Walter Heinlein

От фанен-юнкера до командира дивизиона

Мечта летать

Я родился 21 сентября 1921 года, вторым сыном в семье. Мой отец, профессор Генрих Хайнляйн, был из Нюрнберга. В качестве лейтенанта он воевал в Первую мировую войну и был ранен. Его перевели преподавать в высшую реальную в школу в Бамберге, где я и родился. Моя мать происходила из Тюрингии, из семьи знаменитых художников по фарфору.

Я рос в моем родном городе Бамберге, и в 1939 году окончил там высшую реальную школу, после чего получил право поступления в университет. Я состоял в Юнгфольке и Гитлерюгенде, интересовался самолетами и поступил в спортивный летный отряд. Там мы с товарищами сначала строили модели самолетов, причём одна моя модель в 1936 году выиграла приз на баварском конкурсе моделей. Также я занимался танцами и конным спортом. В 1938 году мы с Гитлерюгендом поехали по Дунаю в Болгарию, побывали в Софии, Бургасе, Варне и в горах, - в том числе на горе Мусала. В Болгарии я влюбился в болгарку, которую звали Розитца. Она хорошо говорила по-немецки, и мы поддерживали контакт друг с другом до конца войны. Изучение немецкого было обязательным в болгарских школах, болгар называли "немцами восточной Европы".

Из мальчика в мужчину

9 марта 1935 года Имперский министр воздушного транспорта Герман Геринг объявил о создании новых германских Военно-воздушных сил - Люфтваффе. Еще через несколько дней была введена всеобщая воинская обязанность. Профессия офицера снова получила в Германии старое признание.

В 1936 нашу школу посетил офицер Люфтваффе и призывал поступать в Люфтваффе. Я записался в список «интересующихся» и быстро получил приглашение посетить авиационную базу в Китцингене. В феврале 1937 года я поехал туда по гололеду на мотоцикле. Там были "штуки" и самолёты модели Хеншель-123: они произвели на меня огромное впечатление. На меня надели парашют, и на учебной машине марки «Бюккер» [скорее всего, духместный учебный самолёт Bu 131 Jungmann] мы совершили полет: мне доверили управление самолетом на некоторое время.

Я твердо решил стать летчиком, но на медосмотре было установлено, что у меня близорукость. Моя мечта не сбылась. Тем не менее, я твердо решил стать офицером. На призывной комиссии я получил выбор между пехотой, кавалерией и артиллерией. В 17-й конный полк в Бамберге меня не взяли по причине неблагородного происхождения. Но в Бамберге размещался еще 74-й артиллерийский полк. Я подал туда заявление, и меня приняли, - одного из 10 человек.

Сразу после получения права на поступление в университет меня призвали в Имперское трудовое агентство в Элтманн на Майне. Там было много тяжелой работы, но я многому научился. А 1 сентября 1939 года началась война. Я очень беспокоился, успею ли я на нее. Но в лагере Имперского трудового агентства все шло по-старому, за исключением того, что у начальника лагеря в связи с войной реквизировали мотоцикл, на котором он ездил в лагерь девушек. Он знал, что у меня есть мотоцикл, и назначил меня своим личным водителем. Теперь мы вдвоём с ним ездили с ним на моём мотоцикле в лагерь девушек пить кофе, и иногда оставались там ночевать.

Из Имперского трудового агентства меня уволили досрочно: было 9 сентября 1939 года. Я получил приказ явиться в 1-й резервный артиллерийский полк 2/102 в Вену. Мой 74-й артиллерийский полк в это время участвовал в боях в Польше, в составе 2-й танковой дивизии. 2-я танковая дивизия была создана в октябре 1935 года "отцом немецких танковых войск" Хайнцем Гудерианом, и после аншлюса Австрии в 1938 году она была расквартирована в Вене. С февраля 1938 года ей командовал генерал-лейтенант Рудольф Файель [Rudolf Veiel (1883-1956), кавалер Рыцарского Креста (1940)].

Создание 74-го артиллерийского полка началось в конце 1935 года. Первым его командиром был Эрих Брандербергер (командовал полком до февраля 1939 года). Позже, во время войны, он командовал армией. 15 июля 1941 года, будучи командиром 8-й танковой дивизии, он получил Рыцарский Крест, а 12 ноября 1943 года, уже как командир 29-го армейского корпуса, - Дубовые Листья к нему. Но в сентябре 1939 года 74-м артиллерийским полком уже командовал полковник Карл Фабиунке.

В венских казармах мы изучали оружие и технику, включая вождение грузовика, потом тренировались стрелять на полигоне в Вишау. 20 апреля 1940 года меня и еще двух курсантов произвели в фанен-юнкеры-ефрейторы [курсант-сержант] и отправили в академию Марии-Терезии в Винер-Нойштадт [Терезианская военная академия являлась единственным в Австрии учебным заведением для подготовки офицеров]. Там мы учились стрельбе в горах.

Помню, что в Вене мы, трое молодых фанен-юнкеров, пошли в бордель, - но ничего там не смогли, и поклялись больше в такие места не ходить.

Фанен-юнкер, 1939 г., Вена

Первый бой

В начале мая 1940 года прекрасное время в Вене подошло к концу. «Три мушкетера» получили приказ выдвинуться в Айфель на поезде, и прибыть в нашу боевую часть - 1-й дивизион 74-го артиллерийского полка.

Прибыв, я доложился командиру дивизиона Арно Райнке. Он родился в Восточной Пруссии в 1897 году, у меня о нем самые лучшие воспоминания, - как о строгом, но справедливом командире. Я считал его образцом для себя.

Нас дали в подчинение вахмистру, которого звали фон дер Лар. Он поставил себе целью нас "отшлифовать" - мы таскали на себе легкую полевую гаубицу модели 18 [10,5 cm leFH 18; имела калибр 105 мм, весила 1985 кг] до полного изнеможения и могли выполнить любую операцию с ней даже во сне. Я был заряжающим: в расчете были подносчики, наводчик, - а я собственно производил выстрел. Также мы изучали мотоцикл «Цундап 750». У меня дома был легкий мотоцикл, но передвигаться на тяжелом мотоцикле по бездорожью - это совсем другое дело!

Вахмистр фон дер Лар был из Трира, и в свободное время мы несколько раз ездили в нему домой в гости. Позже он стал моим хорошим другом. Во время войны его из вахмистров произвели в офицеры, и он стал командиром батареи. Он умел играть на пианино, я на губной гармошке, - и мы совместно музицировали.

В мае 1940 года состоялись большие учения в Айфеле: это была подготовка к войне с Францией. Когда начнется, и куда мы будем наступать - вот что беспокоило нас в это время. И вот 10 мая 1940 года началась война с Францией. 2-я танковая дивизия наступала из Айфеля в составе 19-го армейского корпуса под командованием Хайнца Гудериана. Он должен был нанести французам решающий удар. После быстрого марша через Люксембург и южную Бельгию, мы должны были выйти к Маасу у Седана. Там мы должны были занять плацдарм и подготовить переправу для подходящих сзади войск.

Мы очень быстро продвигались вперед, и только изредка устанавливая орудия для стрельбы, - но так ни разу и не стреляли. Все было очень быстро. Мы едва успевали занять позиции, потому что наши танки снова пробивались вперед. Многие французы бежали, но нас это не волновало, - мы позволяли им бежать. Мы взяли совсем мало пленных, да и тех отпустили: они бы нас только задержали.

Первый наш бой был только на Маасе. Этот тяжелый бой 13 мая у Дучери, когда наша дивизия захватила переправы на Маасе, я никогда не забуду. Вражеский берег был продолжением линии Мажино, и был хорошо укреплен бункерами. Два дня наши саперы при поддержке артиллерии пытались переправиться через реку. Только после непрерывного обстрела артиллерией и атаки "штук" удалось достичь противоположного берега и захватить бункер, хотя и с большими потерями. Этот бой я прочувствовал собственной кожей, потому что я часто должен был чинить телефонную линию между передовым наблюдателем и батареей, и был при этом на самой передовой. В первый раз в моей жизни я стоял под разрывами вражеских снарядов. Там же я в первый раз увидел павшего немецкого солдата. Это заставляло задуматься, и мне было страшно.

14 мая 1940 года форсирование Мааса состоялось, и войска пошли в прорыв, на который мы так надеялись. Мы продвигались через Уаз [Oise] на Аббевиль. С неба нас неожиданно атаковали французские самолеты. Это было для меня новым, но я набирался опыта. Самолеты летели медленно, я видел, как они сбрасывают бомбы, и пытался уклониться от них. Это не всем удавалось, потому что наши машины не могли двигаться так быстро.

Позже наши истребители и выдвинутые вперед зенитки обеспечили нам прикрытие: вражеские атаки с воздуха проходили без последствий. Один раз я мог видеть, как в воздухе появились 5 вражеских самолетов. Буквально через пару минут появились немецкие Ме-109 и сбили всех пятерых. Летчики приземлились на парашютах, и мы взяли их в плен. В другой день над нами появился Физелер «Шторх»: этот самолет мог взлетать и приземляться на любой площадке. «Шторх» пролетел прямо над моей головой, его преследовал вражеский самолет. «Шторх» приземлился на лугу и так избежал опасности.

Во время поразительно быстрого наступления мы в одном замке захватили английский штаб: это было в 20 километрах от Аббевиля. Сам город мы взяли 20 мая. Теперь запахло морем! Мы шли вперед мимо разбитых машин и идущих нам навстречу беженцев и пленных. Наши танки стояли перед Булонью. Дошло до ближнего боя в городе. С высоты перед городом мы артиллерийским огнем поддерживали наши наступающие части. Из всех наших орудий мы обстреливали город и порт. Наши танки вошли в город, и после интенсивного обстрела защищавший укрепления на берегу противник сдался.

Один танк 4-й роты 3-го танкового полка пробился в порт и обстрелял корабли противника. Один из выстрелов попал в снарядный погреб эсминца, эсминец загорелся и позже затонул [популярная легенда, не имеющая реального подтверждения].

В море перед городом собралось огромное количество кораблей, которые должны были принять британские войска. «Томми» [имеются в виду британские солдаты] бежали из Франции. Большинству удалось бежать, но многих мы взяли в плен. В следующие дни наконец-то появились наши "штуки" и атаковали корабли: один крейсер и два эсминца были потоплены [на самом деле, Хе-111, Ю-87 и До-17 общими усилиями потопили 1 лидер (французский) и 3 эсминца (1 английский и 2 французских); ещё 1 лидер (также французский) был потоплен торпедными катерами]. Тем временем, наши танки и самоходные орудия захватили цитадель Булони и принудили ее защитников к сдаче. 25 мая город был взят.

После взятия цитадели нас перевели на берег перед фортом: мы должны были прикрывать наш фланг от возможных атак противника. Там стояли крупнокалиберные пушки 1866 года выпуска. Нам потребовалось несколько часов, чтобы разобраться, как работают их механизмы, но снарядов к ним не было. Мы нашли снаряды в цитадели и один раз, со всеми предосторожностями, выстрелили в сторону моря. Предосторожности были не лишними, - пушка при этом треснула!

Помню, наши зенитки обстреляли подводную лодку, появившуюся перед берегом. А вечером перед ограждением появились молодые девушки, которые хотели продать нам порнографические журналы. С таким мы еще не сталкивались!

За взятие цитадели Булони полковник Густав фон Ваерст 30 июля 1940 года получил Рыцарский Крест. Но ещё 27 мая 1940 года 2-я танковая дивизия получила приказ выдвинуться в район Дюнкерка. Однако там мы не воевали: 29 мая мы вернулись в Булонь и разместились в восточной части города. Первая часть французской кампании победоносно закончилась.

Чтобы отметить достижения своих частей генерал-полковник Хайнц Гудериан выпустил такой приказ:

Солдаты 19-го армейского корпуса!

17 дней боев в Бельгии и Франции остались позади нас. 600 километров отделяют нас от границ Рейха. Мы достигли Канала и Атлантического океана. За эти дни мы взяли бельгийские крепости, форсировали Маас, прорвали линию Мажино в битве под Седаном, взяли важный горный массив у Стонне, и затем быстрым маршем через Сант-Квента и Перонн завоевали нижнюю Сомму у Амьена и Аббевиля. С завоеванием побережья канала и крепостей Булони и Кале ваши деяния были увенчаны короной.

Я требовал от вас не спать 48 часов. Вы продержались 17 суток. Я требовал от вас самим парировать удары с флангов и тыла. Вы ни разу не дрогнули.

В образцовой самоуверенности и с верой в исполнимость приказов, вы готовы были пожертвовать собой, чтобы исполнить любой приказ.

Германия гордиться своими танковыми дивизиями, и я был счастлив вести их в бой. Мы с благоговением вспоминаем наших павших товарищей и верим, что их жертва была не напрасной.

Теперь мы идем к новым целям.

Гудериан

Но французская кампания еще не закончилась. После нескольких дней приведения в порядок вооружения и машин, 2-я танковая дивизия была подчинена 39-му армейскому корпусу. Из этого корпуса и дополнительных дивизий была сформирована "танковая группа Гудериана". Вторая часть французской кампании, которая для 2-й танковой дивизии закончилась 9 июня 1940 года прорывом фронта в Эн [Aisne], быстрым маршем привела немецкие войска к швейцарской границе.

Я в этих событиях уже не участвовал. Выдержав первое испытание на фронте, я был отправлен учиться на офицера. 1 июля 1940 года меня произвели в фанен-юнкеры-унтер-офицеры. Мы с двумя друзьями, - три героя, - получили приказ отправиться в Ютербог, недалеко от Берлина, в Пруссии. 5-й офицерский курс мы проходили в учебном штабе артиллерийский школы с 19 августа 1940 года по 19 декабря 1940 года. Всего обучение на лейтенанта длилось 4 месяца. Это довольно мало, но была война, всё было быстро. Всё же, этого образования было достаточно. Там мы много занимались как теорией, игрой на картах и письменными заданиями, - так и упражнениями на местности и спортом. Каждый курсант должен был получить Имперский значок за спортивные достижения. Ночные марши, учебные тревоги и стрельбы были у нас практически ежедневно.

Я выиграл 5-километровый кросс. А вот пара товарищей во время 10-километрового забега в Берлине подъехала пару остановок на трамвае, - и их исключили из школы. Боксом с нами занимался чемпион Германии, и мы все очень быстро получили от него по нокауту. Еще были прыжки с 10-метровой вышки в открытый бассейн, покрытый тонкой коркой льда. Наш преподаватель был образцом, он прыгал первым. Чтобы согреться, после этого мы пробежали 3-километровый кросс.

Однажды искали тех, кто может рисовать, я вызвался и два дня рисовал плакат. Это были прекрасные, легкие дни!

1 декабря 1940 года меня произвели в фанен-юнкеры-вахмистры. А 1 января 1941 года я вернулся в 74-й артиллерийский полк в Вену. В Вене я провел несколько прекрасных недель и встретил мою большую любовь. Ее звали Эдит, мы ходили на танцы и в театры, - солдаты везде получали большие скидки. Я познакомился с ее родителями и родственниками, они прекрасно ко мне относились и великолепно кормили. Я хотел на ней жениться. Как действующий офицер, я должен был получить разрешение начальства. Но в этом разрешении мне было отказано, потому что я не смог получить для нее документ об арийском происхождении [Ariernachweis]. Наша любовь продолжалась до конца войны, и мы друзья до сих пор.

1 февраля 1941 года меня произвели в лейтенанты. Сразу после этого я в Бамберге у портного сшил себе парадную форму и приобрел в Вене кортик, который носил с гордостью.

Битва за Олимп

В марте 1941 года божественная жизнь в Вене, к сожалению, закончилась. Нашу дивизию эшелонами перевезли в Румынию. Офицеров разместили на частных квартирах, - но каких! Глинобитные дома, кругом грязь и блохи. Эти звери сопровождали нас в каждом населенном пункте на Балканах. Вершиной было то, что хозяин дома предложил мне свою жену. Как я позже узнал, в Румынии это было обычным делом.

Уже на следующий день мы поехали дальше, в Болгарию. Нам все время напоминали, что в войну 1914-1918 годов мы с болгарами были друзьями. Когда я узнал, что мы будем проезжать через Софию, мое сердце забилось сильнее, я думал о Розитце. Но в Софии мы не остановились. Нас повезли дальше и высадили на какой-то станции, оттуда мы совершили марш в долину Штрумика, - это треугольник на границе Югославии, Греции и Болгарии. Там мы разбили палаточный лагерь.

2-я танковая дивизия подчинялась 12-й армии, которой командовал генерал-фельдмаршал Лист. Я был назначен офицером-наблюдателем и передовым наблюдателем [Vorgeschobener Beobachter] 5-й батареи 2-го дивизиона, которым командовал майор Курт Кишке. У командира батареи было два лейтенанта: один офицер-наблюдатель, а второй вел огонь. Передовой наблюдатель - это офицер, который во время атаки идет вместе с пехотой или танками, чтобы направлять огонь артиллерии: и вот я это делал. Над командиром батареи был командир дивизиона, который командовал тремя батареями.

12-я армия должна была наступать из Болгарии в Грецию. 5 апреля 1941 года мы получили приказ наступать. Наша дивизия, совместно с частями 6-й горной дивизии, должна была наступать в направлении Югославии. Нашей первой целью был Стип, который мы заняли 8 апреля. Противотанковые заграждения, мины и артиллерийские обстрелы не смогли нас остановить. Я очень хорошо помню следующий эпизод: на югославской границе граф Фуггер из нашего полка хотел допросить пленного югославского офицера, но тот вытащил пистолет и застрелил графа Фуггера!

После взятия Штипа мы повернули на юг и должны были порваться к Салоникам. Слева от нас возвышались высокие горы, у подножья которых находилась известная Линия Метаксы - оборонительная линия с хорошо укрепленными бункерами. С немецкой стороны сначала был непрерывный артиллерийский обстрел, потом атаки "штук" многими волнами, потом в атаку пошли наши горные егеря. Защищаемые греческими солдатами бункеры были взяты.

Мы продвигались в горы в направлении Алиакмона. Скоро нашими противниками стали только англичане, которые сражались действительно храбро. Особенно хороша была их артиллерия. Но мы тоже были не лыком шиты и давали им сдачу. Там я выдержал мое первое фронтовое испытание в качестве молодого лейтенанта. 8 апреля я поддерживал внезапную атаку Салоников нашей боевой группой под командованием полковника фон Фаерста. Все происходило так быстро, что моя батарея даже ни разу не открыла огонь. Город сдался без сопротивления, и почти сразу после этого сдалась целая македонская армия.

Я был очень удивлен, что население Салоников встречало нас цветами. Во время короткой остановки один крестьянин предложил мне кружку вина. Но после первого же глотка я выплюнул вино, потому что боялся, что нас отравят.

Была сформирована новая боевая группа под командованием командира 3-го танкового полка полковника Балька. Она должна была наступать через ущелье Темпи на Лариссу. Взять ущелье Темпи с нашими силами в лоб было невозможно. По ущелью между горами Осса и Олимпом текла река Пимиас. По ее правому берегу шла хорошая, но уже частично разбомбленная дорога в Лариссу. Также по этому узкому ущелью шла железная дорога, которая частично проходила через туннель. Эти природные препятствия очень хорошо подходили для обороны. Кроме того, на вершине одной из гор стояла крепость еще турецкого времени. Прорваться можно было только обходом.

16 апреля мы начали обходной маневр. Наши пехота и танки при этом нуждались в артиллерийской поддержке особенно сильно. И мы показали, что наши тренировки стрельбы в горах не прошли даром.

Наши моторизированные стрелки и танки понесли, к сожалению, большие потери, - прежде всего от мин. Но и противник (здесь это были новозеландцы) кроме больших потерь в людях, потерял много техники и вооружения. Дни с 15 по 19 апреля были самыми тяжелыми для нашей дивизии. Я рассказываю коротко, но про эти бои можно написать целую книгу: заминированные улицы, взорванные мосты, забаррикадированный туннель и железнодорожные пути потребовали от нас отдать все, на что мы были способны. К сожалению, и у нас были тяжелые потери, - и у пехоты, и у танков. Дороги идущие вверх и вниз, со многими поворотами, и сильная пыль требовали от наших водителей высочайшего напряжения. Иногда наши танки могли продвигаться вперед только по устью реки, - и многие там утонули.

