Зеленгоры. Некоторым из них удалось спастись. Многие погибли… Почему так получилось? В северной Черногории не хватало еды… можно даже сказать, был голод. Каждодневные бои, недостаток сна, и всего прочего… понимаешь?

Мы понемногу отступали, постоянно теряли людей, но, что хуже всего… голодали. 1-я далматинская вышла после форсирования Сутьески на равнину Тьентиште и неожиданно наткнулась на организованный немцами большой палаточный лагерь. Поставили палатки, хотели там отдыхать и, наверное, с комфортом ждать партизан. Далматинцы ворвалась в лагерь, начали избивать отдыхающих... Немцев застали врасплох, они бежали вниз по реке, оставив палатки и все их содержимое. Голодные бойцы разбрелись по лагерю в поисках съестного. Бедняги, они были очень голодны, и поэтому потеряли время. Немцы собрались, пришли в себя, а затем контратаковали 1-ю далматинскую. Много партизан погибло в этом лагере. Они сопротивлялись, но слабо, неорганизованно… Оставшиеся в живых убежали вверх по горе. И немцы снова замкнули фронт вокруг нас, то направление, по которому мы должны были выйти.

Из Вучево передовые части дивизии выдвинулись ночью. Через саму Сутьеску переправились без боя. На другой реки стороне мы шли в маршевой колонне, еще ни чего не зная о судьбе 1-й далматинской. Между тем, от дивизии уже осталось менее половины состава. Две трети дивизии исчезло.

Впереди шла 5-ая пролетарская, а чуть слева – мы с дивизионным штабом. Надо сказать, Сава Ковачевич всегда старался быть примером для других. Он хотел быть настоящим предводителем, вожаком бойцов. Никогда не сидел сзади, шел первым в атаку, увлекая партизан, командовал: «За мной!». И когда там из близлежащих лесов на нас неожиданно обрушился огненный ливень, Сава прокричал команду: «На штурм! Бить немцев!» Пулеметы, минометы, артиллерия… Лес валился от огня! Мы поднялись, побежали вперед… Стреляли стоя! Мы выкинули немцев со склона, который был ими предварительно занят. Все окружающее пространство застелили трупами. Кричали раненые, но никто уже не обращал на это внимания. Медсестры метались, ища раненых и пытаясь делать им перевязки. Проносились мимо представители дивизионного штаба на лошадях… Лошадей потом бросили, а весь штаб, его сопровождение, курьеры и прочие присоединились к штурму…

Мы уткнулись в обрыв, склон. Наверх вела только одна маленькая дорожка, по которой крестьяне гоняли скот на пастбище. От нее мы немцев отбросили. Но дальше пройти не удалось, атака захлебнулась. Сверху били пулеметы… И тут Сава снова отдал приказ: «За мной! На штурм!», и как обычно первым побежал наверх по этой дорожке. И я уже отчетливо видел, как немцы стреляют по нам...

Саву срезал немецкий пулеметчик, когда он подошел совсем близко. Следующей очередью «Шараца» был убит его родственник Драган Ковачевич, всегда сопровождавший Саву. (серб. Шарац/Šarac– немецкий пулемет МГ-42. Прим. – С.С.) Это произошло примерно в 100 метрах от меня. И тут еще ударили артиллерия и минометы. Взрывы, взрывы, и… а я бежал вместе с дивизионным офицером разведки Душаном Войовичем. Справа виднелся маленький холмик, с которого по нам стреляли немцы. Из-за растительности я не мог четко видеть стреляющих, поэтому вышел на открытый участок, и выпустил по ним несколько коротких очередей. Увидев это, Душан, находившийся от меня в 10-15 метрах, закричал: «Ты с ума сошел! Спрячься, товарищ! Тебя убьют!» Он чуть-чуть приподнялся – в него тут же попали. На месте ранения розовыми пузырями вздулись кишки… Я побежал, укрылся за дубом, и оттуда видел, как «Душко» отошел. Мне вдруг пришло в голову, что Душан до войны работал юристом… Потом кто-то закричал о гибели Савы.

Начиналась агония. Идти дальше было некуда. Люди пытались просочиться по другим направлениям, но тщетно. Немцы устроили нам котел, а мы глупо в него влезли. Слева стреляли, и справа, и впереди. За нашей спиною находилась Сутьеска, откуда мы и пришли. Но судя по доносившейся с тыла стрельбе, они уже отрезали нас и от переправы. Ловушка захлопнулась.

Последние очаги сопротивления немцы добивали примерно около двух часов. Борьба пошла на спад – погиб Сава, погибли другие командиры и комиссары, пулеметчики и… наступила конфузия.

(В ходе битвы на Сутьеске Ковачевич командовал 3-й ударной дивизией, выполняя самое трудное задание — защищал Главную оперативную группу, обороняя Центральную больницу НОАЮ и совершая прорыв из окружения. В течение 10 дней дивизия вела кровопролитные бои против немецко-фашистских захватчиков, превосходивших партизан по численности более чем в 20 раз, но сумела выполнить задание и спасти всех раненых от попадания в плен. Попытки прорыва кольца окружения не прекращались ни на минуту. Так, 11 и 12 июня 1943 на Вучеве, под Магличем, близ Боровны и на правом берегу Сутьески партизаны, отбив нападения немцев и сохранив больницу, начали организовывать плацдарм на левом берегу для переправы. 13 июня главные силы 3-й дивизии пошли в наступление на левом берегу Сутьески, оттеснив противника, но не выбив его с Кошура, Озрена, Ластвы и Казана. В критический момент Сава лично пошёл в атаку на позиции 118-й пехотной дивизии с ротой сопровождения Иосипа Броза Тито и группой курьеров, отстреливаясь из пистолета-пулемёта. Одна из пулемётных очередей оборвала жизнь Ковачевича. По одним данным, это произошло у деревни Крекови, по другим — у местечка Врбница. 6 июля 1943 по распоряжению Верховного штаба НОАЮ Саве Ковачевичу посмертно присвоили звание Народного Героя Югославии. Прим. – С.С.)

В один момент, где-то примерно в 2 часа пополудни, я оглянулся и увидел, что вокруг никого нет. Меня это настолько потрясло, что когда на меня набрел один из наших, мостарец, партизан из города Мостар, то я был готов кричать от радости. Этот партизан тащил тяжелый пулемет, итальянскую «бреду», да еще вдобавок одну коробку с лентами. Над нами кружился самолет, и запускал сверху вниз какие-то цветные крутящиеся ракеты – указывал цели своей артиллерии и минометчикам. Ракеты с неба фыркают… а этот в ярости сорвал пулемет с лафета, пристроил на обрубок дуба в форме рогатки, и лупит по самолету. Самолет кружится себе наверху, высоко – невозможно попасть. Смотрю – немцы нас заметили, обходят сбоку, за спину. Мостарец тоже заметил перебегающих немцев, крикнул, чтоб я уходил, вернул «бреду» назад на лафет, и начал бить длинными очередями.