Для меня было незабываемым то, что я воевал на склонах горы богов - Олимпа. Названия городов - Ларисса, Салоники и Ламия, я помнил еще со школьной парты. Мы пришли в Фермопилы. Мы с трудом поднялись на горные серпантины, но после перевала начался быстрый марш в долину. Именно здесь когда-то была битва греков против персов. На одном камне там до сих пор написаны слова: "Путник, если ты придешь в Спарту, скажи им, что видел меня лежащим тут..."

Теперь мы преследовали врага в направлении Афин. Тут мы, к сожалению, опять потеряли много машин, потому что на узких дорогах они срывались в пропасть. Мы хотели первыми взять Афины, но 2-й моторизированный батальон под командованием обер-лейтенанта Бернарди был быстрее. Без большого сопротивления 27 апреля он вошел в город. Хочу отметить, что греческих солдат мы в это время в плен больше не брали: мы сразу отпускали их по домам «под честное слово».

С нашими орудиями, мы с гордостью приняли участие в параде победы в Афинах 3 мая 1941 года. Для этого мы несколько дней этого чистили и полировали наши орудия. После этого был отпуск - мы купались в море в бухте Пирея, и нашли в трюме торгового корабля груз изюма. Афины были объявлены закрытым городом, попасть туда мы могли только группами и по разрешению. Купить можно было все, но надо было платить. Я купил себе там светлое английское габардиновое пальто и серебряную тарелку на стену, - эта тарелка до сих пор висит у меня дома. Я, разумеется, осмотрел Акрополь и остальные знаменитые храмы.

На этом греческая кампания для нашей дивизии практически закончилась. Мы должны были уже возвращаться домой, я был рад и счастлив, что я все это пережил, и был жив и здоров. Но вышло по-другому!

На тяжелых гусеничных машинах ехать своим ходом смысла не было, и было решено отправить нас на судах. Они назывались "Марбург" и "Кюпфельд" [на самом деле «Кибфельс»], на них мы должны были отправиться в Италию. Оба корабля по дороге были торпедированы подводными лодками и затонули [на самом деле оба транспорта и итальянский эсминец «Мирабелло» затонули, подорвавшись на минах заграждения, выставленных предшествующей ночью (21 мая) английским крейсером-минным заградителем «Эбдиел»]. Орудия, танки и так далее, - всё это утонуло полностью [с транспортами были потеряны 66 орудий, 93 тягача, 15 танков и бронемашин, и свыше 700 автомобилей]. Большинство моих товарищей спаслись, но всё же было 56 погибших и 170 пропавших без вести. Среди погибших оказался мой товарищ Херберт: он попал в большое нефтяное пятно и задохнулся.

Мне опять повезло. Я не был на этих кораблях. Почему? Командир моей батареи, капитан Венингер, был офицером генерального штаба и должен был получить в войсках фронтовой опыт. От его друзей в штабе армии в Афинах он получил в подарок два легковых «Мерседеса». Капитан Венингер знал, что у меня подруга в Софии, и чтобы меня порадовать, приказал мне доставить эти два «Мерседеса» в Германию по суше, через Софию! Мы поехали втроем, с двумя водителями, ночью и в тумане, в направлении Болгарии. За несколько километров до Софии мотор одного из «Мерседесов» сломался, но мы взяли его на буксир вторым автомобилем и довезли до мастерской.

На втором «Мерседесе» я приехал к Розитце. Но надо сказать, что болгарские девушки были очень строгими, один поцелуй уже означал обещание жениться. 10 мая 1941 года мы распрощались в слезах, и больше друг друга никогда не видели.

Мы быстро доехали до Вены через Белград и Венгрию, и в Вене я снова увидел мою любимую Эдит. Остатки дивизии были собраны в районе Швабмюнхен. Я доложил о своем возвращении; постепенно туда же возвращались "пловцы в Средиземном море", в смешной гражданской одежде с чужого плеча. Напрасно ждал я моего друга Херберта, он не вернулся!

Офицеры были расквартированы в замке, и я скоро завел отношения с одной из девушек из замковой прислуги. К сожалению, это продолжалось недолго: нас перевели в казармы в Ансбах, там мы должны были получить новое вооружение. Я получил номер в отеле в городе, и вскоре туда приехала Инга, очень юная и красивая девушка из Бамберга, которую я знал еще со школы.

Я получил приказ поехать с водителями в Гюстров, - это на самом севере Германии, - забрать там новые тягачи. В Гюстрове я получил четыре 12-тонные машины, и мы поехали обратно на юг, с остановками в Магдебурге (где жили родители одного моего водителя) и в Бамберге. В Магдебурге мне пришлось наказать одного моего солдата, потому что он не поприветствовал офицера в городе, - хотя я считаю, что фронтовых солдат за это наказывать не надо, я и сам приветствие не всегда отдавал. Часть пути я вёл тягач сам, и когда мы приехали в Бамберг, я с гордостью устроил парад наших тяжелых машин до рыночной площади и ратуши.

Мы думали, что теперь, после Греции, мы пойдем в Африку. Мы даже частично получили униформу для пустыни, темно-желтую. Но это все отменилось, потому что началась война в России.

Большое испытание

22 июня началась война с Советским Союзом. Более чем 3,5 миллиона немецких солдат, поддерживаемые армиями союзных государств, перешли восточную границу. Мы тогда не оценивали нападение на Советский Союз: не думали, правильно это было, или неправильно. Приказ пришел сверху. Почему - мы не знали. Всегда говорили, что русские хотят на нас напасть, поэтому нам пришлось напасть первыми. Просто пришел приказ наступать, - сверху так решили. Но мысли о том, что русские хорошие солдаты, что солдат у них много, и что они, вероятно, будут защищаться, у нас возникли. Тогда у нас в первый раз возник вопрос: кто лучше, и у кого лучшее оружие?

К началу июля 1941 года наш дивизион был снова полностью готов воевать: мы получили новое вооружение, машины и солдат. Наша 2-я танковая дивизия находилась в в районе Львова (Лемберга) в резерве ОКХ [OKH,  главнокомандование сухопутных сил вермахта], откуда вернулись в нашу штаб-квартиру в Вене. Оттуда, частично на поезде, частично своим ходом, мы поехали в район Ярослау [город Ярослав] в Польше. Но там, абсолютно неожиданно, нас погрузили в эшелоны и отправили обратно на запад, во Францию. К середине августа 1941 года наша дивизия находилась между Ла-Рошелью и Бордо, изображая там оккупационные войска. Мы провели там несколько прекрасных недель. Там можно было все купить, но надо было платить франками. Население было настроено дружественно, никаких проблем не было. И до осени 1941 года мы готовились, учились дальше; упражнения были постоянными. Во Франции мы жили очень хорошо. У нас все было, французская еда была очень хорошая, ничего не происходило, мы сами удивлялись! Был мир, мы ходили за покупками и продуктами вместе с гражданским населением.

16 сентября 1941 года мы получили приказ о марше в Россию. На поезде мы доехали до Смоленска, где нас выгрузили. Город еще горел. Погода была холодной, и холодным было наше настроение, когда мы смотрели на разрушенный город. Мы маршировали через Бобруйск и Чернигов до Рославля. Везде были видны следы войны, и это было ужасно. 21 сентября в Рославле у меня был день рождения, но это не было праздником, - среди воронок от бомб, разрушенных домов и свежих могил немецких солдат. Хочу отметить, что в первые месяцы войны, когда мы шли через деревни, русские нас приветствовали. Мы с гражданскими друг другу зла не причиняли, совсем наоборот. Мы получали от них продукты, они получали от нас то, что они за них хотели. Они просто приняли как факт, что мы здесь.

Через несколько дней мы получили приказ - наступление на Москву! Мы были в группе армий "Центр" под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока, в составе которой были 2-я, 4-я и 9-я армии и 2-я и 3-я танковые группы под командованием Гудериана и Гота.

Большое наступление началось 2 октября. До его начала, у нас были сомнения в его успехе, потому что теплое время года прошло, и начиналась распутица. Там, "наверху", они что, этого не знали? В любом случае, 2 октября наши части перешли в наступление. Ураганный огонь нашей артиллерии и атаки "штук" позволили нам захватить плацдарм на другом берегу Десны. Я управлял огнем нашей батареи и поддерживал пехотинцев. Саперы быстро построили понтонный мост, по которому мы переправились на другой берег Десны. Там русские оказали серьезное сопротивление. Противотанковые сооружения и заполненные водой рвы должны были остановить наше наступление, как и небольшие бункеры, построенные в холмистой местности. Бескрайние леса враг тоже использовал для атак на наши тылы. Но сопротивление скоро было сломлено.

Руководство группы армий планировало взять в клещи максимальное количество вражеских войск и запереть их в котле. Казалось, что русские сами идут в ловушку. Уже 7 октября части 7-й, 10-й и 2-й танковых дивизий начали закрывать котел. Мы достигли перекрестка дорог в 3 километрах восточнее Вязьма-Пусиково-Горки, и тем самым закрыли котел. Мы должны были напрячь все наши силы, чтобы выйти в тыл танковых частей противника. У врага царил хаос. Попытки маленьких групп прорваться были предотвращены. Нашему 40-му армейскому корпусу было приказано не продвигаться дальше на восток до тех пор, пока фронт между 2-й и 11-й танковыми дивизиями не будет закрыт. Русские самолеты пытались доставить снабжение окруженных частям, при этом 7 машин было сбито.

Подполковник Бак, командир 304-го пехотного полка нашей дивизии, возглавил боевую группу, получившую задание зачистить лес и взять пленных. При этом им встретились партизаны. Наша 2-я батарея потеряла в бою с ними 4 человека. Они ранеными попали в плен и были задушены партизанами. В дальнейших боях были убиты 50 русских.

На переднем крае мы не многое знали о партизанах. Было известно, что они затрудняют снабжение, взрывают поезда, - и это нас, конечно, очень злило. Но мы их не боялись. Они не воевали, они нападали ночью на отступающие части, на снабжение или на санитарные поезда с ранеными, - да, на них они тоже, к сожалению, нападали. Это было некрасиво. При этом для нас партизаны не были противником, потому что они не носили униформу, не были солдатами. Если бы они хотя бы носили униформу! А так мы не могли узнать, это партизан или нет. Это некрасиво! Мы, конечно, думали о том, что если бы враг пришел в Германию, мы бы тоже себя защищали, - но не как партизаны, а как бойцы, со знаками различия, как этого требует военное право. Но они этого не делали.

Эти столкновения с партизанами были неприятными, - но и у нас тоже были определенные чувства, когда мы видели, как нашим солдатам выкалывают глаза, и так далее. Если мы брали пленного, то для него война на этом заканчивалась, мы их даже иногда угощали сигаретами, хотя мы знали, как обращаются с нашими военнопленными. Даже когда мы брали в плен русских женщин и девушек в униформе, их отвозили в тыл, и ни один человек до них не дотрагивался, - это вообще не тема для обсуждений.

Я в эти дни был передовым наблюдателем в 1-м батальоне 478-го пехотного полка, который закрывал котел и должен был обеспечить невозможность выхода противника из него. Я находился на переднем крае и должен был обеспечить артиллерийскую поддержку. Мой командир батареи, старший лейтенант Пюшель, обустроил в одном из домов командный пункт. Мы были к северу от Вязьмы. Перед нами был небольшой косогор, а за ним хорошо просматриваемая долина. Наши пехотинцы окопались перед нами на косогоре. Одну из наших гаубиц я, из осторожности, поставил прямо возле нашего командного пункта: это орудие подчинялась непосредственно мне, как передовому наблюдателю.

Сначала было довольно тихо. Русский транспортный самолет на бреющем полете пересек долину и был немедленно сбит. Я пополнил запас патронов к моему пистолету-пулемету и запасся ручными гранатами. Стало темно, хотя и светила луна. Неожиданно началось… С криками "ура" на нашу позицию покатились массы русских. Прямой наводкой мы начали стрелять из гаубицы по этим массам. Но их было просто слишком много. Первые русские достигли наших позиций, и начался ближний бой - человек против человека. Наша гаубица еще стреляла, но нашу пехоту уже смяли. Скоро настал хаос: дошло до гранат и рукопашной. Ручные гранаты летали туда и сюда, хлестали выстрелы, кричали раненые. Мимо меня прорвались несколько русских. Потом бой начал стихать: русские частично пробились, а частично отступили. Мы прекратили стрельбу.

Я сел, прислонивший спиной к стене дома, и поддерживал одного нашего товарища, который умер у меня на руках. Наш шеф, обер-лейтенант Пюшель, потерял руку. Почти все мы были ранены, но у меня только поцарапало левую руку. То есть, нас было 5 человек у орудия, и я был единственный, кто не был тяжело ранен. Однако убит в нашей группе был только один человек. После того, как раненым была оказана помощь, воцарилось спокойствие, и мы свалились без сил и заснули в углу дома.

После рассвета мы осмотрели поле боя перед нашим домом. Мы нашли там около 70 мертвых русских: кажется, 72 человека. В этот момент появился командир полка. Я доложил, что произошло. Неожиданно он залез в сумку и вытащил из нее Железный Крест. Я встал по стойке смирно, и он повесил мне Железный Крест на грудь. Потом командир полка пожал мне руку и поздравил с наградой. Да, Железным Крестом 2-го класса я был награжден прямо на поле боя: такое право было у нашего командира полка.

1 ноября я также получил Свидетельство Признания персонально от Главнокомандующего Сухопутными Войсками:

Я выражаю лейтенанту Вальтеру Хайнляйну, 5. АП 74, мое персональное признание за его выдающиеся заслуги в бою под Вязьмой 11-12 октября 1941 года.

Главнокомандующий фон Браухич.

В котле под Вязьмой находились более чем 300,000 русских солдат. До 14 октября продолжались их бешеные попытки вырвать из котла, в основном по ночам. Все наши силы были брошены на то, чтобы помешать им прорваться. Даже штабы были посланы на передовую. Теперь мы думали, что больше ничто не сможет нас остановить. Танковые корпуса под командованием генерала фон Витингофа, включавшие 2-ю, 5-ю и 11-ю танковые дивизии, двинулись на Москву. Мы продвигались вдоль железной дороги Смоленск-Москва, не встречая сопротивления противника, и 15 октября вошли в Гжатск, уже взятый 11-й танковой дивизией и дивизией "Дас Райх".

Я, как и прежде, участвовал в наступлении в качестве передового наблюдателя и находился на самом переднем крае. Наш авангард только успел окопаться недалеко от железной дороги, как из укрытия появились Т-34 и попытались нас уничтожить. Я стоял возле нашей 3,7-сантиметровой противотанковой пушки, которая открыла огонь по танкам. Я видел, как ее снаряды попадали в Т-34, - но без какого-либо результата! Они рикошетировали от брони и отлетали в сторону. В это время и возникло понятие "пушка для похлопывания по броне".

Теперь Т-34 ехал в мою сторону, потому что он заметил противотанковую пушку. Расчет пушки успел отскочить в сторону, и уродливое стальное чудовище поехало дальше. К счастью, у нас никто не погиб. Моя рубашка была полностью мокрой, хотя было ужасно холодно. Было ли мне страшно? Разумеется, было! Кому бы на моем месте не было бы страшно?

Т-34 превосходил наши танки. У нас были танки только с короткой пушкой: Pz.II и Pz.III. Т-34 превосходил их по дальности огня. Он мог нас уничтожить раньше, чем мы его. Он был трудным противником. Но у Т-34 был один недостаток: у него не было рации, и эти танки не могли друг друга защищать. На наших танках была рация, и они могли друг другу сказать: «опасность там или там». А Т-34 ехали, практически, навстречу своей гибели, потому что им не говорили, что там или там опасность.

Дальше дороги, по которым можно было ехать, закончились. Началась распутица. Мы постоянно останавливались. Потом пошел снег и начался гололед. Продвигаться вперед становилось все тяжелее и тяжелее. 17 октября мы достигли Порожья. Удары наших 4-й и 9-й армий очень ослабили русских, и казалось, что путь на Москву свободен.

Казалась, что воля к сопротивлению у русских подорвана: все новые части русских складывали оружие и сдавались в плен. Одно событие произвело на меня особенно сильное впечатление. Однажды днем неожиданно появился эскадрон русской кавалерии и атаковал нас с саблями наголо. Мы подпустили их на 400 метров и открыли огонь. Это был ад! Лошади падали вместе со всадниками или безумно метались по полю, это было ужасно. Только несколько русских смогли спастись. Они на лошадях атаковали наши танки! Почему они это сделали? Вероятно, там был комиссар!

В середине октября начались постоянные дожди. Липкая грязь сделала невозможным любое движение. Даже гусеничные машины и танки не могли двигаться. Погоде удалось сделать то, что не смогли сделать русское руководство и воюющие русские солдаты с их безнадежно огромными потерями - дождь остановил наше быстрое наступление!

Мы, разумеется, спрашивали себя: почему наше руководство не знало, что наступит зима, а перед ней распутица? Этот период продолжался с октября по ноябрь, пока не наступил мороз, и стало возможно продвигаться дальше. Снабжение можно было доставлять только на телегах или самолетами: оно стало скудным. Сухари и плавленый сыр стали нашей обычной едой. У местного населения тоже ничего нельзя было забрать, у них у самих ничего не было. Мы могли разжиться только парой картофелин, скота у них не было. Однако я не могу сказать, что русская погода была большим противником, чем русская армия. И то, и другое, было важно. Русские были храбрые люди.

Мы подошли к Московской оборонительной линии, которая проходила от Калуги через Бородино до Калинина. Сотни тысяч московских рабочих построили там современную оборонительную линию. Бетонные бункера, минные поля и противотанковые рвы преграждали все пути к Москве. Русские мины имели корпуса из дерева, - сапёры не могли их обнаруживать, и наши танки часто переворачивались или взлетали на воздух.

Для дальнейшего наступления из нашей 2-й танковой дивизии были выделены несколько боевых групп. Меня определили в качестве передового наблюдателя в боевую группу под командованием командира 3-го танкового полка подполковника Декера. Несмотря на непроходимую местность и плохие дороги, мы продвигались дальше вперед. Ужасные обстрелы вражеской артиллерии и «сталинских органов» остановили наше наступление. В нашей боевой группе были большие потери, но и у врага они тоже были большими, в том числе и от огня моих гаубиц.

«Сталинские органы» нервировали нас. Они приезжали на грузовиках, давали залп издалека, - и пока мы разворачивались, их уже не было. И был этот звук, «и-и-и-и-и-бум!» Мы их боялись. У их снарядов была большая взрывная сила, большая масса, - и у тех, кто под них попал, было мало шансов выжить. Мы достаточно часто под них попадали, но я обычно был в укрытии.

19 октября автомобиль подполковника Декера наехал на мину, он был легко ранен. По нам стреляла вражеская артиллерия, - и, к сожалению, попадала. Учащались и контратаки противника, - и нам надо было переходить к обороне. 25 октября я наступал уже в составе боевой группы под командованием Бака, двигающейся на Волоколамск. Сопротивление русских было очень сильным. Снова и снова нас обстреливали «сталинские органы». Мой дивизион полностью перешел к обороне. Немецкое наступление на Москву, начиная с середины октября, все более выдыхалось. Несмотря на огромные потери противника, его сопротивление становилось все сильнее.

15 ноября началось "Зимнее наступление" - решающее наступление на Москву. Начиная с этого момента, наши атаки все время сменялись контратаками русских, во время которых русские несли тяжелые потери, как в танках, так и в пехоте. Особенно хороша была наша противотанковая артиллерия. Наша новая 5-сантиметровая противотанковая пушка пробивала и Т-34, и впервые появившийся английский танк Марк 2 [сложно сказать, что имеет в виду автор: британские танки Mk.II не поставлялись в СССР и в любом случае были уже сняты с вооружения к 1941 г.]. Очень неприятными для нас были становившиеся все более частыми атаки самолетов типа "рата" [И-16].

17 ноября я поддерживал 7-ю роту 2-го пехотного полка у Голубзово. Атака была успешной, я лично принимал участие в ближнем бою. А 19 ноября опять был ближний бой у деревни Люблятино. Вместе с пехотой я шел в атаку на деревню под сильным стрелковым огнем. Мой радист ужасно долго устанавливал связь с батарей, но наконец связь была установлена, и я смог отдать первые приказы на открытие огня. Здесь я должен сказать, что наша рация была не только очень тяжелой, но и очень часто не работала. Или заканчивалась батарея, или по дороге была гора, или еще что-нибудь. Во время этого боя противник обстреливал нас из минометов, и один осколок разбил мой бинокль, второй легко ранил меня в руку, а третий в икру. Санитары меня перевязали. Этой бой принес мне черную нашивку за ранения и еще одну запись в список моих ближних боев.

К сожалению, в этом бою погиб ефрейтор Зальб, брат моего бамбергского друга Ханца Зальба.

Несмотря на огонь русской артиллерии 24 ноября был занят город Солнечногорск. До Москвы осталось 60 километров.

Битва за Москву

Дальнейшее наступление 2-я танковая дивизия вела из Солнечногорска через Стеродальная-Озерецкое [7 км на северо-запад от Лобни по Рогачевскому шоссе] до Катюшки [сейчас район Лобни]. Моя часть, 2-ой дивизион 74-го артиллерийского полка, в боях участвовала не много, потому что наши танки из 3-го танкового полка и наша пехота (2-й и 304-й полки) подавляли всякое сопротивление противника.

В составе боевой группы мы наносили по противнику сковывающие удары. Наши машины мы маскировали белыми простынями. Русские были очень удивлены, когда мы наносили удары по неразрушенным деревням. В одной деревне у ручья стояли русские солдаты, которые как раз собирались мыться. Они не поняли, что мы немцы. Когда мы открыли огонь, они рассеялись. В большом доме за ручьем мы нашли кухню и большой котел с супом, еще горячим. Мы быстро съели по несколько ложек, но, к сожалению, нам надо было идти дальше. Хотя наше наступление здесь остановилось, мы оказали помощь другим нашим наступающим частям.

Мы снова и снова отбивали безнадежные танковые атаки русских, при этом мы обычно полностью уничтожали все участвовавшие в атаке танки. Я был восхищен моими товарищами, которые на самоходных орудиях модели 38 [Panzerjaeger 38] и с противотанковыми пушками калибра 3,7 и 5 сантиметров с безрассудной смелостью стреляли по русским танкам, хотя некоторые снаряды от них рикошетировали. Также выдвинутые в первую линию 10,5-сантиметровые гаубицы нашего 74-го артиллерийского полка достигали существенных успехов. Несмотря на это, преимущество врага в силах росло с каждым днем, уже хотя бы потому, что плечо снабжения у него было гораздо короче.

В начале декабря 1941 года мы достигли Пучки. А во время короткой остановки в одной деревне, мой радист нашел в темноте русский склад. Мы забрали себе маленькую бочку с маслом и коробки с кексами, загрузили их в броневик, и поехали в Катюшки. Пехота заняла оборону по краю деревни, а я, с моим радистом и водителем, разместился в доме. Оттуда открывался прекрасный вид через поля в направлении Москвы. Предположительно, в этот момент мы находились в 16 километрах от границы Москвы. Ночью мы ясно видели прожекторы московской противовоздушной обороны.

Вечером я пошел на позицию наших пехотинцев на краю деревни. В одном доме на столе стоял samovar с горячим чаем. Мы с командиром пехотинцев сели пить чай. Он сказал, что он пойдет в подвал, посмотрит, нет ли там какой-нибудь еды. Оказалось, что подвал был полон девушек, которые бежали из Москвы: они прятались в подвале от огня, наверху им было страшно. Командир пригласил их наверх, они поднялись, и мы сидели вместе, пили чай. Они были довольны, и мы тоже. Они могли немного говорить по-немецки, и мы беседовали: девушки рассказали, что уезжать из Москвы было запрещено, но они бежали, - потому что думали, что мы скоро будем штурмовать город. Мы смогли с ними хорошо поговорить, потому что некоторые из этих женщин немного говорили по-немецки.

Мой броневик я поставил под крышу сарая, и каждый час передавал сообщения о нашем положении. Первая ночь была спокойной. Утром мы съели кексы с маслом и установили на позиции наши 3,7-сантиметровые противотанковые пушки. Мы уютно устроились за столом, но тут меня ужаснул шум моторов. В окно я увидел, что на нас в большом количестве идут русские Т-34. К счастью, пехоты не было видно. По радио я немедленно сообщил о создавшемся положении в мою батарею и дивизион, и затребовал заградительный огонь. Один Т-34 появился на дороге прямо перед моим домом. Наша 3,7-сантиметровая пушка по нему выстрелила, но снаряд отскочил от брони. Началась гонка вокруг дома - танк двигался, чтобы обойти противотанковую пушку. Другой Т-34 заметил мой броневик в сарае. С короткой дистанции он выстрелил по броневику, затем таранил его и вдвинул вглубь сарая, - на броневик обрушилась крыша сарая, и так я остался без своего «танка», и дальше воевать мне стало намного труднее.

Теперь началась еще одна гонка вокруг дома – мы бежали, а за нами ехал Т-34. На втором кругу Т-34 застрял в болоте. Мы стреляли ему в башню из ручного оружия, и потом подорвали миной. Тем временем остальные Т-34 поехали по направлению к нашему штабу, но там их смогли всех уничтожить, потому что у них не было радио. Мой броневик, к сожалению, погиб, но второй атаки русских не последовало.

В следующие дни моя батарея обстреливала пригороды Москвы и вокзал в Лобне, где находился бронепоезд русских. Неожиданно пришел приказ отступать. «Это конец наступления на Москву?» - спрашивали мы себя. В полном порядке мы выступили в марш назад. Температура упала до -40 градусов. У нас не было никакой зимней одежды, она пришла позже, и в недостаточном количестве. Каждый день были обморожения. Масло в моторах замерзало, и они не заводились. Оружие отказывало все чаще. Водители танков и гусеничных машин заводили двигатели, разводя под ними костры, но это не всегда получалось. Бензин и дизельное топливо постепенно стали дефицитом, как и горячая еда. Когда еще продолжалось немецкое наступление, русские мобилизовывали все новые силы в своем бесконечном тылу. Их оборонная промышленность работала днем и ночью, и выпускала все новые вооружения. А нам откуда было получать снабжение? На таком расстоянии от Германии и при том, что партизаны постоянно разрушали железные дороги? Мы должны были постоянно помнить, что по нам могут выстрелить из любого дома и из-за любого дерева. Следствием этого нового положения был приказ с самого верха прекратить наступление на всех фронтах. Наступление на Москву окончательно закончилось крахом. Какой теперь был толк в том, что наша 2-я танковая дивизия подошла к Москве ближе всех?

Русские пытались измотать и затем уничтожить наши далеко продвинувшиеся танковые части. Они хотели взять в клещи и уничтожить всю группу армий "Центр". 6 декабря массы русских солдат и их новые танки начали наступление. Группа армий "Центр" должна была быстро реагировать. Мы должны были быстро отступать, неся высокие потери и теряя технику. Стоящая к северу от Москвы, исчерпавшая все свои силы 3-я танковая группа несла очень большие потери от сходящихся ударов русских. 6 декабря на немецкой стороне были отданы первые приказы на планомерный отход, с целью избежать окружения. 2-я танковая дивизия отошла к Солнечногорску. Первые дни мы отступали без больших потерь от врага, но имели большие потери от холода: как в живой силе, так и в технике и вооружении.

Тёплой одежды у нас было мало, мы были одеты еще в тонкую одежду. Это было тяжело, и тяжело было также передвигаться в глубоком снегу. Русские наступали, мы контратаковали и отступали, - все время надо было строить новые позиции, все новые и новые. Каждый должен был следить за товарищами: не появились ли у них белые пятна на коже, - обморожение. У многих были отморожены пальцы на ногах, - у нас было очень много потерь из-за обморожений, хотя мы растирали замершие места снегом. Мы натягивали пилотки на уши, но всё равно отмораживали уши. Мы отступали на лошадях, улицы были скользкие, наши танки скатывались в кюветы и мы должны были их там оставлять. Был такой момент, что у нас в дивизии остался только один танк: при том, что остальные не были подбиты, - они замерзли или остались стоять из-за погоды.

Нас вытеснили за Ламу и Русу. Мы вошли в деревню Гласово, засели в домах, - мороз был 40 градусов. Перед нами было белое поле, и вот на нём перед нами возникли русские солдаты в белых маскхалатах. Нас накрыл град разрывов «сталинского органа». Мы увидели примитивные пусковые установки на грузовиках. Они быстро меняли свое расположение, и нам не удалось их обстрелять. Наши пехотинцы подпустили врага на близкое расстояние и только тогда открыли огонь. Скоро вражеские крики "ура" смолкли. Холод сделал русское оружие непригодным для стрельбы и их пальцы больше не могли нажимать на курок. Было так холодно, что русские не могли стрелять; их заставляли идти в атаку, но нападавшие окоченели во время атаки. Это было поразительно. А мы сидели в теплых домах!

Отступление 1941 года от Москвы всё же не было бегством. Нет, все было хорошо организовано. Мы практически не сидели на одной позиции, все время переходили на новые позиции, двигались точно по плану и все время строили новые позиции. Мы всегда были уверенными в своих силах. К нам поступало новое оружие, было снабжение. Мы были уверенны, что отступление рано или поздно прекратится.

В это время Гитлер издал приказ о запрете отступать. Я о нём слышал, но наши командиры, наши генералы, привыкли воевать самостоятельно. Они не всегда делали то, что приказывали сверху, а исходили из обстановки. Между Гитлером и генералами часто были проблемы, - и как раз под Москвой генералы частью были другого мнения, чем Гитлер, - считали, что надо делать по-другому. Приказы сверху приходили, но они исполнялись частично и не всегда.

Между 8 и 10 декабря части 2-й танковой дивизии были в Солнечногорске, на расстоянии 60 км от Москвы. Отступление продолжалось, мы теряли все больше техники. Многие машины были брошены из-за нехватки горючего или скатывались в овраги, откуда не могли больше выехать. В середине декабря 2-я танковая дивизия твердо заняла позиции в районе Волоколамска, на которых смогла продержаться до начала января 1942 года. Помню, как мы несколько дней лежали в снегу в лесу, при температуре -40 градусов. Мы с вожделением ожидали прибытия зимней одежды, но сначала мы получили только лыжи. Это было хорошо, наше снабжение на лыжах доставляло нам еду в окопы. Но я на этих досках ходить не мог. К слову, у нас было нормально со снабжением алкоголем. Мы, например, захватывали целые ящики с водкой, но мы к ней даже не притрагивались. Нам выдавали французский коньяк, одну бутылку на 20-30 человек. Алкоголь не играл у нас никакой роли.

Для защиты от холода мы с моим радистом построили палатку из веток. Выкопать что-либо в земле было невозможно, земля промерзла. Воздействие русской авиации в этот период было очень малым: серьёзным оно стало намного позже. Но каждую ночь прилетал медленно летающий русский самолет, который освещал наши позиции прожектором и бросал бомбы. Из-за его оригинального звука мотора мы называли его «швейной машинкой». Ночью было слышно «плю-плю-плю», - и они бросали вниз бомбы. Однажды ночью настал и мой час. Послышался свист и прямо у входа в нашу "палатку" упала бомба. Несколько секунд я ждал, когда она взорвется, и наступит мой конец. Но ничего не произошло. Только через несколько минут я встал и посмотрел - это была бомба около одного метра длиной, она вертикально торчала из земли. Её заряд не взорвался. В очередной раз судьба обошлась со мной хорошо.

Рождество 1941 года мы отмечали, стоя на позиции. По нашему радио мы могли слышать немецкие радиостанции: например, радио Люксембург. Ночью, в полночь, там передавали «Лили Марлен», - мы слушали эту песню, и все плакали. Мы бы хотели, конечно, чтобы война закончилась. Мы все надеялись, что мы скоро вернемся домой, но...

Постоянные бои в качестве передового наблюдателя

Сталин хотел развить успехи русской армии под Москвой и приказал русскому военному руководству начать новое наступление. Оно началось 7 января 1942 года. 9-я армия, в которую в этот момент входила наша 2-я танковая дивизия, стояла перед катастрофой. Русские удары были не только с фронта, были и глубокие обходы. Во время нового отступления 9-я армия была отброшена к Гжатску.

В январе 1942 года моя дивизия прикрывала дальнейшее отступление немецких частей. Как передовой наблюдатель я, вместе с несколькими пехотинцами и одной 3,7-сантиметровой противотанковой пушкой, получил задание расположиться на краю одной деревни, чтобы обеспечить отступление частей нашей дивизии. Вместе с пехотинцами я стоял на краю деревни возле крестьянского дома. Рядом с нами заняла позицию 3,7-сантиметровая противотанковая пушка, на случай танковой атаки противника. Было много снега. В бинокль я внимательно наблюдал за дорогой, ведущей из деревни. Вдалеке я заметил фигуры, одетые в белое, которые медленно продвигались в нашу сторону. Это была русская разведка.

Я приказал моим людям ни в коем случае преждевременно не стрелять, потому что я хотел застать русских врасплох и взять их в плен. У меня с собой был карабин: он был надежнее пистолета, и я с ним чувствовал себя уверенней. С напряжением я наблюдал за приближающимися русскими. Они приближались все ближе, и нас пока не заметили. Мы были в высшем напряжении, стояла полная тишина. К сожалению, у расчета противотанковой пушки сдали нервы, и они выстрелили по русским. Те, конечно, открыли ответный огонь. Я тоже выстрелил из карабина, - и получил удар в лицо. По моему рту и подбородку потекла кровь. Что произошло? Пуля попала мне в нос и оторвала кусочек ноздри! Русские отступили, а я наклеил себе пластырь и пошел дальше. Мне опять повезло: кровь текла, конечно, - но, в принципе, ничего не случилось. А если бы я по-другому повернулся бы, у меня бы не было головы! Этой же ночью мы оставили эту горящую деревню.

Во время отступления я был перегружен задачами. Как передовой наблюдатель я все время находился в какой-нибудь нашей части. Как только я возвращался из боя, меня немедленно отправляли в другую часть. Опасность была велика, потому что я постоянно ездил по лесам и полям с одним водителем и радистом, ночью и без света. Спать было невозможно. Иногда приходилось посылать вперед радиста с фонарем, чтобы он нашел дорогу.

Во время оборонительных боев важно останавливать вражеские силы на возможно долгое время. Мы опять остановились на оборонительной позиции. Перекрытые бревнами бункера защищали нас, по крайней мере, от легкой артиллерии. В ожидании вражеских атак я построил себе бункер за позициями пехотинцев. Вместе с моим радистом мы выкопали яму и перекрыли ее деревянными балками, которые мы взяли, разобрав деревянный дом. Как я уже сказал, перед нами были позиции пехотинцев. Как обычно, на нейтральной полосе я нашел определенные ориентиры, и пристрелял по ним мои гаубицы. Это означает, что я стрелял до тех пор, пока не начал попадать именно в эти точки. Это было очень важно, потому что при атаке противника мне не надо было по нему целиться, я сразу мог отдавать команду открывать огонь на поражение. При атаке широким фронтом я сразу мог открыть заградительный огонь, все предварительно намеченные цели при этом одновременно накрывались огнем. Этот подход особенно хорошо работал при ночных атаках.

С утра стал слышен громкий шум моторов: это было типично для начинавшейся танковой атаки. Я открыл интенсивный артиллерийский огонь по намеченным ориентирам. Я хотел спрыгнуть в окоп, но в этот момент прямо в нем разорвалась мина, и комья грязи полетели мне в лицо. Перед нами в своих окопах лежали пехотинцы и ждали начала атаки русских. Дело становилось серьезным. В момент, когда наша артиллерия прекратила огонь, русские танки покинули свои укрытия. За ними шла пехота. Когда они достигли точки, которая была у меня уже пристреляна, я приказал моей батарее открыть огонь. Снаряды завыли прямо у меня над головой и накрыли атакующих. Ехавший на русских танках десант спрыгнул с танков и начал искать себе укрытие. Наши снаряды накрывали русские танки, но они смяли нашу пехоту. Противотанковых пушек у нас не было. Превосходство русских было велико, они уже приблизились ко мне на опасное расстояние. Наши пехотинцы покинули свои окопы и бежали назад. Мне уже нельзя было там оставаться, и я тоже отступил назад, в деревню. Я не приказывал прекратить заградительный огонь, и моя батарея успешно стреляла по русской пехоте, которая осталась лежать в поле. Русские танки продолжали продвигаться по деревенской дороге к позициям нашей артиллерии. Но когда танки одни, без пехоты, этого недостаточно.

Возле меня появился Т-34, и я побежал налево, во двор дома. Там я нашел окоп, вырытый углом. Неожиданно танк повернулся и поехал прямо на меня. Он легко мог расстрелять меня из пулемета, но он хотел сделать лучше - размолоть меня гусеницами. Я спрыгнул в тот угол окопа, где танковые гусеницы не могли меня достать, в худшем случае они могли только переехать мои ноги. Но окоп был узкий, и гусеницы не смогли продавить его достаточно глубоко, поэтому мои ноги остались не раздавленными. Слава богу, танк не стал крутиться на окопе, а поехал дальше. Я был наполовину свободен и смог себя откопать, отряхнул с себя землю и побежал назад.

На краю деревни я увидел, как немецкая самоходка выезжает на улицу. Она остановилась возле меня и приготовилась вести огонь вдоль деревенской улицы. На улице появился русский танк, и остановился прямо возле самоходки, но не видел ее, потому что она была слишком близко. Самоходка его тоже не видела. Я помчался к самоходке, громко крича, чтобы они меня заметили, и показал им русский танк. Я кричал: «Туда посмотри! Сбоку!» Они увидели противника и начали поворачивать пушку для выстрела. Но пушка не могла повернуться на достаточный угол, у самоходок он был очень маленький, и они целились, поворачивая всю машину. Я дрожал от возбуждения: кто из них выстрелит первым? Наша самоходка повернулась, ее дуло смотрело прямо на русский Т-34, который стоял всего в нескольких метрах. Раздался выстрел, - попадание в русский танк, - и он немедленно загорелся. И тут же самоходке попали в бок и подбили! Меня срубило взрывной волной, так близко я стоял к самоходке. Много дней после этого, - целую неделю, - я практически ничего не слышал.

Остальные Т-34 выехали из деревни на открытую местность. Слева стояла батарея армейских 88-миллиметровых зениток. Это был прекрасный спектакль, когда все русские танки один за другим были подбиты и загорелись. Следующие вражеские танки ехали вслед за первыми, и также были подбиты: их никто не предупредил об опасности, потому что у них не было радиосвязи между собой. Еще несколько танков ехали по направлению к нашему штабу. Наши товарищи лихорадочно искали возможность спастись, и им пришлось спрятаться в выгребной яме, так что в этот день у нас также был повод для смеха.

Когда танковая атака была отбита, наша пехота выскочила из окопов и атаковала оставшихся вражеских пехотинцев.

В одну из следующих танковых атак русскому танку удалось прорваться к нашим орудиям. Он наехал на одно из них и на нем застрял. Неподвижный танк мы уничтожили в ближнем бою.

К середине января 1942 года новое русское наступление захлебнулось. 9-я армия в эти и последующие недели проявила нечеловеческие усилия в оборонительных боях, и оставалась господином положения даже при постоянных атаках противника. Нет, мы совсем не думали, что война проиграна, наоборот. Мы думали про Наполеона, - и тогда, и сейчас в России были грязь и мороз. Мы были убеждены, что если бы их не было, мы бы выиграли!

К середине февраля русские наступательные возможности были полностью исчерпаны. Фронты оставались на одном месте. С февраля по апрель 1942 года 2-я танковая дивизия в составе 9-й армии вела оборонительные бои в районе Ржева. При этом 3 марта 1942 года командиром дивизии стал генерал-лейтенант Фрайхерр фон Эзебек. С окончанием весенней распутицы дивизия получила короткую передышку и была выведена на отдых в район Белой. 23 марта 1942 года 74-й артиллерийский полк был переименован в 74-й танково-артиллерийский полк, вооружение при этом не поменялось.

Со 2 октября 1941 года по 10 июня 1942 года я непрерывно исполнял обязанности передового наблюдателя на переднем крае. За свои персональные достижения во время Зимней кампании 20 марта 1942 года я был награжден Железным крестом 1-го класса, а 22 мая 1942 года получил штурмовой значок. Кроме этого, я получил и «Медаль за зимнюю битву на Востоке». Ее называли «Мороженое мясо». Она не особенно ценилась среди нас, офицеров.

Через несколько дней после этого я смог поехать в отпуск.

Новые задания

11 июля 1942 года меня назначили адъютантом 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Я заменил моего друга, обер-лейтенанта Ханса Магольда, которого назначили командиром батареи штурмовых орудий. Позже он, к сожалению, погиб. Он с радостью передал мне свой адъютантский аксельбант. Моим командиром стал капитан Шефер, который командовал 1-м дивизионом с января 1942 года.