Он не пожелал выйти из борьбы, не сдвинулся ни на шаг, сражался и погиб на том самом месте. Потом мне сказали, что он мусульманин. Вот так, мусульманин, а был одним самых первых партизан!

Бой затих. Иногда вдруг вспыхивала перестрелка, но так же быстро умолкала. Какое-то время я брел, не разбирая дороги, потом пришел в себя и понял, что оказался в расположении тылов дивизии. Возле дороги стояли лошади, на земле в беспорядке лежали боеприпасы, амуниция, и… большое количество умерших раненых. До сих пор стыдно, но переступая через их останки, я натыкался на еще живых бойцов, которые говорили: «Помоги мне, друг!» Но я уже не мог помочь себе, а не то, что им... Не с кем было идти на прорыв, я снова остался совсем один. Как-то поздно… поздно я понял обстановку! Наверняка кто-то из бойцов смог пробиться к Зеленгоре. Нужно двигаться в том направлении. Пройдя через лес, я начал подъем на Озрен, одну из вершин горного массива Зеленгоры. Неприметная тропинка вывела меня на небольшой луг. Мне открылась страшная картина. На траве в разных позах лежали наши раненые. Все они были мертвы. Пять десятков трупов! Всех до одного немцы добили выстрелами в упор. Стреляли в лоб. Где кого нашли, там и прикончили. Вероятно, они обнаружили раненых во время прочеса. Пощады никто не ждал… Меня обуял ужас. Я бросился прочь от этого страшного места. «Давай, давай! Тебя тоже застрелят. Пощады не будет…», – говорил я себе, и бежал, бежал через густой лес и кустарники… Расцарапал лицо ветками, потом упал в ручей, поднялся и снова продолжил подниматься вверх. Вдруг раздался сухой стук немецкого автомата. Я оказался недалеко от тропинки – по ней с Зеленгоры спускалась немецкая колонна. Они что-то кричали… Слева, примерно метрах в 50-ти, бежал ручей. По нему скатывался окровавленный оборванный партизан. Немцы подошли к нему, вытащили из воды… Возникла небольшая пауза. Что они там делали, не знаю. Потом один из них дал по нему навскидку очередь из автомата – тело обрушилось в ручей.

А я скрывался у большого дерева за кустом. Оставалось только ждать, пока немцы уйдут. Если первые двое повернут еще на 15-20 метров, то они меня обнаружат, и я закончу так же, как этот партизан. Мой пулемет заряжен. Просто жду, и, если они пойдут в мою сторону, срежу этих двоих, и побегу вниз. Они точно меня убьют, но пусть будет так, как будет…

Немцы ушли. Немного обождав, я снова пошел вдоль тропинки вверх по горе. Чувства в такие моменты жизни обостряются, и я буквально почуял, как впереди что-то тихонько хрустнуло. Кто-то передо мной наступил на сухую ветку! «Это немцы? Вряд ли они будут так осторожничать», – подумал я, и решительно шагнул вперед.

Оказалось, что это группа наших партизан из разных подразделений. Они тоже пытались просочиться между немцами. Теперь вместе мы долго ждали в кустарнике, пока не наступит ночь. Когда стемнело, попытались пройти через оцепление. Кто-то из нас допустил оплошность – покатились камни. Раздался выстрел… все замерли. Нас было пятеро или шестеро – мы стояли неподвижно полчаса. Мертвая тишина! Потом понемногу успокоились и пошли дальше.

Утром наткнулись прямо на немецкий лагерь. Пришлось долго обходить его через лес. Сделали широкий обход, а потом лезли на какую-то скалу, и таким образом поднялись на вершину. С нее мы смотрели вниз и ждали, когда немцы уйдут.

Со дня начала прорыва никто не кушал. Двое суток без еды. Но ни один из нас больше не думал о еде, а лишь о том, как выжить, о том, как сохранить жизнь. Наконец, 15 июня немцы начали сворачиваться. Мы с горы видели сильные колонны, спускавшиеся на главную дорогу, лошадей, нагруженных ящиками и оружием… Да, немцы отступали. В направлении Гацко, на Герцеговину, по главной дороге. Мы прождали еще целый день 15-го июня, пока их нескончаемые колонны тянулись в направлении Фоче и Сараево. Когда они, наконец, ушли, мы решили двигаться в Черногорию. Почему в Черногорию? У нас присутствовало ощущение полной катастрофы. Связь с партизанами мы потеряли: не знали кто погиб, кто куда ушел, не знали где Верховный штаб. Мы вообще ничего не знали. Поэтому было решено уходить в Черногорию, чтобы перехватить хоть какую-то связь с местными партизанами. Так для нас закончилась эта большая битва.

Потом я узнал от одного итальянского офицера, который являлся представителем итальянского штаба у немцев при Сутьеске, что на самом поле Тьентиште возле Сутьески было взято в плен 1200 партизан. В основном ими оказались: врачи, санитары, интенданты, культурная команда, и просто бежавшие от войны люди, то есть беженцы и партизанские семьи. Отцы, матери, меньшие братья и сестры партизан часто шли вместе с нашими тыловыми подразделениями в конце колонны. Они не могли остаться дома, и поэтому шли вместе с нами, а их сыны и дочери находились в первых рядах на фронте. Всех их пленили немцы, и всех расстреляли. Так и сказал тот итальянский офицер: «Пленены и расстреляны!» Потому что поступил приказ от немецкого командования: «Никого не оставлять живым! Всем, кто носит женскую одежду, устраивать обыск дабы убедиться в том, что это женщины. А потом в любом случае расстреливать. Расстреливать и женщин, и детей». Вообще, во время прорыва погибло примерно около 7 тысяч партизан, включая женщин и детей.

В этих сражениях были потери и у немцев, и они не были для них слишком легкие.

Оперативная группа партизан насчитывала примерно 22 тысячи человек. А у немцев только дивизия «Принц Ойген» имела более чем 20 тысяч человек. Потом еще 1-я горная… каждая их дивизия имела от 15 до 20 тысяч бойцов. На нас напало 120 с чем-то тысяч человек, так что выйти из этого окружения было нелегко. На Зеленгору из окружения прорвалась только 1-я пролетарская, наша лучшая дивизия. Командиром этой дивизии был Коча Попович, а комиссаром Филип Кляич. Они пробили первое и второе кольцо окружения на Сутьеске, а затем еще и третье кольцо на дороге между Фоча и Калиновик. В результате прорвались в Восточную Боснию. Когда они взломали вторую линию обороны, то сразу передали Тито: «Торопитесь, торопитесь! Мы держим проход возле Пресека, шириной в два километра. Но мы не можем его удерживать долго. Бойцы гибнут, удерживая коридор. Торопитесь!..» И основные силы ускорились, и им удалось проскочить через этот проход. Они ворвались в Восточную Боснию, растеклись по ней широкой волной, сметая на своем пути вспомогательные немецко-хорватские части и гарнизоны...

(Потери НОАЮ составили: 1) По данным немецкого командования: 6391 солдат и 2 тысячи мирных жителей. 2) По данным командования НОАЮ: 7543 солдат и 500 мирных жителей. Потери немцев и союзников: 1) По данным немецкого командования: потери незначительные2) По данным командования НОАЮ: 5300 убитых (из них 2768 немцев, 411 хорватов и 2 тысячи итальянцев. Прим. – С.С.)

Признание и благодарность народа Югославии в память о битве на Сутьеске


– Когда вы вернулись в Черногорию, какая там сложилась обстановка?

- Наша 3-я дивизия была разбита. Прорыв на Сутьеске достался слишком дорогой ценой: погибли такие командиры, как Веселин Маслеша, Сава Ковачевич, Сима Милошевич, Василие Джурович и многие другие. Нацистами были убиты 5697 партизан и сожжены 50 деревень со всеми местными жителями. Оставшиеся в живых бойцы прорывались небольшими группами, или поодиночке. Нашей группе повезло – мы проскочили и добрались до Черногории. Постепенно начали появляться и другие группы, вышедшие из окружения. Таким образом, даже смогла собраться часть 5-й бригады…

На границе с Черногорией наша группа разделилась. Каждый в одиночку теперь должен был добираться в свою деревню, чтобы попытаться установить связь с людьми, сочувствующими нашему движению. Предполагалось затаиться на какое-то время, осмотреться, прийти в себя, а потом попытаться выйти на связь с партизанами на местах. Однако, на местах ситуация изменилась. Наиболее активные сторонники сопротивления лежали по лесам и равнинам от Биело-Поля до Мрконич-Града. А те, кто остался… Да что говорить, мне пришлось скрываться во своей деревне неделю! Умирая с голоду, я спускался в поля и собирал там початки кукурузы, мял их и ел зерна. И эти спутники войны – проклятые вши! Чтобы я ни делал, никак не мог от них избавиться. Но все это подробности ни к чему. Главное – меня заметила одна пастушка. Она увидела меня в лесу. Потом за мной пришли...

Знаешь (Обращается к переводчику. Прим. – С.С.), я не хотел бы рассказывать русскому гостю этот этап моей жизни, дабы у него не сложилось превратного впечатления о нашем народе. Там были такие нелицеприятные моменты…

Часть II. Телефонный разговор.

(Записано на память Ненадом Благоевичем)

После возвращения с Сутьески я потерял связь с партизанами. По возвращению в Черногорию, мне пришлось скрываться в лесу рядом с моей деревней. Единственным человеком к кому я смог обратиться, была моя тетя Милица. Она при первой возможности приносила мне еду, но на все мои вопросы о партизанах ничего не могла ответить. Люди в деревне Загора разделилась на тех, кто поддерживали четников, и на тех, кто поддерживал партизан. После того как меня в лесу заметила пастушка, она не нашла ничего лучшего, как рассказать об этом своему отцу, который в свою очередь передал старосте деревни. Тот взял помощников и стал допрашивать тетю Милицу. Ее сильно избили, и она все рассказала. На следующий день в лес отправились двое четников, что самое отвратительное, оба из рода Булайичев, из моей деревни. Я в то время еще не знал, что они четники. Они мне сказали: «Не бойся!», спокойно подошли ко мне, пожали руку... Уговаривали меня пойти домой с ними – «Чего зря голодать! Пойдем в деревню». Наивный, я им поверил, а они меня обманули. Еще предложили мне нести мою винтовку, говорили, что я еще слишком слаб, носить оружие.

После того как мы вернулись в деревню, меня сразу повели к тете, а от нее к старшине деревни. Они посовещались, и в итоге решили меня сдать итальянцам в Грахово. Управление деревни за это получило от них денежное поощрение. Мне нацепили наручники, посадили в грузовик, и увезли в Вилуси. Итальянцы начали допрашивать, но как-то вяло, и сложилось такое впечатление, что они уже все знают. Может быть, им рассказали четники из Загоры, и этот допрос был простой формальностью. 27 июня меня отвезли в тюрьму «Богданов край» недалеко от Цетинье. Там я сидел до капитуляции Италии, до того момента, когда тюрьму под свой контроль взяли немцы.

На момент прихода немцев нас в тюрьме оставалось 70 партизан. Теперь всех повторно допросили немцы. Через месяц меня отправили в лагерь рядом с городом Кукес, добывать хром из шахты в северной Албании. Я тут же спелся с бывшими партизанами, и мы стали договариваться о побеге...

Однажды нас повели рыть фундаменты для какой-то лачуги. В охрану отрядили двух потертых немцев. Одного мы обманули, попросили нам что-то принести, а другого осилили... Когда первый вернулся, мы уже удрали в лес. Все собрались на одном отдаленном холме, который предварительно выбрали перед бегством, обсудили там дальнейшие действия и направились в сторону Черногории.

Пошел проливной дождь. Мы промокли насквозь, и поэтому решили дождаться утра. Утром же забрались наверх одной горы, и лишь к вечеру, после целого дня ожидания, нам удалось добраться до реки, и перейти на другую ее сторону. Страшно хотелось кушать и подсушиться. Мы зашли в албанскую деревню и наугад обратились к подвернувшемуся нам старичку. Тот поманил рукой – «Идите за мной». Пришли к нему в дом. Дед дал каждому сухую одежду, и угостил нас так, как никто и никогда прежде. Мы пробыли у него три часа. Потом пришли двое вооруженных молодых албанцев. К слову, все албанцы ходят с оружием. Один из них нам сказал, что бояться не надо, потому что они католики. Мы же представились хорватами из Сплита.

Потом нам понадобилось перебраться через реку Дрим. Нас по-прежнему сопровождали двое молодых албанцев. По дороге зашли к их родственникам, и снова нас хорошо угостили. К вечеру подошли к реке, но переправляться решили утром. Переночевали в хлеве у знакомого наших сопровождающих. Утром нам показали, как перебраться через реку с помощью кожаного мешка: на другом берегу реки появился молодой албанец, снял с себя одежду, и на мешке, заполненным воздухом, переплыл на наш берег. Вода была очень холодной, но все мы таким же способом переправились на противоположный берег. Сразу же побежали в ближайший дом, греться. И снова всех на славу угостили. Албанцы передавали нас «из руки в руки» по эстафете, то есть состав группы «путешественников» оставался прежним, только сменялись гиды. Это все продолжалось до тех пор, пока мы не добрались до места недалеко от города Скадар (Шкодра). Следующим пунктом была деревня Рака, где жило много сербов и черногорцев. Там нам помогли перейти в Черногорию через Скадарское озеро. Но на переправе через реку Зету, нас всех арестовали...