Моей задачей теперь было, прежде всего, освободить командира дивизиона от второстепенных дел и всячески его поддерживать. Кроме этого я должен был передавать приказы в батареи, принимать сообщения о положении и вести дневник дивизиона. Случались ночи без сна, потому что командиры батарей должны были ежечасно сообщать о своем положении. Важные сообщения докладывались дальше в полк.

Однажды мне надо было передать в полк одно из таких важных сообщений. Их нельзя было передавать ни по радио, ни по телефону, чтобы русские не могли их перехватить. У нас был так называемый русский "желающий помочь", сокращенно "хи-ви", и у него была лошадь. «Хи-ви» был, обычно, один человек на батарею. Он приносил питание на позиции и был на посылках, как-то помогал. Оружия у него не было. И вот я забрал у него лошадь и поехал в штаб полка на лошади. Это была обозная лошадь, верхом на ней ездили в первый раз. Русские меня заметили, и по дороге и туда и обратно обстреляли из минометов.

После оборонительных боев в районе Белой, которые продолжались до конца июня 1942 года, в начале июля к югу от Белой началось большое немецкое наступление, с целью укрепить положение на Ржевской дуге. После этих боев 2-я танковая дивизия была переведена в район Смоленска на отдых. 3 августа 1942 года 2-я танковая дивизия получила приказ маршем перейти в Юхнов, а еще днем позже - приказ перейти в Вязьму, в район севернее Гжатска, в Карманово. Здесь русским удался большой прорыв, и 2-я танковая дивизия снова участвовала в тяжелых оборонительных боях.

В начале августа капитан Шефер был в отпуске и 1-м дивизионом командовал капитан Лаватш. В эти дни русские большими силами атаковали наши позиции. Их атаки отбивались, прежде всего, прицельным огнем нашей артиллерии. Я стоял рядом с капитаном Лаватшем, который руководил огнем нескольких батарей. Стволы наших орудий от постоянной стрельбы раскалились докрасна, и мы должны были охлаждать их мокрыми тряпками. Грузовики снабжения постоянно подвозили новые снаряды. Неожиданно вражеский снаряд разорвался на крыше дома, возле которого мы стояли, и капитану Лаватшу осколком выбило глаз. Мне опять повезло, меня не ранило, - и я управлял огнем целого дивизиона, пока командованием им не принял обер-лейтенант Ханс Эндрес.

К сожалению, у нас тоже были большие потери. Погиб обер-лейтенант Тамиш, командир 2-й батареи, а многие товарищи были ранены.

Для лучшего понимания и более детального взгляда на эти бои далее приводятся отрывки из отчета лейтенанта Имхофа из 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка:

Когда мы 3 августа 1942 года отправились из района отдыха под Смоленском, стало понятно, что нам предстоит участвовать в наступлении в районе Юхнова.

Но уже ночью с 4 на 5 августа 1942 года наше задание поменялось. Нашей текущей целью стало Карманово. 5 августа после обеда мы, колесные части нашей дивизии, проехали Гжатск, - и к вечеру достигли района южнее Карманово. Гусеничные части нашей дивизии были уже там.

В этой, уже знакомой нам, местности, мы встретили дождь и грязь. 6 августа ранним утром пришел приказ, занять позиции на высотах южнее Овсяники, послать передового наблюдателя в Воскресенское, и артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] в Старое Устиново, с предварительным докладом полковнику фон Гоерне в Боры. Я прибыл в Боры в 9:00. Ситуация была следующая: с Воскресенским связи нет, Старое Устиново сдано на рассвете. 2-й дивизион 304-го танково-гренадерского полка вместе с частями 36-й пехотной дивизии отступил на северную опушку леса, на километр южнее Старого Устиново, и удерживает там дорогу с обеих сторон. Передовой наблюдатель 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка отправился туда. Враг наступает из леса северо-западнее Боры. В 10:00 появился капитан Лаватш. Полковник фон Гоерне приказал наступать на Старое Устиново, после того как высоты вокруг Боры были заняты, и в лесу севернее от них не осталось немецких войск. Начало атаки было поставлено в зависимость от готовности открыть огонь 1-го дивизиона, - две батареи которого находились на марше на огневые позиции на высотах южнее Боры. Около 12:00 была доложена готовность открыть огонь. После 13:00 началась атака, но, несмотря на отличную стрельбу артиллерии (участвовало 3 передовых наблюдателя), около 18:00 атаку пришлось прекратить. Ввиду сильного сопротивления врага было приказано отступить на позиции, которые мы занимали перед атакой. Отступление из леса артиллерийским огнем прикрывал капитан Лаватш. Он лично управлял огнем по появлявшимся в лесу русским, и действовал особенно успешно.

Вечером командование боевой группой принял на себя полковник Люббе. Он приказал удерживать Боры до 22:00, а на ночь отступить на высоты южнее Боры. Несмотря на дождливую ночь, очень сильным было воздействие вражеских самолетов. Приказ на рассвете был: «Отступить и занять позиции западнее и севернее Кривзы, поля севернее Сталино и северо-восточней Бябинки с открытым правым флангом. Артиллерии занять позиции вокруг Сухарево, Ковалики до Отосяники. Наблюдательные пункты - в Кривзы, Сталино, Рябинки, передовых наблюдателей на позиции».

7 августа был оборонительный бой, который вела в основном артиллерия. Теперь нашему дивизиону подчинялись 5 батарей, включая 8-ю батарею 74-го танково-артиллерийского полка и 3-ю батарею 36-го артиллерийского полка. Капитан Лаватш великолепно управлял огнем. Врагу нигде не удалось прорвать нашу линию обороны, до того момента, пока он не обнаружил наши открытые фланги.

Еще до обеда, когда наша пехота еще окапывалась, наш дивизион с высот южнее Боры вел огонь по большим количествам наступающих русских, и вынудил их повернуть. После обеда у Кривзы появились вражеские танки. Для них у нас были приготовлены самоходные орудия и танковая рота Вайденбрюка. В эти дни командование боевой группой принял полковник фон Гоерне, а дивизией полковник Люббе, потому что командир дивизии генерал-лейтенант фон Эзебек был ранен во время авиационного налета.

8 августа: прежде всего оборонительный огонь по скоплениям пехоты и танков. Сильный русский минометный огонь. Русские атаки прежде всего с направления хутора. Огромное количество выстрелов нашего дивизиона. Снабжение работало хорошо, несмотря на плохие дороги. Каждый штаб старается обеспечить свою артиллерию снарядами, но в этих боя от артиллерии зависело особенно много.

9 августа: многочисленные атаки танков, как на дороге Боры-Кривзы, так и перед Сталино. Танковую роту Вайденбрюка, размещенную в Сухарево, в зависимости от обстановки переводили на тот или другой участок фронта. Местность была очень тяжелой. Танковая рота сильно помогала, как и самоходные орудия. На всякий случай, в качестве противотанковых пушек с северо-востока были поставлены легкие полевые гаубицы модели 18 [105-миллиметровые], - а именно, между Сталино и Рябинки.

Начиная с 8 августа русские атаковали также у Гладкое, - там также находился передовой наблюдатель, и недалеко был наблюдательный пункт 3-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Оборонительный огонь артиллерии отбивал все атаки русских. Вечером на правом фланге боевой группы возник кризис, вызванный тем, что противник нащупал слабую точку и через лес продвинулся к югу. Разведка и контратака с участием бронетранспортеров отодвинула русских несколько назад. После этого, ближе к вечеру, мы так же, из предосторожности, ввели в бой танки. Земля была болотистой, и они повернули обратно, но несколько танков все-таки застряло. Разворот танков панцер-гренадеры на правом фланге восприняли как знак отступления, и вечером линия фронта проходила по восточной окраине Рябинок.

Огонь вражеской артиллерии и минометов в течение всего дня причинял нам существенные потери, особенно на наблюдательных пунктах. Погиб обер-лейтенант Тамиш, командир 2-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Многие опытные радисты также погибли или были ранены.

10 августа: Круглосуточный, днем и ночью, оборонительный огонь нашего дивизиона и частей тяжелого дивизиона. В ночь на сегодня из-под Нового Трупня был переведен 3-й батальон 87-й дивизии, чтобы удлинить наш правый фланг. Сегодня с утра была атака с целью вернуть старые позиции. После артиллерийской подготовки, проведенная около 12 часов атака удалась. Мы вернули нашу старую позицию, за исключением нескольких бункеров.

Около 15 часов - мы не поверили своим глазам! - пехотинцы 3-го батальона 87-й дивизии оставили свои позиции, хотя по ним даже особенно не стреляли. Мы немедленно открыли артиллерийский огонь чтобы спасти ситуацию. Огонь вражеской артиллерии и минометов по Рябинкам. Капитан Лаватш ранен осколком в левый глаз. На грузовике его отвезли в тыл. Огнем управляет лейтенант Хайнляйн. Наши наблюдательные пункты находятся в прежних местах и образуют сеть сопротивления, прежде всего у обер-лейтенанта Лауэрманна из второго дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Восточнее Сталино свои позиции все еще удерживают К2 и 2-й батальон 304-го полка. Бежавшие гренадеры были частично пойманы у реки южнее Рябинки, и, совместно с оставшимися в Рябинках солдатами, были посланы в контратаку. Эта контратака поддерживалась всеми средствами. Все офицеры 1-го дивизиона, за исключением лейтенанта Хайнляйна, который управлял огнем, также пошли в контратаку. Контратаку прикрывали наши танки. Русское пулеметное гнездо, с тремя пулеметами, укрытое в низине, стреляло очень хорошо, и вызвало болезненные потери в рядах 1-го дивизиона. Лейтенант Хетцер погиб, мастер-радист Вайс и многие другие были ранены. Пулеметное гнездо русских было наконец-то уничтожено в ближнем бою, и это обеспечило поражение русских: никто из них назад не вернулся.

При этой контратаке в Сталино также было уничтожено несколько Т-34. Еще ночью фронт переместился назад, к линии южная часть Кривзы – это южная часть Сталино. Рябинки оставались в качестве плацдарма. Этой же ночью командование дивизионом принял старший лейтенант фон Йордан. Штаб боевой группы и штаб дивизиона находились в Сухарево.

11 августа: отражение дальнейших атак. Вечером занятие высот южнее Рябинки. Великолепный огонь двух выдвинутых вперед легких полевых гаубиц модели 18.

В ночь на 12 августа - отступление перед противником. На рассвете боевая группа заняла позиции сразу севернее Овсяники. Штаб боевой группы и штаб дивизиона находятся на просеке в лесу на дороге в Карманово. Артиллерия заняла позиции вокруг Карманово. Передовые наблюдатели остаются в тех же частях, в которых они были раньше. Наблюдательные пункты южнее и в Овсяниках. Сильный вражеский минометный огонь по Овсяникам.

13 августа: тяжелые оборонительные бои за Овсяники, с использованием всех видов оружия. В ночь на 14 августа - отступление перед противником. Занятие новой линии фронта в лесу. Линия фронта идет от Яузы с востока на запад через обе железные дороги, потом южнее Ясной Поляны до высоты 208,7. Там она переходит в участок боевой группы Бишофсхаузена. Здесь враг действует, прежде всего, минометами, и наносит ими очень большие потери танковым гренадерам. Также множатся потери в 1-м дивизионе. Все наши батареи стреляют великолепно, несмотря на тяжелые условия. Снова все сначала - новые оборонительные бои на новой позиции. Артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] находилось при 1-м батальоне 87-й дивизии, который выделил роту саперов для занятия обороны западней западной взлетно-посадочной полосы. Там же находились наблюдательный пункт 1-го дивизиона, передовой наблюдатель 9-го дивизиона, наблюдательный пункт 3-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка и передовой наблюдатель батареи тяжелых орудий [s.I.G.] 703-го пехотного полка. В то время как передовой наблюдатель 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка находился между двумя взлетно-посадочными полосами в 3-м батальоне 87-й дивизии, передовой наблюдатель и наблюдательный пункт 2-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка находились справа от взлетно-посадочной полосы.

15 августа: начался дождь и превратил все в болота и топи. Все промокли до нитки. По причине погоды вопрос снабжения встал очень остро. Артиллерия многократно в течение дня била по изготовившимся к атаке частям русских и принесла нам некоторое облегчение. Вражеские танки были уничтожены на обеих взлетно-посадочных полосах.

16 августа: артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] перешло к штабу боевой группы, который находился у высоты 209,7, севернее Карманово. Штаб дивизиона находился в 500 метрах южнее Кармановского лесопильного завода. Каждый день сильные атаки в разных местах.

С 17 по 21 августа: дальнейшие тяжелые оборонительные бои.

21 августа: 2-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка понес болезненные потери в офицерах и радистах. Обер-лейтенант Бухенау, командир 2-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка, обер-лейтенант Лауэрман и обер-лейтенант Блок были ранены. Командиром 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка стал обер-лейтенант Эндерс. Через несколько дней прибыл отозванный из отпуска командир 1-го дивизиона капитан Шефер. В ночь с 21 на 22 августа - отступление перед врагом. Передовые наблюдатели 1-го, 2-го и 3-го дивизионов оставались в трех выделенных для прикрытия отхода боевых группах, которые на высотах на старых позициях до рассвета прикрывали обе взлетно-посадочные полосы и дорогу от Ясной Поляны до высоты 209,7. Причиной отступления было очень сильное давление врага на боевую группу Бишофсхаузена. Вечером 21 августа позиции артиллерии были переведены в район Спасское. Штаб дивизиона находился юго-западнее от Спасское. Артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] находилось в Карманово у майора Цогбаума, в батальоне саперов 36-ой пехотной дивизии. Ему, вместе с батальоном Миклея [Hubert Mickley], была поручена оборона Карманова. Им были приданы зенитки, танковая рота Вайденбрюка, и еще одна рота из К2.

22 августа: оборудование позиций от Котиково по северной окраине Карманово и Рощицино, западная окраина Рощицино до дороги из Карманово на запад. Сильный огонь вражеской артиллерии. Все атаки были отбиты. Можно было надеяться удержать Карманово еще один день. Наблюдательные пункты 2-й, 3-й, 8-й и 4-й, передовые наблюдатели 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 8-й и 9-й батарей находятся в Карманово и вокруг него. Все превосходно стреляют. Все докладывают о вражеских целях. Посыльные, телефон и радио работают превосходно. После обеда, в 16:00, слабые силы врага прорываются на западные позиции, сильные звуки танковых моторов указывают на возможную ночную атаку с целью расширить захваченные позиции с помощью танков. Предпринята контратака силами наших небольших резервов, посыльных и одного взвода танковой роты Вайденбрюка. Ночью Рощицино сдано и проведена подготовка к сдаче Карманово. Передовые наблюдатели остаются в обеспечивающих отход частях.

23 августа поступил приказ отойти на линию Спасское; танки и батальон Миклея на рассвете на южной окраине Карманово обеспечивают отход. Около 9:00 последние части, под надёжным прикрытием обер-лейтенанта Вайденбрюка, очищают Карманово и занимают позицию у Спасского. При этом обер-лейтенантом Вайденбрюком уничтожены 5 из 6 атаковавших русских танков.

Штаб дивизиона находится в Чуйково. Сильный огонь из Кнашое и Попово. Враг собирает силы в Попово. Наша артиллерия удачно стреляет по обоим этим населенным пунктам. Вечером пришел приказ из боевой группы - пропустить батальоны Цогбаума и Миклея через окончательную линию фронта. 24 августа все части находились на новой линии фронта, после обеда наблюдательные пункты и передовые наблюдатели заняли свои позиции.

Многократно упоминавшийся в детальном отчете лейтенанта фон Имхофа об оборонительных боях в районе Карманово в августе 1942 года обер-лейтенант Вильгельм Вайденбрюк получил 18 сентября 1942 года за эти бои Рыцарский Крест. Его 5-я рота 3-го танкового полка, совместно с 7-й ротой, уничтожила за это время в тяжелейшей лесной местности 88 танков противника. В дальнейшем, 16 ноября 1944 года, будучи уже майором и командиром 104-го танкового батальона, Вайденбрюк получил и Дубовые Листья к Рыцарскому Кресту.

Тяжелые оборонительные бои с отступлениями в районе Карманово продолжались для 2-й танковой дивизии до декабря 1942 года. Потом дивизию, в качестве «пожарной команды» бросили на участок севернее Сычевки, где она также выдержала тяжелейшие оборонительные бои на морозе до 40 градусов. Во время этих боев фронт снова удалось укрепить.

В конце февраля части 2-й танковой дивизии были сняты с фронта; началось так называние "движение буйвола" [проводившаяся в марте 1943 года операция германских войск отводу 9-й армии и части 4-й армии из района Ржевского выступа]. Ржевская дуга была планомерно очищена.

С января 1943 года 1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка возглавил капитан Ханс Эндерс. А меня 1 февраля 1943 произвели в обер-лейтенанты. Я до сих пор горжусь характеристикой, которую мне тогда выдал мой тогдашний командир полка полковник Фабиунке:

Характеристика от 1 марта 1943 года на лейтенанта Вальтера Хайнляйна

Почти сформировавшаяся личность. Открытый, честный, жизнерадостный характер. Достаточные командные качества. Убежденный национал-социалист. Очень храбрый. Хорошие духовные наклонности. Хорошие достижения. Здоров. Занимается спортом. Среднего роста, худой, военного вида.

Сильные стороны: усердный, энергичный, надежный, находчивый и молчаливый.

Слабые стороны: нет.

Общая оценка: выше среднего.

Командир полка полковник Фабиунке.

В середине января я был представлен к значку за ближний бой, но награда нашла меня только 30 октября 1943 года. Во время отступления из Ржевского выступа я вновь участвовал в боях в качестве передового наблюдателя. Приведу один пример, - хотя во время отступления такое происходило тысячу раз. Я снова был прикомандирован к пехотной роте моего друга капитана Генриха Флекенштайна, для прикрытия дальнейшего отступления у Ржева. Был мороз 40 градусов и снег в метр глубиной. Едва я, с моей батареей, занял высоту, как уже появились первые коричневые фигуры. Наша пехота только окопалась в метровом снегу, как среди нас разорвались первые снаряды. Появлялось все больше русских, и становилось понятно, что эти массы мы остановить не сможем. Я отдал приказ открыть заградительный огонь, но вскоре должен был последовать за общим отступлением. Мы отступали по бездорожью, по открытой местности, под стрелковым и артиллерийским огнем противника. Сначала мы еще могли нести наших раненых товарищей на брезенте, но скоро наши пробивавшиеся через снег пехотинцы потеряли силы. Вследствие этого дальше пошли только способные передвигаться самостоятельно, но и они были изнурены до изнеможения.

Полностью промокшие от пота, мы, вместе с остатками пехотной роты, дошли до небольшого леса. Там меня, слава богу, ждал «мой верный танк», в который я не влез, а буквально упал. Переодеться возможности не было, и я держался в коробке из промерзшей стали. Несмотря на это, я не заболел! Пехотинцам было не лучше. Вернувшиеся пехотинцы тоже искупались в собственном поту, и в их броневиках у них тоже не было возможности переодеться.

Я хочу привести еще один пример, который демонстрирует дисциплину и послушание до самой смерти. После тяжелого ближнего боя в одной деревне наши пехотинцы должны были на ночь отступить и сдать позиции. Один вахмистр, который вместе с радистом был придан этой части для поддержки в качестве передового наблюдателя, тоже должен был отступить вместе со всеми. Под сильным огнем атакующих русских радист должен был оставить тяжелую ранцевую рацию. При потере рации нужно было докладывать наверх. Проводилось расследование, при каких обстоятельствах рация была потеряна, и были возможны очень строгие наказания. Чтобы этого избежать, мой командир Ханс Эндрес решил вернуть рацию обратно. Вместе с этим вахмистром он сел в открытый сверху броневик и поехал обратно в деревню искать рацию. Была ночь, когда они вдвоем исчезли в деревне. Достигнет ли успеха эта "команда поездки на небо"? Наконец броневик вернулся. Мой шеф выпрыгнул из него сам, а вахмистра нам пришлось вытаскивать. Мы положили его в доме на столе, раздели, - оказалось, у него было сквозное ранение в легкое. Мы его перевязали, но сразу после этого он умер.

Я тогда спрашивал себя: стоит ли человеческая жизнь меньше, чем рация? Но здесь замечательно то, что мой командир не приказал вахмистру вернуть прибор, а, - в пример нам, - сам рисковал своей жизнью. Таким он был всегда, мой командир Ханс Эндрес.