Командир отряда пограничной полиции не захотел сдать нас немцам, сказав, что сейчас всех расстреливают. Он подумал-подумал, и направил на реку Морачу, за которой начиналась партизанская территория. А мы на всякий случай продолжали обманывать его, будто мы далматинцы (хорваты).

Чтобы переплыть Морачу, нужно было найти лодку. Вот тут мы уже говорили, что являемся герцеговинцами (боснийскими сербами). С помощью одного доброго человека, лодочника, перебрались и через эту реку. И вовремя – немцы устроили облаву в деревне.

Потом мы попрощались и расстались, каждый пошел к своему дому. Я опять вернулся в Грахово. Там вместо итальянцев уже были немцы. Но их присутствие как-то обнаруживалось гораздо реже, нежели итальянское. Знакомых в городе не нашлось, идти мне было некуда, поэтому я снова пришел в Загору, и сразу направился к своему дому.

Рано утром четники окружили мой дом, стали кричать, что ищут Вою. Они ругались и матерились. Я не сопротивлялся, вышел к ним. Они меня взяли, снова отвели в Грахово, и там сдали немцам. Те сначала держали 4 дня в Рисне, потом увезли в Которскую тюрьму, где я просидел два месяца. В марте 44 года некоторых заключенных этапировали на транспорте до шахты Трепча недалеко от Косовска-Митровицы. Снова начались принудительные работы. И сразу же после моего прибытия в шахту я сдружился с пленными партизанами. Образовалась группа. А если есть группа, значит, будет и сговор. Мы обратились к шахтерскому врачу Недельке. Несмотря на то, что это был огромный риск, – ведь всех нас могли расстрелять в случае неискренности этого Недельки, – мы все-таки решились обратиться к нему. Да и народ подобрался тертый, уже никто особо не обращал внимания на опасность. Неделька оказался честным человеком, и помог нам бежать к партизанам. В заговоре участвовало 23 человека. После одной недели ожидания врач принес нам 23 «аусвайса» с печатями. Рано утром мы подошли к воротам, и прошли без проблем! Просто вышли, и все! Охранник даже не посмотрел, как следовало бы, на эти «аусвайсы». Потом мы, следуя инструкциям врача, дождались некоего велосипедиста, который нарочито медленно ехал в сторону Ибарского ущелья. Мы разбились в группы, по два-три человека в каждой, чтобы не вызывать сомнений, и потихоньку следовали за велосипедистом. Шли весь день. В конце концов, пришли в деревню Сочаница, где нас встретил молодой человек, и спросил пароль условленной фразой – «Вы к Мартину?» После проверки, этот молодой человек повел нас вверх по горе к офицеру разведки Ибарского партизанского отряда. Так, после долгих мытарств, я снова оказался в родной семье – в рядах партизан. Это было 24 августа 1944 года.

Югославские партизаны. Вероятно 1944 год. Из архива Д. Булаийча


Часть III. Вечерняя беседа.

Мы всегда очень любили Россию. Это что-то историческое… как говорится, мы – братья славяне, и нам необходимо взаимно помогать друг другу. Если Россия пропадет, мы пропадем вместе с нею. Мы маленький народ, а Россия – это стержень, опора славянства. Еще во времена королевства Югославии мы, как я помню, все как-то особенно любили Россию. Мой дядя говорил: «Некоторые малодушные люди и пораженцы говорят, мол, посмотрите на немцев. Как они быстро наступают в России, и как они в скором времени захватят Москву». А дядя Марко в это не верил, он говорил: «Подождите, подождите. Это русские пока пускают его, заманивают. А когда они наберутся сил, они их помолотят, как обыкновенную кукурузу».

- Скажите, после Сутьески вам довелось повоевать?

- Я принимал участие в освобождении Косово и Метохии. Меня перевели в недавно сформированную бригаду Народной обороны, на должность командира первого взвода. Потом назначили комсомольским руководителем батальона. А потом – политкомиссаром роты. После войны ввели офицерские звания, и мне присвоили звания: сначала лейтенанта, потом капитана, и наконец, майора... Меня отправили в офицерскую школу в Сараево, учебу в которой я переносил тяжело, потому что было слишком много строгостей, какой-то, я бы сказал, излишней строгости... И вроде все уже были офицерами, капитанами и майорами, но нам выдали солдатскую форму, и распределили по ротам. Жили жизнью обычного солдата. Плохая еда, тяжелая учеба… мы поднимались по горам, проводили разные тактические маневры и прочее. Например, наступление по пересеченной местности, форсирование реки, озера, оборонительные действия. Все изучали: артиллерию, работу пехоты, работу воено-воздушных сил, поддержку, и прочие всевозможные ситуации, которые могут случиться с солдатом во время войны. Еще немного изучали русский язык, но немного. В основном изучали английский… К моему сожалению, после десяти лет армейской службы, я серьезно заболел. Армию пришлось покинуть.

– Наверняка вы видели Тито во время войны. Какое он произвел на вас впечатление?

- Первый раз я увидел его у Зеленгоры, во время формирования бригады. Тито тогда проводил смотр 4-й пролетарской. А я случайно находился там, и таким образом увидел его. Мы шли колонной из деревни Врбице в направлении Любине, а он шел пешком рядом с колонной. За ним вели оседланную лошадь. Нам говорят: «Знаете кто это?». Мы смотрим – сам человек прилично одет, за ним охрана и ведут лошадь с седлом. Еще несколько руководителей на лошадях: Ранкович, и еще кто-то там был с ним тогда… В то время я вообще ничего не знал про Тито. И когда нам кто-то сказал: «Это же Тито!», никого это особенно не впечатлило. Тито вплоть до 42-43 годов скрывал свое имя и происхождение... Когда он произносил речь, мы думали, что он русский. Да, да… у него было нечистое сербскохорватское произношение. Но все отнеслись достаточно спокойно – «Должно быть, русские отправили своего человека организовать у нас народно-освободительное движение». И мы, обычные бойцы, долго так думали. Разумеется, высшие руководители, конечно, знали, кто такой Тито. А мы, обычные бойцы – нет.

- Чем запомнился 44-й год?

- В 44 году мы сидели на горе Копаоник, вели тяжелые бои с отступающими немецкими частями и ждали, когда же появится Красная армия на границах Югославии и Румынии. Немцы отступали из Греции и греческих островов через Македонию, Косово, Белград, на Сараево. Их большая балканская группировка, которой командовал генерал-лейтенант Лер, с боями откатывалась на север. Меня поставили командиром взвода из 35 бойцов. А я был моложе своих подчиненных. Самый молодой командир, но очень, очень старый… боец! Сколько всего было за моею спиной… Поэтому меня и назначили командиром взвода. Это стало моей первой должностью на руководящих постах.

Мы тогда нападали на отступающих немцев. Скучать не приходилось, меня часто перекидывали с места на место – «Войо, немцы идут из Куршумлии. Войо, они идут из Ниша…» Знаете, мне вдруг вспомнился один эпизод. Как-то ночью я повел свой взвод куда-то ночью. И на тропе мы напоролись на охранение немцев. Они открыли огонь из пулеметов, но к счастью, над нашими головами. Шли мы по узкой тропинке, в колонне. Был бы день, они могли бы всех нас убить. Но, ночь есть ночь… Группа рассыпалась в темноте. Я и один боец, Баньяц из Боснии, побежали налево и вверх по горе. Баньяц был пулеметчик, я сказал ему: «Открывай огонь по ним! Прикроем отход бойцов». Он дал очередь, и тоже отошел вверх. А я, как это часто случалось, остался один. Пришлось и мне бежать за всеми. Собрав взвод, я сразу отправил курьера в батальон – «Беги и скажи, идет сильная колонна немцев. Мы не сможем оказать им сопротивление – нас мало. Пусть они будут готовы встретить их». И курьер, один ловкий молодой человек, отправился и поднял тревогу в батальоне. Вот такой незатейливый боевой эпизод был во время моего пребывания в Ибарском партизанском отряде.

– Какие типы пулеметов были наиболее распространены у партизан?

- У нас были немецкие МГ-42, итальянские ФИАТ-ы… но больше всего мы использовали югославские пулеметы «Збройовка», закупленные Королевством Югославия у Чехословакии. Их, по-моему, делали и у нас, в Крагуевце, по чехословацкой лицензии.

– Вам встречались русские: военнопленные, советники, инструктора?

- В 44-м, в только что сформированный партизанский отряд, к нам на Копаоник откуда-то пришли несколько русских. Было похоже, что они бежали из плена. Двух из них распределили в мой взвод. Одного звали Моисей, другого – Николай. Эти имена я запомнил, а фамилии не смогу сказать, забыл. Как солдаты оба оказались хороши, особенно Моисей. Он, по-моему, явно был интеллигентом, образованным человеком. А второй, Николай, был попроще. Он до войны работал водителем. Но знаешь, я его кое за что критиковал… При партизанском образе жизни всегда чего-то не хватает: еды, одежды, медикаментов… А он… когда посмотрел на нашу партизанскую жизнь, примерил ее на себя, и говорит: «Э, да я лучше у немцев жил, когда шофером работал!» А я просто взорвался: «Да, ты понимаешь, что такое партизанская война!? Как ты, вообще, можешь такое говорить!? У нас все еще нет государства. Мы окружены врагами, и почти всегда находимся в окружении…»

В сентябре 44 года к нам поступило уведомление, что русские вышли на нашу границу, а затем пробились к нам до Кралева. Поступил приказ – всем русским явится в специальную команду нашего отряда для отправки в русские части. Так они ушли, и я больше ничего не слышал о них.

Одна наша дивизия захватила территорию рядом с Дунаем возле города Кладово, где теперь находится большая гидроэлектростанция. Там они встретились с русскими подразделениями, которые готовились форсировать Дунай. Наши партизаны оказали русским существенную помощь в преодолении водной преграды. Вместе они вели бои в Тимочском краю. Потом русские прорвались в Болгарию, и ушли в сторону Ниша. Немцы в это время уже отступали по всем фронтам.

В 44 году, когда русские добрались до нас, города Кралево и Чачак еще упорно удерживались немцами, потому что их основные силы все еще отступали через Косово по маршруту Ибарское ущелье – Кралево – Чачак - Ужице, в направлении Сараево и Загреба. Все дороги были забиты отступающими колоннами. Мы постоянно трепали их, и делалось это чаще всего по ночам. Немцы есть немцы, вдоль дорог всегда выставлялось боевое охранение. С ним нам обычно и приходилось иметь дело. Немцы были предельно раздражены – они понимали, что проигрывают войну, и просто хотели любой ценной пробиться в Германию, поэтому оказывали нам ожесточенное сопротивление. В одной из атак на сельскую школу мы потеряли 8 бойцов.

– Где вы находились, когда на штаб Тито выбросили немецкий десант?

- Это было в 44 году, 25 мая. Я был на Копаонике. Они (НОАЮ) прорывались в Сербию, с целью расширить восстание на территорию Сербии.

– Вы рассказали, как в одном из первых боев, вы были помощником у пулеметчика. Как сложилась его судьба?

- Это был Радован Булайич, мой односельчанин. Молодой парень, только что отслуживший в Королевской армии… В 42 году, во время вражеского наступления, когда нас вынудили покинуть Черногорию, его пленили четники. После допросов и тюрем он оказался в Италии, в лагере, и находился там до высадки союзников в Италии. В 43 году лагерь распустили, и «Рако» вступил в ряды итальянских партизан. Потом в 44 году, когда его бригада штурмовала остров Пелешац в Адриатическом море, он погиб в бою.

– Тот эпизод, когда вы бежали втроем по снегу с раненным товарищем. Что произошло с вашим племянником, остался ли он жив?

- Боец 5-ой бригады Радойе Булайич, мой родственник погиб в 44 году недалеко от Никшича, командуя взводом.

– Как вы боролись с пораженцами, о которых упомянули в начале рассказа?

- Это были сторонники убежавшего короля и его правительства. Они в основном ушли в города, к итальянцам и немцам. Из них сформировали отряды четников. Время от времени они выступали из городов, и нападали на нас. Но дни их уже были сочтены. После Неретвы движение четников начало разваливаться. Сначала от них отвернулись немцы, а потом бросили англичане и американцы.

– Были ли у вас в партизанах бойцы «экзотических» национальностей: евреи, чехи, немцы, греки?

- Много было таких, но мы тогда не обращали внимания на национальность. Если речь идет о хорошем партизане, который готов бороться против оккупанта, то добро пожаловать ему…

– Были ли какие-то трения между национальностями?

- Никаких трений и распрей между нами тогда не наблюдалось. Тогда существовало единство среди народов. Равенство, братство и единство! У меня даже была такая медаль…

– Был ли какой-то боец среди партизан, кто был для вас примером, тот, кому вы старались подражать?

- В первую очередь, я сам лично всегда верил в победу над фашистами и нацистами. Мой отец и мои деды принимали участие в первой мировой войне, и эта традиция свободы и любви к братской России – все это подтолкнуло меня пойти на войну.

Можно сказать, что в бригадах воевали выдающиеся бойцы, которые являлись для меня примером. Их было большое количество.

– Я понял, что на вас глубокое впечатление произвел Сава Ковачевич.

- Сава Ковачевич действительно был герой над героями. В 40 лет он еще не был женат, не имел семьи. До войны все время находился в острой оппозиции к королю и буржуйской власти. Членом партии стал еще в 20-х годах! Благодаря смелости и решительному характеру приобрел широкую известность, и уважение еще до начала войны. Сава отслужил положенный срок в королевской армии Югославии. Став командиром, проявил таланты в военных вопросах…

– У каждого человека есть в памяти какой-то счастливый день. Был ли у вас какой-то момент наибольшей удачи?