В марте 1943 года наши части, - точнее то, что от них осталось, - оставили Ржевскую дугу и, планомерно отступая, достигли Вязьмы. Еще дальше назад, между Смоленском и Витебском, нас "освежили". Этим словом обозначалось пополнение людьми, вооружением и машинами. Южнее Орла 3-я танковая дивизия получила новые танки Pz.IV, пехотинцы - новые броневики, а мы - самоходные орудия "Хуммель" и "Веспе".

«Веспе» - это смонтированная на шасси танка Pz.II 10,5-сантиметровая гаубица, открытая сверху, но защищенная броней с боков. Эта броня защищала от стрелкового оружия. Шасси «Веспе» было чуть-чуть слабовато, - но лично у меня они не ломались. А «Хуммель» - это то же самое, но с 15-сантиметровой гаубицей. Максимальная дистанция стрельбы составляла около 12 километров. Каждая батарея получила по 4 самоходных орудия. 1-я и 2-я батареи были оснащены «Веспе», а 3-я батарея получила «Хуммель». Для подвоза боеприпасов служили так называемые «Муни-Веспе» и «Муни-Хуммель» - те же самые машины, но без орудий. Командиры батарей получили командирские танки - нормальный танк Pz.III, но без пушки. Стоп, пушка все-таки была, но она была из дерева! Враг не должен был понять, что это командирский танк. Внутри танка места для боеукладки не было, оно было заполнено радиостанциями и оптическим прибором в башне. Это была выдвигаемая подзорная труба, похожая на перископ подводной лодки. Особенно сильное увеличение позволяло лучше наблюдать. Передовые наблюдатели также получили такие танки.

Начиная с этого момента, мы были полностью мобильны и могли применяться для стрельбы прямой наводкой: например во время танковых атак или вместе с броневиками. В следующие годы это новое вооружение показало себя с самой лучшей стороны, даже когда возможности для самообороны были в дефиците. Позже командирские танки также получили пушку.

Получив новое оружие, - «Веспе», «Хеммели», Pz.III, Pz.IV, «Пантеры», «Тигры», - мы думали, что сейчас мы все-таки сможем победить.

Операция "Цитадель"

С 17 апреля до 4 июля 1943 года, после так называемого "освежения", мы являлись армейским резервом в районе Орел-Кромы. Мы принадлежали 9-й армии под командованием генерал-полковника Моделя. За эти недели мы хорошо отдохнули; наконец-то, после долгого времени, у нас была нормальная еда из полевой кухни. Кроме горохового супа с хорошим куском мяса или сарделькой я получал мое любимое блюдо: рис с шоколадом. Мы много занимались спортом, устраивали соревнования, - в том числе по стрельбе. Но после соревнований по стрельбе из пистолета я понял, что если дело станет серьезным, мне лучше будет не стрелять, а бросить пистолет в противника.

К началу наступления мой дивизион (1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка) вместе с частями 9-й танковой дивизии находился во втором эшелоне. Перед нами наступали 20-я танковая и 6-я пехотная дивизии. Наступлению предшествовала артиллерийская подготовка и атаки авиации. Но как раз тогда, когда мы готовились к атаке, русские провели свою собственную артподготовку. У нас основная часть людей была уже готова к атаке, и мы понесли приличные потери и в технике, и в людях.

Я сидел в командирском танке (это был танк Pz.III) вместе с моим командиром капитаном Хансом Эндресом. Капитан Эндрес сидел в башне и наблюдал в свой бинокль, а я сидел под ним, у башенной подзорной трубы. Вместе с новыми «Тиграми» и «Пантерами», а также танками Pz.IV, мы пошли в атаку. Стреляя из всех орудий, танки и наши самоходки оттеснили русскую пехоту на несколько километров. Сначала мы встретили лежащих в окопах русских пехотинцев, которых можно было легко переехать. Но потом мы встретили настолько серьезную оборону, что наше наступление захлебнулось. В особенности трудным орешком были закопанные в землю танки и орудия, а также новые русские самоходные орудия с 12,2-сантиметровой пушкой, - они и остановили наше продвижение. Русские часто окапывали танки до пушки, а мы вообще никогда не окапывали.

Под Курском мы практически атаковали в одной линии с танками. У нас было преимущество перед простой артиллерией: мы могли двигаться, и при атаке мы шли вместе с танками, стреляя прямой наводкой. Но сходу мы не стреляли.

Разумеется, капитан Эндрес давно открыл огонь по врагу, но в этом аду он не мог найти разрывы собственных орудий. В мою подзорную трубу с сильным увеличением я мог видеть немного больше, чем он в свой бинокль. Перед нами и возле нас некоторые танки уже начинали гореть. Бронетранспортеры взрывались, и пехота бежала от горящих машин. Русская артиллерия действовала массировано, у нее там были оборудованные позиции. Противотанковая артиллерия тоже была ужасно сильная.

Мы стояли на холме и наблюдали за событиями. Первые танки уже потянулись назад, в дыму от их горящих соседей. Со страхом я ждал, что мой командир также отдаст приказ отступить, но нет, он сказал: "Мы, с нашим командирским танком, не можем отступить, - мы должны быть примером для всех остальных!" Мы не долго ждали: возле нас начали рваться снаряды тяжелой артиллерии. В мою подзорную трубу я скоро обнаружил русские пушки, которые стреляли по нам. В это трудно поверить, но я видел, как снаряд покидает ствол: это возможно, только если стоять прямо на линии выстрела. Разрывы снарядов раздавались все ближе к нам, было понятно, что русские стараются попасть именно по нам. Один снаряд со страшным звуком разорвался прямо возле нас. Мой командир закричал: "Теперь наша очередь!" И только теперь он отдал приказ отступать. Это была действительно последняя секунда, - следующий снаряд взорвался точно в том месте, на котором мы только что стояли.

Это был ад! В воздухе были тысячи самолетов, - тысячи! Там шли воздушные бои. На земле с одной стороны были мы со своими танками, а с другой противник со своим оружием, - прежде всего артиллерией. У русских было много пушек, которые могли уничтожать немецкие танки. Наши танки частично застревали в грязи и в болотах. Русские стреляли с высот из окопанных самоходных артиллерийских установок, открытых сверху. Я помню, как ехал в центре строя в танке вместе с моим командиром, и как его адъютант наблюдал за полем боя. Наши танки справа и слева от нас были подбиты, наши самоходки застряли в грязи. Мы тоже стреляли из наших орудий, но ничего не было понятно, - из-за дыма и грохота стрельбы мы не могли ни определить цели, ни передать команду. То, что там было, было безумием!

Эти бои продолжались таким же образом и с такой же интенсивностью и в следующие несколько дней. Потом пришло сообщение: погиб обер-лейтенант Грюндель, командир 2-й батареи! Капитан Эндрес немного подумал и дал мне приказ: "Хайнляйн, с этого момента вы принимаете 2-ю батарею!" Я спросил: «Где и как мне это сделать?» Эндрес ответил: "Выпрыгивай и ищи командирский танк с передовым наблюдателем". Мы стояли посреди системы окопов русской пехоты. По рации командирский танк 2-й батареи был поставлен в известность, что я иду, и Эндрес дал приказ взять меня в танк.

Я открыл боковой люк, выбросил мой пистолет-пулемет и выпрыгнул из танка. Перед нами в окопе было русское орудие, которое мы переехали. Теперь я стоял один в высокой траве под градом выстрелов, и вокруг были русские. Стреляя вокруг себя, я искал командирский танк, и испытал большое облегчение, увидев его. Люк открылся, и я вскарабкался в танк. И что теперь? Вместе с нашими оставшимися танками мы снова вступили в бой, хотя еще несколько наших танков были подбиты.

Я немедленно отдал приказ на открытие огня теперь уже моей батарее «Веспе». Но в этом аду я не мог найти «мои» разрывы, даже когда приказал стрелять дымовыми снарядами. В небе надо мной я видел много воздушных боев, а вокруг нас разрывались снаряды дальнобойной артиллерии. Я думаю, что это были или 12,2- или 15-сантиметровые «толстые гостинцы». Попадание такого снаряда мой танк я не пережил бы. Теперь я попытался найти вражескую артиллерию или какую-либо другую цель, но в толкотне боя это было просто невозможно. И в этот день решающий прорыв нам не удался. Все это больше не имело смысла - битва была проиграна.

Наше наступление было подготовлено, но помешала Африка, - эти два наступления были в одно и то же время. Мы думали, что мы победим в Африке, и переведем наши части в Россию, для наступления под Курском. Но этого не получилось. Нам пришлось забирать части из России, чтобы помочь в Африке.

На следующих страницах полностью приводится отчет 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка, датированный 9 июля 1943 года:

5 июля 1943 года:

В 4:30 дивизион открыл огонь по указанным площадям и точкам. В 6:30, с началом атаки 6-й пехотной дивизии, - вновь открыл огонь по позициям пехоты в 500 метрах к северо-востоку от Ясной Поляны. Израсходовано 4 боекомплекта. Атака пехоты развивается хорошо. Сильное сопротивление врага на восточной и северной опушках леса западней Ясной Поляны. Огонь дивизиона по этим опушкам. Передовые наблюдатели поддерживают атаку 1-го и 2-го батальонов 18-го гренадерского полка; артиллерийское отделение связи в 18-м гренадерском полку постоянно передает местонахождение передовой линии по телефону и радио. Дивизион продолжает вести огонь по квадратам 1030 и 1032.

В 7:50 смена позиций 1-й и 2-й батарей, 3-я батарея продолжает поддерживать атаку.

Командир 3-й батареи на танке Pz.III сопровождает продвижение «Тигров». Командир дивизиона и командиры 1-й и 2-й батарей на танках Pz.III поддерживают атаку, которая достигла уже квадрата 1012. Сопротивление врага в квадратах 1011 и 1029 в целом сломлено.

В 8:30 с востока взят Подолян. Враг отходит юго-запад. Дивизион подавляет отступающих пехотинцев. Смена позиций дивизионом в квадрат 1044.

Огонь вражеской артиллерии на правом фланге. Дивизион передвигается дальше вперед вместе с «Тиграми» и самоходными орудиями через квадраты 1057, 1058 до квадрата 1088. Огонь вражеской противотанковой артиллерии из квадратов 1111 и 1112. Сильное сосредоточение врага в квадратах 1111 и 1112. 25 - 30 вражеских танков едут по высотам южнее квадратов 1111 и 1112, с ними 6 грузовиков с пехотой и 4 многоствольных реактивных установки. Огневые налеты дивизиона по лесу в квадрате 1112 и по его восточным опушкам.

В 11:30 наши сосредоточившиеся для атаки части разбиты. Оттуда никто не вернулся. Отступление до 1058.

В 17:30 наступление до высоты в 500 метрах севернее 1107. Сильный огонь вражеской артиллерии из 1110 и 1111. Дивизион обстреливает движущегося врага в Саборовке и подавляет высоты 238,5 и 230,4 южнее Саборовки.

В 20:00 заградительный огонь по площадям. Передовые наблюдатели передвинуты к гренадерам.

Ночь прошла спокойно.

Израсходовано:

1313 выстрелов к легким полевым гаубицам

433 выстрела к тяжелым полевым гаубицам

Потери:

3 погибших (от бомбардировщиков)

1 унтер-офицер ранен (на мине)

1 унтер-офицер ранен (от бомбардировщиков)

5 человек ранено (от бомбардировщиков)

1 бронетранспортер

6 июля 1943 года:

В 4:15 находимся на передовой в 500 метрах севернее Саборовка. В квадрате 1112 наблюдали около 15 вражеских танков. Продвигаемся на северо-восток. Сосредоточение врага в квадрате 1112. Огонь дивизиона по сосредоточению врага в квадрате 1112. Органные [имеется в виду «сталинский орган»] налеты врага. 2-я батарея уничтожила многоствольную реактивную установку.

В 4:45 русская контратака на левом фланге с 20-30 танками из 1111 и 1112 на северо-запад. Дивизион хорошо легшим огнем вынуждает вражескую пехоту остановиться. Враг несет сильные потери. «Тигры» идут в атаку и, по сообщению командира 2-й батареи, подбивают 16 вражеских танков. 1 «Тигр» горит.

В 5:15 атака боевой группы (батальон Боксберга, батальон Хофмайстера и 1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка) на Саборовку. Высоты в 1111 и 1112 сильно укреплены и заняты врагом. Дивизион дымовой завесой прикрывает сосредоточение танков для атаки.

В 12:30 высота 1111 взята. В квадрате 1117 на левом и правом флангах около 30 - 40 вражеских танков.

В 15:00 враг идет в контратаку. Танки толкают пехотинцев вперед. Огонь дивизиона хорошо ложится между атакующей пехотой, которая остается лежать. Атака батальона Боксберга. По меньшей мере 8 вражеских танков подбиты и горят. Дивизион заставил замолчать вражескую батарею. Открытые левый и правый фланг. Враг отходит назад. Атака наших танков хорошо продвигается вперед.

Около 22:00 острие атаки находится в квадрате 1135. Дальнейшее продвижение невозможно, потому что ни горючее, ни боеприпасы не доставлены. Огневые позиции батальона в квадрате 1111. Заняли круговую оборону, "объежились" [имеется в виду, «позиция-ёж», т.е. круговая оборона на опорном пункте]. Ночь прошла спокойно.

Израсходовано:

1068 выстрелов к легким полевым гаубицам

119 выстрела к тяжелым полевым гаубицам

Потери:

7 ранено

7 июля 1943 года:

В 3:45 отступление перед врагом. Дивизион ведет огонь по теснящим нас русским пехотинцам. 3-я батарея уничтожила вражескую пушку в квадрате 1148. Нарастающий огонь тяжелой (18-см) артиллерии с открытых правого и левого фланга [сложно сказать, какие тяжёлые советские орудия действовали в этот момент, но точно не 180-мм пушки на железнодорожных транспортёрах ТМ-1-180].

В 11:00 новое отступление до квадрата 1117.

В 13:00 атака полка Бука, 2-го батальона 3-го танкового полка и 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка в направлении 1118. Сначала наступление хорошо продвигалось вперед. У Кутпотей находится сильная противотанковая оборона и тяжелая зенитка. Атака захлебнулась под сильным огнем этих тяжелых орудий. Командирские танки командиров 1-й, 2-й и 3-й батарей подбиты противотанковыми орудиями. Дивизион заставил пушки противника замолчать. Обслуга орудий бежит. Высота удержана. Ночью высота снова оставлена. Наблюдательный танк 1-й батареи пришлось взорвать.

Штаб дивизиона в 1:30 перешел 500 метров южнее 1107.

Израсходовано:

487 выстрелов к легким полевым гаубицам

123 выстрела к тяжелым полевым гаубицам

Потери:

Обер-лейтенант Гюндель, командир 2-й батареи 74-го танково-артиллерийского полка (убит выстрелом из стрелкового оружия в грудь)

5 человек ранено (бомбы с самолетов)

1 наблюдательный танк взорван

8 июля 1943 года:

В 4:00 совещание командиров на местности об атаке на высоту 274,5 (квадрат 1148).

В 5:20 начало атаки. Дивизион открывает огонь и немедленно уничтожает позиции пехоты и известные позиции орудий. Сильная противотанковая оборона из квадратов 1128, 1142 и 1149. Дивизион уничтожает легкие пушки на левом фланге. Дивизион постоянно производит огневые налеты по высотам 230,6 и в квадрате 1148. Сильный артиллерийский огонь из местности западнее 225,271 и с высоты 268,5.

В 6:00 обнаружены танки и артиллерия между 303, 302 и 1148. Атака южнее 1134 захлебнулась. Дивизион ведет безостановочный огонь по вражеским танкам и оборонительным позициям. Батареи перемещены в квадрат 1116. После обеда новая атака танков и пехоты в сопровождении дивизионного наблюдательного танка в направлении на юг. Атака дошла до половины высоты и осталась там лежать.

Вражеские танки и артиллерия господствуют над местностью и останавливают все атаки. Дивизион накрывает позиции длительным огнем и уничтожает вражеские танки.

Штаб дивизиона в квадрате 1134. Ночью установлена связь со 2-м батальоном 304-го полка. Штаб дивизиона с 20:00 в 500 метрах юго-восточней 302.

Израсходовано:

884 выстрелов к легким полевым гаубицам

174 выстрела к тяжелым полевым гаубицам

Потери:

1 унтер-офицер погиб (пулеметный огонь)

Вот таким был детальный отчет 1-го дивизиона нашего 74-го танково-гренадерского полка.

После прекращения наступления капитан Ханс Эндрес сдал дивизион капитану Карлу Хаузелю и получил новые задания. За персональные заслуги и успехи дивизиона 14-го августа 1943-го года Ханс Эндрес получил Рыцарский Крест. Войну он закончил майором.

Новый командир дивизиона капитан Карл Хаузель до того был командиром 11-й батареи 74-го танково-артиллерийского полка. 10-го августа 1943-го года Хаузель был награжден Немецким Крестом в золоте.

А я, в звании обер-лейтенанта, теперь являлся командиром 2-й батареи, которая была оснащена самоходными орудиями «Веспе». Несмотря на новые для себя задачи командира батареи, в последующие месяцы я продолжал участвовать в боях в качестве передового наблюдателя.

Бои во время отступления

Начиная, самое позднее, с 10 июля 1943 года, наше большое наступление под названием "Цитадель" можно было рассматривать как неудавшееся. 12 июля 1943 года русские начали свое наступление на Орловской дуге с востока и севера. Немецкое командование должно было перегруппироваться и переместить некоторые дивизии в район русских прорывов. 13 июля 1943 года 2-я танковая дивизия была переведена в район северо-восточнее Орла. Фронт здесь готов был уже развалиться.

Это было 16 июля 1943 года под Орлом. Как вечный передовой наблюдатель я находился на самой передовой линии, чтобы оттуда управлять огнем моей батареи. Я, вместе с моим радистом, окопался на обратном склоне высоты и начал пристреливать определенные ориентиры на вражеской стороне. Это означало, что в случае вражеской атаки, я мог обстрелять эти точки, уже не выдавая данные для стрельбы.

Горячая еда доставлена не была, и поэтому нам были выданы так называемые "пакеты ближнего боя". Они содержали высококонцентрированные продукты питания: такие, например, как кока-кола и виноградный сахар. Была короткая пауза между боями. Враг уже отмечался артиллерийским огнем, - это обычно означало, что он собирается наступать. Скоро возникли первые коричневые фигуры и атаковали наши позиции. Я немедленно отдал приказ открыть огонь, и снаряды с воем полетели в направлении наступающих. Противник наступал огромными массами и хотел обойти нас с левого фланга. Был риск того, что мы попадём в окружение. Наши пехотинцы оставили свои окопы и начали отходить.

Я, конечно, тоже не мог оставаться, и шел с пехотинцами по некрутому склону. Теперь возникла странная ситуация. Слева от меня появились русские, - они бежали недалеко от нас, параллельно нам. Ни мы, ни русские друг по другу не стреляли, только артиллерия накрывала нас своими разрывами. Я не мог определить, был ли это наш огонь или вражеский.

Я попытался укрыться в леске. При этом я попал в заполненный дождевой водой водосточный желоб (из огня да в полымя!). Артиллерийские снаряды рвались недалеко от меня, ломая деревья и разбрасывая землю. Один снаряд со страшным звуком разорвался прямо возле меня. К моему счастью, снаряд попал в мягкую землю, взорвался на глубине и осколки пошли вверх. Но один осколок все-таки попал мне в голову. По легкомысленности я опять не надел шлем, который остановил бы этот осколок. Кровь потекла у меня по лицу. Я быстро вытер кровь, вытащил бинт, наложил себе повязку на лоб, и пошел дальше.

Там я увидел лежащую на земле фигуру, оказавшуюся обер-лейтенантом Метцом, моим другом и командиром соседней батареи. Осколок попал ему в ногу, и он не мог больше передвигаться. "Не двигайся, я тебя вытащу!" - закричал я ему. Я побежал еще быстрее и увидел посыльного из нашей дивизии: он стоял под деревом и у него был мотоцикл с коляской. Я столкнул его с мотоцикла, вскочил в седло и помчался обратно вверх по склону. Под градом выстрелов я нашел моего друга, погрузил его в коляску и рванулся обратно, в исходном направлении. Мы промчались мимо озадаченного посыльного и поехали дальше, пока я не нашел перевязочный пункт, куда и сдал Хансика Метца.

Посыльный получил свой мотоцикл обратно. Осколок, который я тогда получил, до сих пор у меня в голове, и я до сих пор не знаю, кого мне благодарить за мои головные боли - друзей или врагов. Штабной врач выдал мне справку, что я не могу носить стальной шлем, потому что меня в голове осколок. А Ханс Метц написал благодарственное письмо моим родителям, и в дальнейшем, пока был в госпитале, переписывался с ними. 15 сентября 1943 года он получил Немецкий Крест в золоте, а 5 марта 1945 года, будучи капитаном и командиром 1042-й батареи – Рыцарский Крест.

18 июля 1943 года началось большое наступление врага. Оно имело масштабы, которые затмили все, что было до сих пор. Плотные волны наступающих, с 200-300 танками, катились на нас. Наступление было направлено на Орел и Брянск. Героическое сопротивление задерживало врага, который терял в день по 20 танков. Но части нашей дивизии все-таки были отрезаны, настал полный хаос. Пришел приказ на отступление и занятие новых позиций за рекой Окой.

Здесь наступление русских на короткое время удалось остановить, их переправа через реку не удалась. Я снова и снова участвовал в оборонительных боях, мы в основном стреляли прямой наводкой. Русское наступление на Орел сорвалось, как и попытки прорывов у Ельни и Рославля. Только 2-я и 8-я танковые дивизии в этих оборонительных боях уничтожили около 900 (!) танков и машин противника, несмотря на то, что сами были далеки от штатной численности [преувеличение своих успехов потерпевшими поражение германскими командирами достигло здесь, вероятно, максимума].

Все эти оборонительные бои я не могу ни вспомнить, ни описать, - я постоянно был в бою и у меня они все перепутались, запомнились только несколько особенно ярких эпизодов. Один раз я был прикомандирован к роте пехоты, которая занимала фронт около 2 километров. В этой роте остались 7 (!) человек, они находили в окопе на расстоянии 100 метров друг от друга. Эти пехотинцы были такими опустошенными боями и уставшими, что ночью засыпали на посту. Почти каждую ночь русская разведка утаскивала одного из них из окопов. Мне самому приходилось обходить их посты, контролировать, не заснули ли они, и будить их.

Из-за постоянных прорывов врага в различных местах положение запутывалось все больше и больше. Часто между нашими частями возникали огромные дыры, через которые русские делали новые прорывы. Где стоят наши соседи? Когда мне опять надо было ехать в какую-нибудь новую часть, чтобы поддерживать ее артиллерией, я часто блуждал по полям и лесам по причине общего бардака и плохих карт. Повсюду были партизаны, и мне очень повезло, что я им не попался. Так однажды я ехал на моем командирском танке с целью разведать положение. Я осторожно заехал на пригорок, и, - о ужас!, - получил страшный удар. Бронебойный снаряд попал в правую гусеницу и разбил ее. Поворачивая направо и налево, мой водитель попытался отъехать назад. К счастью, нам удалось съехать назад с пригорка. Но мой любимый танк пришлось взорвать, - для этого в каждом танке был запас взрывчатки. В нашу часть мы вернулись пешком.

В другой раз нашей дивизией заткнули дыру во фронте. Я с моей батареей занял позицию за холмом, и пристрелял ориентиры. Потом я на броневике поехал в направлении врага разведать обстановку. Наших пехотинцев нигде не было. Я поехал еще дальше, и увидел огромное количество вражеских сил, которые переходили через речку. Это была моторизованная часть, с ней были лошадиные упряжки и танки. Я немедленно открыл огонь по переправе, прямо по массам врага, - с потрясающими результатами. Я должен был удерживать врага как можно дольше, до тех пор, пока наши части не закроют дыру во фронте. Спустя некоторое время ко мне присоединились «небельверферы» [реактивные миномёты] и армейская артиллерия. Это был ад!

Чтобы разведать, где находится враг, я подъехал к хутору, вышел из броневика и поднялся примерно на 100 метров, двигаясь к ближайшему дому. Когда я к нему подошел, то я увидел, что у входа стоит немецкий карабин. Я не видел немецких пехотинцев, и для меня так и осталось загадкой, почему там стоял этот немецкий карабин? Я взял карабин в руки, и убедился, что он заряжен. Потом я заглянул за угол дома, и у меня перехватило дыхание. Не далее чем в 20 метрах от меня я увидел русских пехотинцев, которые шли на меня широким фронтом. Впереди шел офицер или комиссар. А дальше были видны подходящие толпы русских, с лошадьми и машинами, они переходили через болото и ручей.

Что мне было делать? Если бежать, то русские догонят меня быстрее, чем я добегу до броневика; если промедлю, они меня застрелят здесь! Я быстро принял решение: прицелился и выстрелил из найденного карабина в их предводителя, - он упал на землю (не знаю, убил я его или нет), - и тут же отпрыгнул назад. Под градом пуль я помчался к моему броневику и поехал обратно к моей батарее. Достигнув батареи, я получил приказ немедленно сменить позицию. В дивизии перехватили вражеский разговор по рации: у нас была такая возможность, у нас было специальное подразделение для этого. В этой русском радиосообщении приказывалось всеми средствами уничтожить мою батарею, потому что она задерживает русское наступление, наносит потери. Едва мы оставили позицию, началось русское «огненное волшебство». Но снаряды били по пустому гнезду! Тем временем наши части закрыли дыру во фронте. Вражеское наступление было остановлено только благодаря моей батарее.

Если кто-то думает, что на войне погибают только солдаты, находящиеся на переднем крае, то он ошибается! Я снова был в нашем обозе, где обеспечивал снабжение боеприпасами. Также я пошел на кухню, обсудить с поваром раскладку продуктов и меню. И, как это часто бывало, неожиданно вокруг нас начали рваться снаряды. Один снаряд попал в грузовик полевой кухни рядом со мной, и ранил повара. Я доставил его на перевязочный пункт, который был рядом. Там врачи только что закончили предыдущую операцию и сразу же положили моего повара на операционный стол. Мне разрешили посмотреть, что там происходит. Врачи его раздели, и оказалось, что осколками у него было повреждены многие органы в животе и груди. Я удивлялся врачам, которые, несмотря на то, что снаряды рвались прямо у палатки, в полном спокойствии сшивали разорванные органы. Операция продолжалась почти час, но напрасно - мой повар умер.

8 августа 1943 года 2-я танковая дивизия была снята с фронта и ускоренным маршем переведена в Ельню. Там также были тяжелейшие оборонительные бои, с дальнейшими потерями территории и отходом за Десну. Дивизия была практически разбита, и 4 сентября её опять сняли с фронта, и перевели восточнее Смоленска, под Ярцево, для восстановления. После нескольких дней восстановления 2-ю танковую дивизию походным порядком перевели в район Чернигова и опять поставили в оборону на фронте. Русский Drang nach Westen [натиск на запад] продолжался, не ослабевая. Русские шли все дальше, и мы все меньше могли им что-то противопоставить. К концу сентября нас вынудили отойти за Днепр. Наибольшие потери мы несли от пехоты и танков, но не от авиации.

Было 26 сентября 1943 года. Мы отступали на запад. Нам надо было переправиться через Днепр. Все мосты были взорваны, и наши пионеры [т.е. сапёры] построили временный мост. Русские были уже прямо позади нас и, частично, рядом с нами. Это значило, что надо было обеспечивать наш переход через Днепр. Я получил приказ прикрывать мост моими «Веспе» до тех пор, пока последние части не перейдут через Днепр. Мы опять были настоящей «командой поездки на небо»!

Я установил мои самоходные орудия рядом с дорогой, по которой шло отступление, и немедленно приказал открыть огонь по уже появившимся русским. Прямой наводкой, стрельба которой для моих людей уже стала практически ежедневным занятием, мы принудили русских отойти в укрытие. Я стоял рядом с моими самоходками, и увидел, что по дороге кто-то приближается. Это оказался мой командир дивизиона, майор Хаузель. Как нас учили, я вышел вперед для доклада. Но русские нас увидели и открыли по нам огонь. После доклада я повернулся к моим самоходкам, но тут получил удар в грудь и упал на дорогу. Мой командир также упал рядом со мной, у него было касательное ранение в правую руку. Я осмотрел себя и увидел дыру над моим левым нагрудным карманом, прямо напротив сердца. Мы с удивлением друг на друга посмотрели, и мой командир сказал мне: "Хайнляйн, это ваше пятое ранение, вы получите золотой значок за ранения" [нагрудный знак за ранения 1-й степени (золотой) вручался за 5 или большее количество ран, - а также за серьёзные ранения, приводящие к полной инвалидности]. Это у него был приступ юмора висельника. Он оттащил меня в придорожную канаву.

Мои люди все это наблюдали и запросили для меня перевозку. В бешенстве, они открыли по русским огонь и стреляли, пока огонь русской пехоты не прекратился полностью. Тем временем приехал броневик, в который меня погрузили. Когда броневик уже стронулся с места, я сказал: "Стой, посмотрим, что там у меня случилось". Мне расстегнули накидку и рубашку, пошла кровь, но мне было не особенно больно. Когда вытерли кровь, никакого пулевого ранения, как все думали, видно не было, было виден только тупой удар напротив сердца. Что произошло? Дело в том, что было холодно, и я носил меховой жилет под накидкой. А в нагрудном кармане у меня были документы: денежная книжка, отпускная книжка, и так далее. Пуля пробила нагрудный карман, но меховой жилет и пачка документов её отклонили, и она только поцарапала мне кожу на ребре и вышла наружу: шла кровь, но ранение не было тяжёлым. Мне быстро наложили повязку, я оделся, выпрыгнул из броневика и побежал к моим людям у орудий. Они были поражены и думали, что я - это привидение, или что я святой! Они уставились на дыру в моем нагрудном кармане, а потом, не веря, на меня. Мне опять повезло! В госпиталь я не попал.

Моей батарее огнем прямой наводкой удалось помешать русским захватить переправу через реку. Когда все наши части переправились, переправился и я с моими самоходными орудиями, а мост был взорван. Таким образом, мы обеспечили переход наших частей через реку. Обычно в таких случаях офицеры получают Рыцарский Крест.

Месяцы отдыха

Оборонительные бои за Днепр продолжались для 2-й танковой дивизии до конца октября 1943 года. Потом, до конца 1943 года, были бои в Припятских болотах, в районе городов Речица и Щитковичи.

В декабре 1943 года дивизия была снята с фронта. После 2 лет и 4 месяцев непрерывных боёв в России дивизия полностью сточилась и настойчиво нуждалась в "освежении". Эшелонами нас перевезли в северную Францию, в район Аррас-Камбре-Бапом. Сменилось руководство дивизии: генерал-лейтенант Фольрат Люббе получил 17 августа 1943 года Рыцарский Крест и стал командиром 81-й пехотной дивизии, а новым командиром 2-й танковой дивизии стал генерал-лейтенант Генрих Фрайхерр фон Люттвиц. Свой Рыцарский Крест он получил ещё 27 мая 1942 года, будучи полковником и командиром 59-го пехотного полка.

В конце января 1944 года я получил приказ привезти делегацию 2-й танковой дивизии в Хофбург в Вену [Хофбург – это дворцовый комплекс династии Габсбургов в Вене], на прием к гаулятеру Бальдуру фон Шираху. После этого я получил многонедельный отпуск. В венской газете 28 января 1944 года был напечатан отчет о приеме:

Рейхсляйтер принял фронтовых солдат.

Рейхсляйтер Бальдур фон Ширах принял в четверг на Бальхаусплатц делегацию 2-й танковой дивизии под командованием обер-лейтенанта Хайнляйна в составе 56 унтер-офицеров и солдат, которые в тяжелейших боях на Восточном фронте были многократно награждены и теперь находятся в многонедельном восстановительном отпуске в Австрии. После того как рейхсляйтер нарисовал своим гостям впечатляющую картину достоверной решимости и готовности родины к борьбе, которая, - и в Вене тоже, - прошла все проверки на прочность, и всегда с честью доказывает это фронту, он передал им сердечные пожелания от населения Вены и успехов в дальнейших сражениях на фронте.

Потом я находился в отпуске в Зальцкаммергут [курортный район в Верхней Австрии] и там получил телеграмму о том, что 21 февраля 1944 года мне присвоен Немецкий Крест в золоте. В представлении на эту высокую награду за храбрость можно было прочитать:

Хайнляйн, с его батареей самоходных орудий, находился в самых горячих пунктах боев среднего участка Восточного фронта: Вязьма, Клин подмосковный, Ржев, Белой, Орел, Ельня, Чернигов, у Припяти, на Днепре юго-западнее Гомеля, Решица и Березина.

Хайнляйн, который после участия в западной кампании и на Балканах, с октября 1941 года находился на Востоке, разбивал на самой передовой линии вражеские позиции и отражал атаки, участвовал в ближних боях и шел, после прорывов большевиков, в контратаки вместе с пехотой. Во время наших атак Хайнляйн уничтожил много орудий. Особенно он выделился при обороне плацдарма на Днепре северо-западнее Чернигова, где он, с кратчайшего расстояния, уничтожил уже прорвавшиеся батальоны врага. При этом он был ранен в пятый раз.

Он носит следующие награды: ЕК1, ЕК2, значок за ранения в серебре, значок за танковую атаку, восточную медаль и болгарский орден «За военные заслуги». Особенное свидетельство признания от Главнокомандующего сухопутными войсками за его выдающиеся заслуги на поле боя под Вязьмой он получил 12.10.1941.

И ещё один сохранившийся документ:

Характеристика на обер-лейтенанта Вальтера Хайнляйна от 1 марта 1944 года.

Офицер, идеально подходящий для своей профессии. По характеру чистый, открытый, ясный. Солидная, спокойная натура, при этом веселый и горячий. Темпераментный, энергичный и очень сознающий свой долг. Физически ловкий и выдерживающий длительные нагрузки. Духовные способности средние. Живет в национал-социалистическом мировоззрении. В боях всегда активен, всегда готов вступить в бой и храбр. Хорошие знания и достижения. Хорошо держит себя с солдатами, хорошо с ними обходится, по-товарищески, - и всегда готов помочь. Воспитывает свою батарею политически и мировоззренчески, привержен своим солдатам.

Сильные стороны: оптимистичен и устойчив к кризисам

Слабые стороны: не обнаружены

Одним из первых поздравивших меня с наградой был командир дивизиона майор Карл Хаузель, который написал мне письмо. Вместе со мной Немецкий Крест в золоте получил также адъютант 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка обер-лейтенант Рольф Данненберг.

Высшее военное руководство решило, что скоро может произойти вторжение во Францию англичан и американцев, и моя 2-я танковая дивизия в конце апреля 1944 года была переведена в район Амьена, в северной Франции. Мы получили новые машины и пополнение в людях. Чтобы держать нас в форме, в слегка холмистой местности были проведены учения танков и артиллерии. Также были поездки в сторону Канала, чтобы ознакомиться с местностью. Для защиты от приземления вражеских самолетов на открытой местности была применена так называемая "спаржа Роммеля". Это были деревянные бревна, примерно 3 или 4 метра длиной, забитые в землю на расстоянии 50 метров друг от друга. Приземляющиеся планеры должны были об них разбиваться. Для этих работ применялись не только мы, но и гражданское население. Французы охотно это делали, потому что им за это платили.

В Амьене был сооружен "Центр свободного времени для военнослужащих Вермахта". Там, кроме еды и питья, можно было заниматься на спортивных тренажерах. Я этот центр охотно посещал, потому что там можно было встретить "молниеносных девушек". Это были девушки в униформе, которые служили помощницами в службе связи Люфтваффе. Там я познакомился с одной восточной пруссачкой. Но наша дружба продолжалась только очень короткое время. Несмотря на это, это было прекрасное развлечение в тяжелой солдатской жизни.

Я и мой друг обер-лейтенант Данненберг купили у заводчика по щенку английского сеттера. Эти зверьки в черно-белых пятнах стали нашими постоянными сопровождающими. Здесь я должен сказать, что еще до того я получил ирландского сеттера по имени "Тилли" от моего командира Ханса Эндреса, - который из-за своего перевода не мог больше содержать собаку. Мы стали одним сердцем и одной душой. Тилли с гордостью сидел рядом со мной в открытом джипе Хорьх Kfz 15 [легковой автомобиль повышенной проходимости, использовался как штабная машина; были и специальные варианты – лёгкие тягачи, радиомашины, сапёрные машины], с носом по ветру и дрожащими ушами. Однажды он учуял зайцев, на полном ходу выскочил из машины и устроил охоту на зайцев, но никого не поймал. К сожалению, вскоре я должен был отослать его в Германию. Второй щенок, "Сильвия из приятного леса" (таким было ее благородное имя) по ночам спала вместе со мной, а когда я вставал, она вскакивала и стягивала одеяла с еще спящих товарищей.

С гордостью мы с Данненбергом гуляли с собаками по городу, с целью обратить на нас внимание девушек. Скоро мы обнаружили, что у офицеров Ваффен СС шансов больше. Но мы все равно получали то, что мы искали.

Однажды у меня появилась француженка и сообщила мне, что один из моих солдат украл у нее курицу и не расплатился. Из-за этой курицы я должен был, в принципе, наказать этого «злодея»! Во время войны, из-за одной курицы! Я, конечно, заплатил ей деньги и на бумаге отчитался, что солдат наказан. Важно отметить, что во Франции я мог купить все, что угодно, магазины были полны. В ресторанах, среди прочего, можно было в любом количестве получить омары и устрицы. И мы этим пользовались. О какой-то враждебности к нам не было и речи. Но жизнь как у богов, во Франции, скоро закончилась.

1 июня 1944 года я был досрочно произведен в капитаны. Как капитан, я мог и наказать солдата. Один раз мы были в доме, и один наш солдат чистил оружие. На другой стороне, за стеной, сидел другой солдат. Тот солдат, который чистил оружие, был неосторожен, - выстрелил, и застрелил насмерть солдата за стеной. У нас это наказывалось смертной казнью. Но это был очень молодой солдат, и я его хорошо знал, потому что он у меня служил. Поэтому я пытался сделать все, чтобы его не расстреляли. Его не расстреляли, он получил штрафной лагерь, - но и это было очень строгим наказанием. У нас в части, конечно, были те, кто себя ранил по неосторожности. Но никогда никто не ранил себя умышленно.

Бои на фронте вторжения

6 июня началось вторжение. Гигантская волна кораблей и самолетов покатилась к французскому берегу. Верховное командование не верило, что это решающая высадка, и медлило. Только 9 июня мы получили приказ на марш в направлении побережья. А мы были далеко, в Амьене. Дорогое время было упущено!

Теперь я знаю, почему случилась эта задержка с огромными последствиями. Наш вождь ожидал вторжения на самом узком участке Канала, у Кале, где укрепления Атлантического вала были особенно сильными. Но высадка состоялась в устьях Орны и Виры в Нормандии.

К этому времени дивизия была почти полностью переоснащена. Мы получили 93 танка Pz.IV с длинной пушкой, 74 «Пантеры» с 7,5-сантиметровой пушкой и 21 «Ягдпанцер IV». Мой 1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка получил 12 новых «Веспе»; 2-й дивизион получил 6 «Хуммелей». Командиры и передовые наблюдатели получили новые командирские танки.

Чтобы поберечь гусеничные машины, их отправили на поезде. Остальные части пошли своим ходом. Из-за разрушенных мостов и дорог мы должны были ехать в большие объезды, в том числе через Париж. Начиная с этого момента, нам пришлось иметь дело с вражеской авиацией, от нее появились первые потери. Фатальным было то, что из-за разрушенных путей наши гусеничные машины должны были быть выгружены уже за Парижем. К сожалению, в первых боях они не находились в нашем распоряжении. Наша дорога вела через город Дрё в сторону коммуны Аржанта. Так как из-за сильных налетов авиации мы могли ехать только ночью, туда мы добрались только 12 июня. Наши истребители, к сожалению, нас практически не поддерживали. В спешке мы достигли Комона, но сразу к западу от него все лопнуло.

К тому моменту как я, в качестве передового наблюдателя в составе созданной на скорую руку передовой группы 13 июня добрался до Виллер-Бокаж (т.е. в направлении Кана), противник уже захватил четыре плацдарма и взял Вайо. Как я уже говорил, танков у нас не было, и мы должны были атаковать на броневиках при поддержке артиллерии. Когда мы вступили в бой, город был уже частично в немецких руках.