- Самый счастливый день это, когда мы услышали про капитуляцию Германии. И, конечно же, это день освобождения нашей страны, которое свершилось благодаря помощи Советского Союза и союзников. Но! Мы всегда больше опирались на Советский Союз.

– А самый тяжелый день?

- Самый тяжелый день, по-моему, был на Сутьеске, на Зеленгоре. Там прижало так тяжело, что голова была на пне (плахе). Самый ужасный день. На Неретве тоже понесли большие потери, но мы там прошли и прорвались из окружения.

– Вместе с частями Советской армии довелось повоевать?

- Нет, они пробились только до Кралево. А мы не нападали на Кралево, так как находились южнее их, и атаковали в направлении Ибарской низины. Мы тогда получили много этих автоматов с барабаном, ППШ. По-моему, 82 патрона. Но я заряжал всегда 72 штуки, чтоб не сломать пружину. Хороший автомат…

Югославские партизаны. Белград 1945. Из архива Д. Булаийча


– Где вы находились 9 мая 1945 года?

- В так называемом Царском Призрене в Косово. (60 км от Приштины. Прим. – С.С.) Косово и Метохию уже освободили, но албанцы-баллисты, которые воевали вместе с Гитлером, никак не могли смириться с новой властью. (Баллисты – от слова Балли Комбетар, (алб. Balli Kombëtar — Национальный фронт) – созданная в 1939 году албанская националистическая и антикоммунистическая организация. Прим. – С.С.) Немцы уже отступили, но оставили кучу оружия. К тому же там еще осталась дивизия СС «Скандербег», сформированная в свое время преимущественно из албанцев. (Скандербег – вождь антиосманского албанского восстания, национальный герой Албании. Настоящее имя – Георгий Кастриоти. Будучи в заложниках у султана Мурада II, за проявленное в боях мужество получил имя Искандер-бей, в албанской транскрипции Скандербег. Прим. – С.С.) Ее состав растворился среди населения. Сформировались группы, которые организовывали засады и нападения на наши партизанские подразделения. Они организовали восстание против нас. Пришлось наводить порядок: формировать органы власти, милицию… Вообще, там шли нешуточные бои. Я сам принимал участие в нескольких из них. Хотя бы взять для примера бой на горе Чичавица. На вершине засели баллисты, и нам пришлось их оттуда выковыривать. Тогда полегло много хороших ребят: погиб Райко Дошлич, командир взвода, погиб Бранко, как там его фамилия… Вукович, погибла медичка, мы ее звали Беба.

Уже закончилась война, а мы еще разбирались с этими повстанцами. В конечном итоге мы разбили баллист: основная их часть погибла в боях, кого-то арестовали, часть бежала в Грецию, Албанию... некоторые скрылись в Турции. Но большинство побросало оружие и скрылось среди крестьян.

– Сколько потребовалось времени, чтобы все успокоилось?

- Никогда Косово не успокоится. А те бои прекратились весной 46 года. Против нас воевало примерно 30-40 тысяч бойцов. Сначала туда зашли две наших дивизии. Потом сформировалась бригада Народной обороны Косово и Метохии – специальная бригада, которая работала в составе тогдашней УДБА (Управление Государственной Безопасности). Меня определили служить там…

Мы получили много тяжелых итальянских пулеметов «БРЕДА». Но никто не знал, как пользоватся этим оружием. Меня определили обучать людей, так как я в нем неплохо разбирался. Ходил по подразделениям, и показывал, как надо пользоваться БРЕДой. И так я кочевал, по-моему, целый месяц, от одной части к другой. Мы также ходили на практические занятия по стрельбе. Показывал им, как заряжать, целится, стрелять…

1946 г.



– Как поступали с четниками и усташами после войны?

- Меньшая их часть бежала через Австрию с Германией к американцам и англичанам. Потом они исчезли, рассеялись по Европе, по Америке, Канаде, Австралии… Многие предстали перед народным судом, и были приговорены к определенным срокам после войны. Тех же, кто во время войны не совершил преступлений, просто отпустили на свободу. А некоторых перебежавших к нам от домобранцев офицеров в конце войны вообще приняли в партизаны. Но это скорее какие-то исключения, чем правило. Четники в основном ушли в свои родные края. Мы не очень-то мстили обычным солдатам. Когда капитулировала Италия, большое число итальянцев сдалось нам. Некоторые итальянские подразделения, к примеру, дивизия «Венеция», она присоединилась к нам в полном составе. А других немцы разоружили и отправили в лагеря. Бывало всякое...

– Есть ли на вашей памяти случаи расстрелов партизан судебными органами из-за нарушения дисциплины?

- Расстрелы случались крайне редко. Это могло произойти только в случае, если кто-то из партизан был пойман на воровстве. Если кто-то в чьем-то крестьянском доме по своему решению стал бы брать еду или любое другое... Помню, зимой 42 года в Герцеговине расстреляли Балаварду, партизана из нашего Граховского муниципалитета, только потому что он по своей воле взял из дома, в котором они ночевали, вязаные носки. И когда они собрались уходить… а это был дом попа, убежавшего в Дубровник к усташам и итальянцам… и его жена, попадья, которая относилась к партизанам весьма враждебно, решила скомпрометировать партизан. Когда все построились в колонну, и готовились уходить из деревни, она побежала за партизанами и начала голосить: «Кто-то у меня стащил носки, которые я связала для себя!» Понимаешь, получается, кто-то взял чужое! Командир батальона остановил колонну, выстроил всех людей и спрашивает: «Кто из вас украл носки?» Все молчали, никто не хотел признаться. Тогда был дан приказ всех обыскать. Какой позор! И тут Йован Балаварда говорит: «Это я взял. И я взял, а не украл. А взял, потому что у меня мерзнут ноги. И я боялся всех подвести, они у меня зимой мерзнут особенно. Поэтому я взял, когда увидел носки, и взял по своей воле». «Выйти из строя!», – сказал командир, вытащил пистолет, и застрелил его перед всем батальоном.

Эта расправа вызвала возмущение у бойцов и у жителей деревни. Многие посчитали, что расстрел – слишком жестокое наказание. Чтоб так погибнуть! А ведь Йован был не последним бойцом, и к тому же хорошим пулеметчиком. Но его застрелили, дабы продемонстрировать, что мы – армия, которая не ворует!

Люди осуждали эту казнь. Командир батальона сделал это безрассудно, опрометчиво, и потом сам раскаивался в содеянном…. Он так разозлился на Йована, что сразу схватился за пистолет. И, насколько я знаю, он был членом партии, и партия его за это наказала.

– Один из стандартных методов борьбы против партизан – внедрение агентуры. Вы не припомните случаев разоблачения провокаторов?

- Как сказать… был у нас некий Денда, такая фамилия у него. Где-то в конце 41 года наши подразделения держали фронт, развернув его в направлении Боки Которской. Итальянцы наступали от Боки, пытаясь деблокировать сидевший в окружении гарнизон города Грахово. Сражение длилось месяц – в итоге итальянцам удалось прорваться и освободить свой гарнизон, но они сразу отступили в Боку…

Пока мы стояли на позициях, командир и комиссар роты расположились на постой в одном доме. Они только что вернулись с фронта, и хотели чуть-чуть отдохнуть. Перед домом поставили охрану, того самого Денду. Когда они заснули, он вошел в дом и застрелил обоих. Это были Владо и Радо Булайич, мои родственники. Потом их похоронили в Грахове.

Денда убежал к итальянцам. Но после войны его нашли в Италии, арестовали, привезли в Грахово и расстреляли.

– Вечный вопрос – отношения мужчин и женщин на войне…

- Мы уважали наших товарищей-партизанок, как матерей, как сестер! Никогда среди партизан, особенно в первые три года партизанской войны, не было любовных связей, или оскорбительного отношения к женщине. За любое неадекватное поведение могли запросто расстрелять прямо на месте! Мы даже не смели их коснутся. Она – твой боевой товарищ! Как это возможно, вообще? Девушки служили медсестрами, под пулями вытаскивали раненных, оказывали им помощь. Многие брали оружие и воевали наравне с нами, мужчинами. Мы единственно щадили их – не позволяли им стоять на посту во время «острой» зимы, и находиться в засадах на первой линии. Но все остальные задачи они выполняли по распорядку.


– Как было со спиртным в партизанских отрядах?

- Строго запрещено. Это – нет. Только разрешалось курить, но никакого спиртного! Не позволяли. Если алкоголь и использовался, то только в штабах и в исключительных случаях. И то, одна рюмочка, которую можно было выпить...

– Как распределялось питание? Была ли разница между штабными и рядовыми?

- Знаешь, вся еда варилась в одном котле. Кладут два камня, разводят огонь, варят еду, и потом повар делит на всех. Мы выстраивались, проходили рядом с котлом, и получали свою еду – все просто.

– Вы хотите сказать, что в очереди стояли и командиры?

- Да.

– И комиссары?

- Конечно! Иногда у котлов в очереди можно было видеть кого-то из высшего командования: командира бригады, командира дивизии, корпуса… у них, конечно же, была отдельная кухня, но моментами становилось не до шуток. Бывало, питание им доставлялось непосредственно в штаб. Но опять же, чаще всего это была одна и та же еда, одна и та же порция, как и у других бойцов. Справедливости ради, надо сказать, что у них все-таки было чуть лучше с питанием, чем у всех…

– Вам встречались английские или американские инструкторы?

- Нет, у нас их не было. Мы не принимали английских инструкторов, или американских. Это все появилось с началом работы миссии при Верховном штабе в Боснии. Это уже 44 год.

– Неудобный вопрос. Можете не отвечать… как вы оцениваете свою эффективность, как пулеметчик?

- Ну… я не так близко находился, и никогда не стрелял в упор. А если он поднимал руки, мы его брали в плен.…

Но вообще, я был хорошим стрелком. После войны, когда мы проводили боевые учения, то среди сорока офицеров, я оказался первым.

– Какая примерно была дистанция стрельбы из пулемета во время войны?

- По-разному. Бывало 500 метров, бывало и 100. Я недолго ходил с пулеметом. Это не так просто. Понимаешь, в каждой группе из десяти бойцов – один ручной пулемет. Так как он тяжелый, люди на нем часто сменялись. Я, например, даю пулеметчику свою винтовку, а он мне пулемет. Потом я носил его час, и передавал следующему – мы постоянно сменялись. Вся группа должна была смениться на этом пулемете, без исключения. Особенно, если речь идет о немецком МГ-42, который еще имел сошки для стрельбы по воздушным целям. Обоймы тоже были не из легких…

– На какой максимальной дистанции вы могли достать противника?

- Зависит от максимальной дальности стрельбы пулемета. Бывало, стреляли с 500-600 метров, иногда – даже с 1000 метров. Но это уже тяжелый пулемет. А с легким – это был бы бессмысленый расход боеприпасов, на 1000 метров с ним ничего не сделаешь.

– Сбивались ли партизанами немецкие самолеты?

- Говорят, бывали такие случаи. Но я не припомню. Мы не сбили ни один.

– Довелось воевать с танками?

- Я лично не сражался против танков, за исключением того, что мы один раз издалека стреляли по колонне. Но чтоб вблизи… с гранатами, минами и прочими прелестями – не доводилось. Против танков нельзя сражаться ни с винтовкой, ни с пулеметом. Можно достичь результата только когда экипаж покинет танк, или пехота вокруг танка – тогда мы стреляем по ним.

– Во время войны вас поощряло командование? Награды, благодарности, просто – какое-то доброе слово…

- Нет. Меня не поощряли. Это было редким явлением, чтоб кого-то наградили. Потому что другие бы тогда стали говорить: «Зачем вы его поощряете, а не меня?» Наверное, поэтому командиры избегали прямого поощрения. Вот поздравить, это – да! Если кто-то сделал все правильно, например, пулеметчик разбил группу немцев, то ему могли сказать: «Молодец!». Что-то в таком духе... Командир поздравлял его после боя, и на этом все заканчивалось. Уже потом, в конце войны давали ордена, звания. Первые звания у нас ввели 1 мая 43 года. Тогда было введено небольшое число званий. И в основном получили высшие офицеры.


– Хотел бы попросить Вас закончить наш разговор, может быть, какими-то стихами, эпилогом, или пожеланием к читателям.

- Русским я могу сказать следующее. Вы обязаны сохранить свою идентичность, государственный суверенитет, единство народа. Это будет лучший залог вашей свободы.


– И не забывать про вас, сербов.

- Это уже ваша воля. Мы чувствуем вашу любовь и симпатию, и отвечаем вам тем же. Нас связывает славянское происхождение, похожая история, похожий язык и письмо – кириллица, единая православная вера, общая славянско-византийская культура, те же традиции свободолюбия, ментальность, обычаи. Все это роднит нас, и поэтому мы очень близки.

И еще… Я до глубины души потрясен тем, что кто-то приехал с желанием выслушать столь утомительно долгий рассказ о моей нелегкой юности. И не откуда-то, а из России! Я ни разу, никому и никогда не рассказывал о тех событиях. У нас это не принято. Поэтому мой рассказ мог получиться сбивчивым, а так же мог иметь какие-то неточности. Сегодня многие вещи, о которых я совсем забыл, вдруг снова вспыхнули и горят ярким огнем в моей памяти. Перед тем, как пригласить вас всех к столу, я хотел бы просить у вас еще немного внимания и терпения. Дозвольте прочесть мои стихи о боях на реке Пива…

__________________________________________________________________________________

Перевод стихов – Ненад Благоевич

Обработка – Смоляков Станислав

Нам говорили – охранная рота,
Защита штаба ее работа,
В роте я всего десять дней,
В первом взводе серьезных парней.