Утром 13 июня 1944 года оберштурмфюрер СС Михаэль Виттман, вместе со своей ротой (2-й ротой 501-го тяжелого танкового батальона СС) добрался до Виллер-Бокаж. Виттман лично занял хорошо замаскированную позицию на своем «Тигре». В 8:00 дозорный сообщил, что к Виллер-Бокаж подходит сильная колона танков противника. Это была 22-я танковая бригада известной 7-й британской танковой дивизии.

Виттман больше не видел возможности известить свою роту. Совсем один он терпеливо ждал момента для атаки. Когда вражеская колонна вышла на его линию, он открыл огонь. Как только Виттман выехал из своего укрытия на дорогу и открыл огонь по колонне стоящих танков и машин противника, первый танк сразу же взорвался. Экипаж Виттмана вел огонь по британской пехоте из пулемета, а танки и прочие машины стали жертвой его пушки. Сильное бронирование «Тигра» защищало его от вражеских выстрелов. Английская бригада отошла назад с большими потерями: только один Виттман уничтожил 21 танк и большое количество других машин. Позже, в самом городе, танк Виттмана получил попадание в гусеницу и встал. Под вражеским огнем Виттман шел пешком 15 километров до учебной танковой дивизии.

За этот решающий бой Михаэль Виттман 22 июня 1944 года получил Мечи к Рыцарскому Кресту. К этому моменту он, с подбитыми 138 танками и 132 противотанковыми орудиями, был самым успешным танковым командиром Второй мировой войны. 8 августа 1944 года он нашел свою солдатскую смерть…

Когда после обеда 13 июня 1944 года, вместе с первыми частями 2-й танковой дивизии я достиг Виллер-Бокажа, над городом еще стоял дым от подбитых вражеских танков. Город полностью перешел в немецкие руки. Враг окопался на высотах вокруг Комона [точнее – Комон-л’Эванте], примерно в 10 километрах западнее Виллер-Бокажа, - и мог хорошо видеть местность. Из-за вражеского превосходства в воздухе мы могли передвигаться только по ночам. Наши танки все еще не прибыли, и что это означало при таком превосходстве врага - каждый может себе представить. В то же самое время враг уже смог доставить в район боев такое количество техники и боеприпасов, что его превосходство стало ужасающим. Наши части несли большие потери. Наши танки еще не прибыли, и мы атаковали только при поддержке артиллерии. Я стрелял практически без остановок, до тех пор, пока не кончились боеприпасы. Но 18 июня наконец-то прибыли наши таки, и дело пошло!

Комон мы все-таки больше завоевать не смогли, преимущество врага было слишком сильным. Большие потери наносила нам, прежде всего, корабельная артиллерия [это странно, так как расстояние от Комона до ближайшего побережья составляет минимум 25 км]. От солдат обеих сторон требовались нечеловеческие усилия, но нам было гораздо тяжелее, потому что преимущество врага уже составляло 100 к 1.

У нас очень сильно был заметен недостаток снабжения боеприпасами и бензином. Подвоз по железной дороге был уже невозможен, а дороги находились под сильным огнем артиллерии. Поэтому начались позиционные бои. Они продолжались с 19 по 24 июня. Нас это совсем не радовало, - оборудование позиций, рытье окопов, установка маскировочных сетей, - это все были неприятные работы. Враг стрелял по нам и по нашим позициям. С воздуха ему было легко это делать. Кроме того, нас постоянно пеленговали, и меня это особенно затрагивало. Как только я по рации отдавал приказ на батарею, немедленно приходил ответ от противника в виде артиллерийского налета. Ага, меня запеленговали! Поэтому мне постоянно приходилось менять позиции. Но позиции моих самоходок также можно было обнаружить. Постоянная смена позиций была невозможной, поэтому мы несли высокие потери.

У меня всегда были предчувствия, которые мне говорили, что я должен был делать или не делать. Можно также сказать, что мне повезло, что я мог так держаться. Когда я занимал позицию где-то на местности, у меня немедленно появлялось чувство, которое мне говорило, могу ли я тут быть в безопасности или нет. Если нет, то я обязательно искал какое-нибудь другое место, на которое указывал мне внутренний голос. Как у офицера, у меня была возможность так поступать. И как же часто меня это спасало! Были ли у товарищей в танках, у пушек или в окопах такие же предчувствия? Может быть, - но эти парни не могли поменять или бросить свои позиции, они должны были оставаться там, где им было приказано.

Мои офицеры и, прежде всего, унтер-офицеры и солдаты всегда контролировали обстановку, и я всегда мог на них положиться, даже во время самых тяжелых боев. Незаметными героями были водители, подвозившие боеприпасы и снабжение. Как часто они должны были ездить через партизанские районы, как часто на них нападали или даже убивали! Враг часто обстреливал перекрестки дорог артиллерийским огнем, чтобы помешать подвозу. Здесь тоже были потери. В качестве признания заслуг этих парней я многих из них представил к ЕК2 и ЕК1 [Железный Крест 2-го и 1-го класса, соответственно]. И если уж я про это заговорил, то я должен еще упомянуть, что наши санитары под тяжелым огнем пехоты и артиллерии заботились о раненых.

25 июня врагу удался прорыв через позиции нашего соседа, 12-й танковой дивизии СС, у Тилли. Части 2-й танковой дивизии должны были вступить в бой. Вместе с 12-й танковой дивизией СС "Гитлерюгенд" мы смогли победить противника. 27 июня были уничтожены 14 танков противника, а 28 июня - 53 танка и 15 противотанковых пушек. Только 1-я рота 3-го танкового полка уничтожила 40 танков, 11 противотанковых пушек и вдобавок 14 броневиков. У нас в строю еще оставалось 80 танков Pz.IV и 20 «Пантер». Моя батарея к этому моменту была еще полностью укомплектована. Но в связи с тем, что части нашей дивизии постоянно передавали на угрожаемые участки фронта, планы взять Комон пришлось оставить.

В связи с высокими потерями обеих сторон, 2 июля южнее Комона было объявлено четырёхчасовое перемирие, чтобы подобрать раненых и мертвых. Нам передали попавших в плен немецких врачей и медсестер. 9 июля было объявлено еще одно такое перемирие, и еще один раз это произошло позднее. Тогда произошла вот такая история: неожиданно перед одним из наших танков появился старый британский офицер и сказал: "Что за безумие, между собой воюют два германских народа!" Потом он угостил командира танка сигаретами и исчез.

С момента вторжения существовали оперативные и тактические разногласия между генерал-фельдмаршалами Роммелем и Рундштедтом. Рундштедт считал, что возможно будет окружить высадившиеся соединения противника, после того как они продвинутся глубже от побережья. Наши сильные танковые соединения, которые стояли в готовности у Парижа, должны были затем уничтожить окруженные силы. Роммель, напротив, исходя из своего африканского опыта, хотел победить врага на побережье, и вообще не пускать его вглубь французской территории. Поэтому наши танковые соединения надо собрать на побережье. В конце концов победила точка зрения Рундштедта. А последствия мы прочувствовали на себе!

Сначала мы слишком поздно получили приказ выдвинуться к побережью, потом на марше нас атаковали с неба и мы понесли существенные потери, потом наши танки не могли быть доставлены по железной дороге. Мосты, которые вели к месту боев, были разрушены бомбардировщиками. Наше тяжелое вооружение должно было ехать в объезды по 100 километров. Наших самолетов, к сожалению, вообще не было видно. Нас оставили полностью без защиты перед вражескими атаками с воздуха.

С точки зрения сегодняшних знаний о соотношении сил между тогдашним Вермахтом и его противниками, эта тактика с самого начала была обречена на неудачу. Но тактика Роммеля тоже не могла привести к успеху. Так как никто не знал, где именно высадятся союзники, невозможно было направить наши соединения концентрировано на одну точку на побережье. А для того, что бы защищать несколько отрезков побережья, наших сил никогда не хватало. Также чудовищное преимущество в воздухе и в корабельной артиллерии наши части не могли ничем компенсировать - наше Люфтваффе оказалось полностью несостоятельным! Вследствие этих тактических колебаний мы больше не получали точных приказов, что именно нам делать. Во всяком случае, по этой причине нас принудительно привели к состоянию позиционной войны. И поскольку мы были настроены атаковать, это было для нас особенно тяжело и неожиданно.

Снова и снова позиции моих самоходок попадали под обстрел корабельной и обычной артиллерии. Один раз я шел к себе на позиции, чтобы успокоить моих людей, но попал под такой град снарядов, которого я еще никогда в жизни не видел. На тысячу выстрелов противника мы отвечали в лучшем случае десятью выстрелами. У моих орудий были и солдаты старших возрастов, отцы семейств. На позиции некоторые из них старались держаться как можно ближе ко мне, в их глазах стояли слезы. Он считали, что когда они находятся рядом со мной, с ними ничего случиться не может! Уже в России, прежде всего после баснословного выстрела в мою грудь, у меня была слава человека, которого невозможно убить. Конечно, мне тоже было страшно, но я хотел быть примером и не мог этого показывать. Позже я должен был даже нескольких этих старичков отослать назад, к концу войны они стали слишком нервными.

Немного позже я пережил еще один тяжелый удар. Снаряд разорвался в стволе гаубицы, и орудие и пятеро его канониров были разорваны на куски. Это были прекрасные товарищи из южного Тироля. Я должен был сообщить их родителям, что они погибли смертью героев. Они были убиты снарядом, произведенным саботажником на фабрике в Германии.

В июле 1944 года 2-я танковая дивизия все более теряла свою целостность, потому что все больше подразделений из ее состава передавались в другие части, для поддержки в тяжелых ситуациях. 27 июля дивизия, которая до того находилась в основном в районе Кана, была снята с фронта и переведена в район Тесси-на-Вире [Тесси-Сюр-Вир]. Положение там стало критическим, потому что союзники прорвались юго-западнее Сен-Ло и продвигались дальше на юг. Но к этому времени я со своей батареей уже несколько дней находился там.

25 июля началось большое наступление союзников на наши позиции. Ценой большой крови оно было остановлено. Противник потерял при этом 19 танков и 25 самолетов. Что там происходило дальше - я уже не знаю. Я лежал с пятью моими товарищами на наблюдательном пункте в одном брошенном крестьянском доме, когда с оглушительным ревом началась большая атака вражеской авиации. 50 «Тандерболтов», 400 средних бомбардировщиков и 1500 «Летающих крепостей» и «Либерейторов» сбросили на наши позиции 4200 тонн бомб. Я с товарищами бросился под наш танк и ждал прямого попадания. Но произошло другое. Я решил, что наступил конец света, когда сразу за домом четырехмоторный американский самолет врезался в землю. Два летчика выпрыгнули из заднего люка прямо перед столкновением с землей, позже мы нашли их с раздробленными черепами. Нос самолета был сплющен в гармошку. Моим танком мы растащили остатки самолета, при этом из них вывалилось 5 раздавленных летчиков. Мы похоронили их поблизости и поставили над могилой деревянный крест.

Во время бомбардировки многие наши танки были подбиты, перевернуты или засыпаны землей. Напалмовые бомбы вызвали пожары и тяжелые ранения экипажей. Но эта бомбардировка 25 июля попала также по американским войскам и убила у них 490 человек, включая генерал-лейтенанта МакНейра. Генерал-лейтенант Лесли Джеймс МакНейр был самым высоким американским военным чином, погибшим во Второй мировой войне в результате боевых действий. И погиб он от собственных бомб.

После тяжелой воздушной атаки 25 июля 1944 года американцам удался прорыв между Перье и Сен-Ло. При этом для нас возникла опасность окружения, поэтому наша дивизия со всей возможной скоростью была переведена в район Тесси-на-Вире. Приказ гласил, что дивизия должна переправиться через Виру у Тесси и наступать на север, установить связь с 3-й парашютной дивизией [Люфтваффе] и закрыть важную дорогу Сен-Ло - Перси.

Наш северный фланг постоянно атаковали, и поэтому мы должны были направить наши атаки на северо-запад. Важным было установить связь между остатками учебной танковой дивизии и танковой дивизией СС "Дас Райх". Боевая группа, состоящая из 7-й роты 3-го танкового полка, 7-й роты 304-го танково-гренадерского полка и саперов из 10-й роты 304-го танково-гренадерского полка, наступала 28 июля на занятую врагом деревню Ла Денизьер. Я, в качестве передового наблюдателя, был с ними на моем командирском танке. Сначала наша неожиданная атака казалась полным успехом. Враг бежал в беспорядке и потерял при этом две противотанковые пушки, несколько танков и около 40 машин. Цель атаки была достигнута. Но враг перегруппировался и яростно контратаковал нашу группу при поддержке тяжелой артиллерии и самолетов. Кольцо вокруг нас постепенно стягивалось, и мы должны были перейти к круговой обороне. Дивизия приказывала продолжать удерживать этот важный опорный пункт. В моем командирском танке Pz.III я встал в нашу оборонительную линию и оттуда отдавал команды на ведение огня моей батарее. Рядом со мной стоял танк Pz.IV с молодым лейтенантом в башне. Нас накрыли огнем стрелкового оружия и противотанковых пушек. Выстрел из противотанковой пушки в башню танка Pz.IV оторвал лейтенанту голову. Я тоже едва мог высунуть голову из танка из-за постоянного стрелкового огня. Наше положение становилось все более тяжелым, наши потери росли. Должен ли я погибнуть так же, как этот лейтенант?

Следующей ночью командир боевой группы обер-лейтенант Янс собрал нас для обсуждения ситуации. Он отдал нам приказ подготовиться к отходу. Я объявил обер-лейтенанту, что этому приказу я подчиняться не буду, потому что из дивизии приказа отходить не было. Командиры других подразделений также присоединились к моему мнению. Вскоре после этого, когда обер-лейтенант Янс выбыл из строя по ранению, я, как старший по званию, принял на себя командование боевой группой. Я приказал держать круговую оборону, заминировать улицы, и так далее. По причине наших больших потерь, я приказал оборудовать в школе перевязочный пункт.

На следующий день я предпринял вылазку штурмовой группой, с целью выяснить, насколько свободна дорога, по которой мы могли бы отступить. Три танка Pz.IV должны были продвинуться по дороге, а маленькая группа пехоты под мои руководством должна была пройти по лощине параллельно дороге. Мы должны были встретиться у дома, который стоял в том месте, где лощина примыкала к дороге.

С громкими криками, ведя огонь из пистолетов-пулеметов, мы прорвались через позиции врага и достигли дома вместе с танками. Мы захватили дом, но противника там не было. Мой лейтенант Рудольф бежал прямо за мной и получил пулю в рот… Почему он, почему опять не я?

Дальнейшее продвижение было невозможным, - да оно и не было запланировано, - поэтому мы вернулись в наш опорный пункт. Моего раненного лейтенанта Рудольфа я перевязал в моем танке, и он выжил.

Ночь стала для нас адом, но мы держались. Позже пришел приказ попробовать прорваться. Я отдал соответствующие приказы командирам наших подразделений. Танки должны были прорываться по дороге, а пехота по лощине. Перевязочный пункт я оставил противнику, передав раненых американцам.

Прорыв нам удался, но с большими потерями. Через два километра мы соединились с нашей частью. Нас встретили с воодушевлением. Я должен был доложиться командиру дивизии генерал-лейтенанту Фрайхерру фон Люттвитцу. Он выразил мне высочайшее признание и благодарность. Позже, в дневном приказе по дивизии, командир дивизии еще раз подчеркнул значение этой вылазки для решающего успеха в восстановлении общего положения. По результатам этого успешного боя я был представлен моим полком к награждению Рыцарским Крестом к Железному Кресту.

Разница между Немецким Крестом в золоте и Рыцарским Крестом была следующая: Рыцарский Крест можно было получить за одну удачную операцию. А Немецкий Крест в золоте давали, если ты, как офицер, семь раз заслужил Железный Крест 1-го класса. Это, практически, был орден за высшую храбрость: выше был только Рыцарский Крест. Чтобы не казалось, что Немецкий Крест в золоте это предварительная ступень к Рыцарскому Кресту, Немецкий Крест в золоте носили справа, - а все остальные ордена слева.

Во время моего пребывания в Ла Денизье, 1-го августа 1944-го года, я написал письмо моим родителям:

Мои любимые родители!

Сегодня у меня для вас есть новости. Я не знаю, с чего мне начать. Я жив и здоров, только очень устал от боев. Но я должен вам написать, потому что до того у меня не было времени. Вы уже знаете из моего последнего письма, что с 1 июня 1944-го я стал капитаном?

5 дней назад началось мое боевое задание: перерезать дорогу, по которой идет вражеское снабжение. С 13 танками и 2 броневиками мы, как в старые времена, пошли в атаку и скоро победили. Две противотанковые пушки, 10 вражеских танков и около 40 машин мы захватили в плен или уничтожили. За этим последовали тяжелые вражеские контратаки, но мы держались. На следующее утро командир боевой группы был ранен и я принял командование на себя. Можете мне поверить, ответственность была очень высокой, и я горд, что я выдержал это испытание.

Нас окружили. Нет боеприпасов, нет снабжения, мы держимся. 6 наших танков были подбиты, но мы удерживаем важнейший перекресток дорог в долине и наносим врагу огромные потери. Днем и ночью враг атакует со всех сторон. Однажды я был в танке, вел огонь одновременно моей батареей и пулеметом, потом я опять был с моими гренадерами, которые с воодушевлением следовали за мной. Мой танк получил много попаданий и в нем несколько пробоин. С тремя танками и несколькими гренадерами я ходил в контратаку и обратил в бегство 150 американцев. Но пробиться к нашим частям не получилось. Мы опять заняли круговую оборону. Нас атакуют самолеты и самая тяжелая вражеская артиллерия. Даже если наша «стая» станет меньше, мы будем держаться.

Я лечу из одной смертельной опасности в другую. Через три дня боев в окружении пришел приказ пробиваться к своим, с маленькой надеждой, что это получится. Все нас бросили. С шестью танками и несколькими ранеными мы едем, чтобы спасти наши жизни, бешено стреляем, пересекаем изгороди и овраги. Огромная удача, наш прорыв удался, и это был ад.

Начиная с командира армейского корпуса и до последнего гренадера, все наши товарищи следили за нашей практически безнадежной борьбой. Нас приняли как снова родившихся и поздравляли. На следующий день меня вызывали во все штабы и к генералу, который выразил мне свое особое признание. Я должен был написать письменный отчет. Что из этого последует, мы еще увидим.

Теперь, после того как я по меньшей мере 11 дней и ночей не спал, я должен немного отдохнуть.

Сердечные приветы,

Ваш счастливый Вальтер.

Мы должны победить!

Мне не известно, почему я не получил Рыцарский Крест, - хотя к концу войны простых солдат старались больше награждать. Но действия боевой группы получили заслуженное признание в дневном приказе 2-й танковой дивизии. А 3 августа 1944 года 2-я танковая дивизия была упомянута в Отчете Вермахта:

2-я танковая дивизия в Нормандии под непосредственным руководством ее командира, генерал-лейтенанта Фрайхерра фон Люттвица, проявила, как в нападении, так и в обороне, образцовую твердость и храбрость.

С 13 июня по 30 июля дивизия добилась следующих успехов: 180 танков уничтожено, 1 танк захвачен, 28 самолетов сбито, 27 бронированных машин уничтожено, 52 противотанковые пушки уничтожены, 20 грузовиков захвачено и взято 668 пленных.

После возвращения остатков боевой группы из Ла Денизье времени на отдых у нас не было. Севернее Труаго шли жесткие ближние бои, а огонь вражеской тяжелой артиллерии и налеты авиации нанесли нам серьезные потери. В ротах оставалось по 50-60 человек.

В гористой и лесистой местности было тяжело поддерживать пехоту артиллерией. Мы вынуждены были отступить до Тесси. 1 августа город был потерян.

Еще одна попытка

Вследствие прорыва у Сен-Ло 4 августа 1944 года, американцы взяли Авранш. Этот город за короткое время стал важнейшим шлюзом для американских войск, которые должны были попытаться окружить немецкие войска с запада и юга. На немецкой стороне было принято решение начать контратаку на Авранш и уничтожить американский плацдарм.

6 августа с нашей стороны, в качестве первого эшелона наступления, выступили части 2-й и 116-й танковых дивизий, 2-я танковая дивизия СС "Дас Райх" и 17-я танковая дивизия СС "Гёц фон Берлихинген". За ними, во втором эшелоне, должна была наступать 1-я танковая дивизия СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер". Это наступление, названное "Операция «Люттих»", стало неожиданностью для неприятеля, и сначала было успешным. Без больших потерь мы заняли город Ле Мениль-Аделе и стояли прямо перед Авраншем. Я с моей батареей успешно участвовал в этом наступлении, обстреливая вражеские позиции.