В сопровождении штаба дивизии,
Мало сна, и еще меньше провизии,
В горном Крушево я проскочил через реку,
Уже обстреливали немцы подступы к мостку.

Всей той июньской ночью пред походом,
Я долго ждал у камня над каньоном,
И спрашивал у всех – «Когда же наш черед?»,
Мне отвечали – «Жди! Пока бригада не пройдет…»

Тут с нами ждали командиры, дивизии и группы
И даже делегат Верховного штаба будто бы,
Они все спорят – им непонятно тоже,
Почему обстановка все хуже и хуже.

Бездонное ущелье словно врезано в камнях.
Я в лесу ждал смены с пулеметом на плечах.
Вставало июньское солнце, рождался рассвет,
Спускаться по скользкой тропинке пришел наш черед.

Вот вся колонна вздрогнула
Вниз, в ущелье глубокого горла
От разрывов у моста земля вздымается
Сколько жертв им сегодня достанется

Не смотри на снаряды и мины,
Кто-то погиб, кто-то ранен, а кто-то уже на равнине.
Над Пивой висят самолеты в пике,
Но в мост не попасть, бомбы падают мимо и рвутся в реке.

Как спустишься вниз, до моста еще двести метров,
Те, что пронизаны огненным ветром
Тому, кто пройдет до реки расстояние,
Будет наградою мост, и судьбы обещание.

Подходы к мосту застелили мы,
Оборудованием, трупами и лошадьми.
Страшно скрючило мертвых и раненых
Я мимо бегу, наступая на них.

Прорвавшись сквозь дым и взрывы,
Двести метров прошел я целым и невредимым.
Мост пролетел в единый миг,
А он качался и пугал, желая мой услышать крик.

Перейдя реку Пиву возле Крушево,
Бригады двинулись к Сутьеске через Вучево
По скользкой тропинке мы движемся в гору,
Немцы преследуют нас еще с Дурмитора.

С ротой тороплюсь наверх, к передовым,
В конце плестись зазорно молодым.
На плечах пулемет и шинель – стерли кожу,
Странно, но нет у меня ни страха, ни дрожи.

От липкого пота бросает в озноб,
Ладонью вытираю грудь и лоб.
Лицо мне освежает ветер с гор,
Но груз усталости не снять с недавних пор.

Вид на обочине мертвых привычен бойцу,
Над нами снаряды летят в тех, кто внизу.
Впереди пулемет беспрерывно трещит,
Колонна идет, меж деревьями солнце блестит.

Многие остались прямо на обочине дороги,
Живые скелеты… и желтых лиц упреки.
Никто не окажет им помощи больше,
Колонна уходит… все продолжается дальше.

Военная беда берет свое,
И новых мертвых ожидает воронье.
У павших не будет могил,
Не получат известий те, кто их любил.

Никогда не вернутся они по домам,
Их кости достались диким зверям.
Черепа занесет осенней листвою,
Глазницы весной прорастут зеленой травою.

Там наверху уже сражаются наши,
Бригада вступает в бой с марша.
Твердо знаю свою обязанность,
Несмотря на пот и усталость,

Надо немцев отбросить,
Кольцо окружения пробить.

Дословный перевод

Охранная рота – нам сказали,
Сформирована защищать штаб дивизии,
Я в роте нахожусь всего 10 дней,
В первом взводе бойцов партизан.

В сопровождении штаба дивизии,
Немного сна – что не очень легко,
Я прошел через Пиву у Верхнего Крушево,
Пока пушки стреляли по подступам к мосту,
И его конструкцию просту.

Всей этой июнской ноью перед переходом,
Я ждал на обрыве ущелья,
И спрашивал – «Когда мы с штабом пройдем»,
Говорят – «Жди пока не пройдет бригадная колонна».

Тут с нами ждал командир дивизии,
Командир группы и делегат Верховного штаба,
Которые спорят – им тоже непонятно,
Почему наша положение трудное.

Ущелье глубоко. Врезанное в камнях.
А я стою в лесу, с пулеметом на плечах.
Но зря я жду смену. Наступил рассвет,
Июнское солнце появилось.
Надо спуститься по скользкой стороне.

И вдруг вся колонна отправилась,
В ущелье глубокое и вниз по горе.
Пушки все время стреляют около моста,
И наших жертв там много осталось.

Несмотря на то, что мины взрываются около моста,
Кто-то из бойцов страдает, а кто-то перебегает.
По мосту и самолеты бомбят,
Но попасть в него не могут,
Бомбы падают в Пиву и взрываются.

Когда спускаешься вниз, там 200 метров,
Которые множеством мин постоянно разрываются.
Каждый, который преодолеет это расстояние,
Пройдет и через мост, более-менее.
Мины прилетают справа по реке,
Они стреляют по мосту и создают шум.

Вот это все из этой части. А потом дальше:

Подходы к мосту были заторены,
Мертвыми людьмы, оборудованием и лошадьмы.
Некоторые раненные или мертвые скрючились,
А я бегу к мосту, к ним.

Я бежал через дым и взрывы,
Но на мине не подорвался.
Мост я перебежал в один миг,
А он качался – чтоб напугать меня.

Пересекая Пиву возле Крушево,
Я отправился на Сутьеску через Вучево.
С ротой я тороплюсь, вверх, к передовым,
Чтоб опередили всю колонну.

Идем по тропинке по скользкой стороне,
Которую партизанская колонна уже утоптала.
По этой тропинке единственной надо пройти,
Немцы нас преследуют еще с Дурмитора.

Я ношу пулемет, шинель и оборудование,
Странно, но у меня нет ни страха, ни дрожания.
Пот сливается по всему телу,
И я вытираю лицо и весь лоб.
Лицо мое холодеет ветер с горы,
Но усталось у меня не пройдет.

Иду мимо мертвых людей и лошадей,
Пока снаряды летят на этих внизу.
Перед нами, на верху, пулемет трещит,
Колонна идет, а солнце блестит.
Многие остались там, с краю дороги,
Живые скелеты и желтые лица.
Никто больше не окажет им помощи,
Колонна проходит и продолжает дальше.

Военная беда забирает свое,
Мертвых по дороге больше не перечесть.
У них не будут могилы,
И не будет известно, где они скончались.
Никогда они не вернутся домам,
Их кости звери растащат.
Черепа накроют листья с деревьев,
Из них вырастет по букетик цветов.

На верху, на Вучево. сражаются наши,
Пока мы торопимся в в бой на верху.
Я знаю свою задачу и обязанность,
Несмотря на то, что усталый и вспотевший,
Немецкие силы надо отбросить,
И дорогу для наших освободить.

Грамота к ордену


Интервью и лит.обработка:С. Смоляков