Позднее американцы так написали об этом нашем 20-километровом прорыве: "Наступление боевой группы привело наши части в полный беспорядок. Противотанковая оборона 39-го американского пехотного полка бросила все свое вооружение и бежала. 12 танков были уничтожены, 7 танков сгорели вместе с экипажами". Но и наши соединения несли высокие потери, прежде всего от неожиданно вступивших в бой на второй день 90-сантиметровых противотанковых пушек. Наступление остановилось. Город Ле Мениль-Аделе сначала мы удержали. Как это обычно было в Нормандии, город был окружен живыми изгородями, и я искал себе позицию для наблюдения за врагом. Башня церкви сама напрашивалась для этой роли, и я взобрался на ее толстые стены вместе с моим лейтенантом Альберти и радистом унтер-офицером Хеннингстеном. Моя батарея встала на позиции перед городом. Как только я подготовил все для стрельбы, я увидел танки противника, продвигавшиеся к городу. У меня был отличный обзор, и я открыл огонь по врагу, вынудив танки отступить.

Как и следовало ожидать, американцы остановили атаку, чтобы затребовать артиллерийскую поддержку. Так как мои снаряды ложились очень хорошо, они заподозрили, что огнем управляют с башни церкви. Через короткое время по мне начали стрелять артиллерия и танки противника, и так интенсивно, что наблюдать дальше было невозможно. Удары по башне и по нефу церкви были такие сильные, что мы не слышали друг друга.

Я увидел, что ко мне хочет прийти мой командир дивизиона майор Хаузель, но из-за разрывов снарядов он должен был спрятаться в укрытие. Он заскочил в дом возле церкви. Снаряд попал прямо в этот дом, и полностью его разрушил. С этого момента майор Хаузель считается пропавшим без вести. Но, со всей вероятностью, он погиб.

Вражеские танки уже были прямо перед церковью и стреляли через изгороди. Мне надо было удирать. Наших танков или противотанковой артиллерии не было и духа! Я приказал моему броневику подъехать ближе. Под градом снарядов мы прыгнули в броневик и помчались по направлению к центру города. Но это была поездка к гибели! Прозвучал ужасный удар по моему броневику, и я выпрыгнул из него. Снаряд попал в переднюю часть броневика и пробил его насквозь, но к счастью, он не взорвался! Однако из моего экипажа я больше никого не видел.

Я не знал, что наши танки уже прекратили атаку и отходили из города. Враг уже обошел нас с флангов, и мы были практически окружены. Сначала мы приняли бой против наступавших с внешней стороны американцев. Вместе с несколькими оставшимися пехотинцами мы пытались обороняться в ближнем бою. Положение стало безнадежным, но в плен я ни в коем случае попадать не хотел. Неожиданно рядом со мной появился мой друг Данненберг, - он был адъютантом майора Хаузеля. Вместе с лейтенантом Альберти и унтер-офицером Хеннингстеном, которые снова были со мной, мы искали и нашли дыру в живых изгородях, нырнули в нее, и после короткой пробежки оказались на поляне, на которой стоял крестьянский дом. Мы осторожно к нему приблизились. Дом был пустым, вокруг него солдат тоже не было видно. Мой лейтенант Альберти неожиданно снял куртку и начал мыться в корыте, из которого поили скот. Я стоял за дверью дома и увидел, как два американца спускаются по склону и идут к моему лейтенанту. Один из них поднял свою винтовку и закричал «Hands up!» (Руки вверх!) Лейтенант Альберти удивленно повернулся. То, что затем произошло, было невероятным. Альберти молниеносно выхватил из рук противника винтовку, направил ствол вниз и что-то ему сказал. Я помчался к нему на помощь, выхватил пистолет и закричал «Hands up!» (Руки вверх!) Оба американца быстро подняли руки. Они сдались и отдали нам свое оружие. Во время короткого разговора выяснилось, что мы имеем дело с лейтенантом из Филадельфии, а второй был простой солдат. Попадание в плен лейтенант воспринял абсолютно невозмутимо.

Что я должен был делать с двумя пленными в нашем положении, и за линией фронта? Я хотел вернуться к своим, и решил так: я пообещал американскому лейтенанту их освободить, если он поможет мне перейти через позиции американцев. Я ему сказал: «gentlemen's agreement» (джентльменское соглашение), - он возвращается на свои позиции, и говорит американцам, чтобы они по нам не стреляли, дали нам пройти. То есть, мы должны были подобраться к американским позициям сзади, и, если нас обнаружат, он должен был появиться перед американцами, заговорить с ними, - и в возникшем беспорядке мы должны будем проскочить. По крайней мере, мы должны попытаться это сделать.

Пока не стемнело, американец показывал мне фотографии своей семьи, и я ему тоже показал свои. Ночью (правда, светила луна) мы пошли. Я нащупал телефонный провод, незаметно его перерезал, и по этому телефонному проводу мы дошли по позиции пулемета. Теперь надо было действовать быстро! Американцы были застигнуты врасплох, и не могли понять, мы враги или друзья. Я толкнул моего пленного, он быстро отреагировал, и заговорил, дав тем знать, что он свой. А мы помчались по лежащему перед нами склону. Светила луна, а вокруг нас свистели пули. Мы свалились в воронку от бомбы и перевели дыхание. Мы были так изнурены, что решили сначала немного отдохнуть. Потом мы побежали дальше в сторону леса. Занималась заря. Неожиданно за нашими спинами прошли три американца. Они нас не заметили, мы по ним тоже не стреляли.

Около 10:00 мы пришли на какой-то хутор и попытались найти воду. Было жарко, и мы умирали от жажды. Неожиданно мы застыли от ужаса - на хуторе было огромное количество танков и грузовиков противника, и вокруг стояли часовые. Мы быстро спрятались и ждали до ночи, при этом нас обстреливала наша собственная артиллерия. Ночь мы провели в каком-то лесу. Доведенные до изнеможения, мы заснули. А днем мы начали осторожно продвигаться сразу за врагом. Когда вновь стемнело, мы перебежали через открытую местность, и нас обстрелял немецкий танк. Ночь опять была светлой, светила луна. Мы постоянно должны были укрываться от немецкого танкового огня и бомб немецких самолетов.

К этому моменту мы потеряли терпение, и пошли прямо к линии фронта. Мы нашли ложбину с живыми изгородями, поползли по ней по-пластунски и наткнулись на спящего американца. Часовые ходили туда и сюда, стоял пулемет. Как нам было через это пройти? Мы решили действовать внезапно. Мы открыто прошли через спящих американцев и нырнули в кусты. Часовые нас видели, - но всё происходило слишком неожиданно для них, и они не успели отреагировать. Когда часовые с пулеметом проснулись, было уже поздно, мы исчезли.

Перешли ли мы уже линию фронта? Как нас, идущих со стороны противника, примут собственные товарищи? Откроют ли они по нам огонь? Собравшись с духом, мы пробежали через лес. Там, на просеке, в свете луны, мы увидели блеск немецкой каски. Это был часовой 1-й танковой дивизии СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер". Он нас заметил только тогда, когда мы его окликнули.

Вернувшись к нашим товарищам, мы должны были рассказать наши приключения, и репортер из роты пропаганды их записал.

Наступление на Авранш провалилось. Основной причиной этого было тотальное превосходство врага в авиации, а кроме этого - массированные атаки танков и сильный артиллерийский огонь. Наша боевая группа потеряла две трети личного состава.

В ночь с 11 на 12 августа 1944 года 2-я танковая дивизия начала отступление. 13 августа в ее составе насчитывалось от трех до четырех тысяч человек, 25-30 танков, 40 орудий и около 800 грузовиков.

За свои персональные достижения во время наступления на Авранш я во второй раз за короткое время был представлен к Рыцарскому Кресту. В представлении от 22 октября 1944 года капитан Бербиг, который после гибели майора Хаузеля командовал 1-м дивизионом 74-го танково-артиллерийского полка, написал следующее:

Капитан Хайнляйн сопровождал наступление на Авранш в качестве передового наблюдателя в танковой боевой группе. Утром 8 августа, продвинувшись на 20 километров до Ле Мениль-Аделе, боевая группа была атакована большими силами пехоты и танков, поддерживаемых авиацией и артиллерией. После того как враг вошел в город, и танк капитана Хайнляйна был подбит, он собрал несколько человек и в тяжелейшем ближнем бою в городе оказал решающее сопротивление и заставил врага отступить с большими потерями.

После того как капитан Хайнляйн, вместе с еще одним офицером и одним унтер-офицером, были захвачены врасплох, им удалось, через короткое время после попадания в плен, захватить и забрать с собой сопровождавших их американского офицера и унтер-офицера. Два дня и три ночи капитан Хайнляйн вместе со своей группой пробивался 17 километров через плотно занятый частями противника район, постоянно участвуя в ближних боях, во время которых американский лейтенант и унтер-офицер смогли сбежать. Несмотря на большую физическую усталость и на иногда казавшимся безнадежным положение капитан Хайнляйн, как во время наступления, так и во время трудного прорыва из окружения, показал образцовое поведение и выдержку.

За свой героический бой у Ла Деннизье капитан Хайнляйн 28 июля 1944 года уже представлялся к Рыцарскому Кресту Железного креста.

Бербиг, капитан и командир дивизиона.

После развала фронта группы армий «Центр» в России и уничтожения дивизии целиком летом 1944 года, отдельным солдатам или даже небольшим боевым группам удавалось выходить из окружения даже после недель на вражеской территории. Так возникла идея, каким-то образом поощрять эти достижения. Эти так называемые "вернувшиеся бойцы" могли рассчитывать на награду следующей ступени от тех, которые они уже носили. Особенно это относилось к командирам больших боевых групп, которым удавалось вывести их к линии фронта [данная практика представляет собой разительный и обидный контраст с отношением к пробившимся из окружений бойцам и командирам на советской стороне].

Командир 74-го танково-артиллерийского полка полковник де Буше, который принял командование в конце августа 1944 года, поддержал моё представление на Рыцарский Крест ссылаясь на это, как его позже называли, "положение о вернувшихся бойцах":

Танково-артиллерийский полк 74, Штаб, 24 октября 1944 года

Ссылаясь на командное положение (OKHGen. ST. d. H. Org. Abt. 1 11295/44g. от 4 октября 1944 года) ходатайствую и направляю выше. Капитан Хайнляйн во времени поступления в полк во всех ситуациях проявлял себя как особенно храбрый и хладнокровный, но и осмотрительный, офицер. Его известные всему полку храбрые подвиги позволяют ему быть особенно заслуживающим высокой награды.

де Буше, полковник и командир полка

Но и после этого второго представления я не получил высшую немецкую награду…

После неудачного наступления с целью снова взять Авранш, немецкие войска отступали. 17 августа 2-я танковая дивизия в три этапа перешла через Орну, и 19 августа достигла линии Вильер-Аржанта. Бои в Нормандии из позиционных стали маневренными. Одновременно с наступлением у Авранша британцам удался и прорыв у Кана в направлении Фалеза. Союзником удалось, - соединением британских и польских частей из района Фалеза и американских сил у Аржанта, - окружить части немецких 5-й танковой и 7-й армий. Западный фронт стоял перед катастрофой. Кольцо окружения становилось все более плотным. Мы очень быстро поняли, что кольцо вокруг нас, - вокруг целой армии! - замкнулось. Еще за пару дней до того, как кольцо окружения замкнулось, мы отправили назад все наши машины, которые не нужны были в бою. Но даже у них не получилось выйти из котла. Все наше снабжение и запасы были потеряны.

19 августа 1944 года немецкое командование отдало приказ прорываться из окружения. 2-я танковая дивизия вместе с 12-й танковой дивизией СС должны были прорвать кольцо окружения у Сен-Ламберта. Прорыв севернее Аржанта должны были прикрывать 304-й танково-гренадерский полк и 38-й батальон противотанковых самоходных орудий. Благодаря этому арьергарду, большое число окруженных смогли в ночь на 21 августа выйти из котла.

Сначала мы должны были понять, где и как возможен прорыв. Выяснилось, что прорваться возможно только в одном месте: по узкому мосту через Див. На высотах слева от него стояла 1-я польская танковая дивизия, а в лесу справа были канадцы, - в таком количестве, что прорыв был обречен на неудачу. Но перейти реку в другом месте было невозможно.

За несколько дней до того мы наблюдали, как так называемая народно-гренадерская дивизия [в октябре 1944 года гренадерские дивизии были переформированы в народно-гренадерские (Volksgrenadier-Division), меньшего штата], полностью с новым снаряжением и частично на лошадях, пыталась прорвать в уже почти полностью закрытый котел. В руководстве царил хаос! Мы быстро поняли, что наше верховное руководство больше не являлось хозяином положения. Под девизом "спасайся кто может" все стремились к одной единственной дыре в кольце - к мосту через Див. Это был поток, забег по полям, до 8 колонн шли параллельно друг другу. Я пытался держать мою батарею вместе, но это удавалось только сначала.

20 августа 1944 года я потерял моего вахмистра Грюбша и одного водителя «Муни-Веспе». Безрассудно и безжалостно каждый пытался пробиться к единственному "шлюзу". Безжалостный обстрел со всех сторон добавлял еще больше хаоса. Пехотинцы, из-за сильного обстрела, частично бежали назад. Неуправляемые толпы катились мимо брошенных или разбитых машин. Тот, кто был ранен, оставался лежать, и ему еще повезло, если его не раздавили! Толпа становилась все плотнее, раздавались крики "Танки вперед!" Я был на танке. Но пехотинцы не знали, что пушка моего командирского танка -из дерева.

Я протискивался за моими «Веспе» через толпу. Дорогу мне преградил грузовик, полный солдат из СС, я закричал им, что они должны выйти. Я переехал этот грузовик: солдаты из него выскочили еще до того, как я на него наехал. Я проехал еще немного дальше, но встал уже окончательно. На высоте слева от меня стояли «Шерманы» и стреляли по нам. Одного из них подбили наши танки, и он загорелся.

Под тяжелейшим огнем из танков я решился на прорыв - и он удался! Даже часть моих «Веспе» удалось вывести из этого ада. Мне снова повезло! Мимо километровых колонн разбитой или сгоревшей техники я добрался до сборного пункта. Слава богу, многие мои товарищи были живы, но мой старшина Швертфегель пропал без вести. А наш командир полка Доус погиб в котле.

Каждый немецкий солдат, переживший события 18-21 августа в районе Фалез-Аржанта, никогда этого не забудет. Все развалилось, все бежали к одному пункту, чтобы вырваться из котла. Со всех сторон нас обстреливала артиллерия, авиация союзников атаковала нас беспрерывно, горели целые колонны, сгоревшие танки и машины перекрывали дороги, и между ними лежали раненые и убитые.

Большую роль в том, что прорыв из кольца у Фалеза удался, сыграл командир 2-й танковой дивизии генерал-лейтенант Генрих Фрайхерр фон Люттвиц. Вместе с офицерами своего штаба он подготовил группы прорыва. 20 августа 1944 года он, несмотря на ранения в шею и спину, лично находился у места прорыва в Сен-Ламберт. Только когда появилась вражеская пехота, он сам, со своим броневиком, прорвался на северо-восток и на следующий день достиг наших частей. За эти личные храбрые действия Генрих Фрайхерр фон Люттвиц 3 сентября 1944 года получил Дубовые Листья.

С проигрышем сражения у Фалеза и битва за Францию для Германии была проиграна. Дорога в восточную Францию и к Рейну для союзников была открыта [потери германской стороны в этом проигранном сражении составили 10 тыс. человек убитыми и до 50 тыс. пленными].

Остатки 2-й танковой дивизии до 22 августа собирались у Берне. Оттуда мы отправились дальше в направлении Руана, города на Сене. Остатки армии бежали дальше. Как переправиться? Я нашел место, где ходил временный паром. Но сначала мы искали пункт питания, потому что мы уже несколько дней не ели, и нас мучил голод. Я нашел указатель, пошел по нему, и нашел большой пункт питания. Там офицер-недоумок потребовал у меня всевозможные бумаги на получение питания, которых в этом беспорядке у меня, разумеется, не было! В этот момент вдалеке начала стрелять зенитка. Этот офицер немедленно попытался прекратить обслуживание – конечно, из-за страха. Я разъяснил этому зайчику, что достаточное количество продовольствия для нас я хочу получить немедленно. И получил, под угрозой применения оружия.

Потом мы направились к парому на реке. Люди стекались к нему воронкообразной массой. Подходили танки, грузовики и обозы на лошадях. Баржа, работавшая как паром, могла вместить только 30 машин, и обстановка на берегу становилась напряженной и даже враждебной. Я взял руководство на себя. С пистолетом в руках я наводил порядок в этих массах. Я обнаружил, что один из грузовиков был полностью загружен трофеями какого-то узколобого лейтенанта, - и приказал просто сбросить этот грузовик в Сену. Некоторые солдаты поддерживали меня при наведении порядка: мы пропускали только танки и машины, необходимые для ведения боевых действий. Я стоял с пистолетом на пароме и угрожал пристрелить каждого, кто не подчинится моим приказам.

Так я провел несколько переправ, а потом, с немногими оставшимися моими машинами, переправился сам. Я беспрепятственно ехал на восток, - туда, где собирались остатки дивизии. Там я наконец-то выспался, и даже в кровати.

После переправы через Сену 2-я танковая дивизия не участвовала в боях. Остатки дивизии собрались 1 сентября на Маасе: всего осталось около 1000 человек, тяжелое вооружение практически отсутствовало. Несмотря на это, дивизия была определена в резервный фронт на Маасе.

Сохранилось моё письмо родителям, датированное 30 августа 1944 года:

После долгого перерыва я получил ваши письма от 14 и 21 августа. Почти все пропало. Прямо сейчас я чувствую себя неплохо, потому что я живу в доме священника и сплю на мягкой кровати. Но к такой жизни нас привели очень трагические обстоятельства.

Бои, которые я пережил на Западе, были беспримерно тяжелыми. То, что фронтовые части, включая лучшие дивизии, такие как «Лейбштандарт» и «Гитлерюгенд», здесь пережили, невозможно описать.

Враг наступал с преимуществом в артиллерии, танках и самолетах. Ураганный огонь, продолжавшийся часами. Далеко в нашем тылу каждый город, каждый перекресток, мост, даже просто дороги были под огнем тяжелой артиллерии противника, управлявшимся артиллерийскими наблюдателями на самолетах.

Ко всему этому еще нас бомбили эскадрильи четырехмоторных бомбардировщиков. Позиции нашей батареи очень быстро обнаруживали самолеты и радиопеленгаторы, мы постоянно находились под огнем. Были дни, когда я терял по 8 товарищей.

Если мы держались, то враг прорывался в другом месте и брал нас в кольцо. Три раза я выходил из окружения, один раз это заняло два дня, пока я с двумя товарищами пробрался через американскую линию фронта, после того, как мой броневик подбили. При этом я потерял двух моих лучших вахмистров, двух радистов и водителя! Меня легко ранило в правую руку. Самым плохим было третье окружение. Ужасные картины! В двух батареях, которыми я командовал, осталось только 50 человек, а от машин практически ничего не осталось. Мой гордый последний танк также был подбит. Он выручал меня во многих тяжелых ситуациях и получил несколько попаданий.

Я не хочу плакаться, и не хочу, чтобы вы за меня сильно переживали. Но моих людей мне жаль. Я больше ничем не мог им помочь. Они надеялись на меня, и мы все делали вместе. Я был глубоко потрясен, когда погиб старший офицер моей батареи. Он был лучшим солдатом и человеком, которого я когда-либо знал. Его смерть стала для меня большим ударом. Я не должен отчаиваться, но иногда я больше не знаю, что говорить моим людям, когда они спрашивают, что будет дальше. Солдаты выполняют свой долг, но в других местах должен быть какой-то саботаж, иначе некоторые вещи объяснить невозможно. Позже, в другое время, мы должны будем это выяснить: например то, что было во время переправы через Сену.

Мы пробивались от одного населенного пункта к другому, но никогда не могли собраться с силами, потому что враг наступал слишком быстро.

То, что я вам сегодня рассказал, не должно быть жалобой, и я не дам себя сломать, для этого я стал слишком закаленным. Я себя часто спрашиваю, почему судьба так ко мне благосклонна. В полученных нами тяжелых ударах виноваты предатели. Я предполагаю, что некоторые из них занимают высокие посты.

Если мы продержимся еще четыре недели, самое тяжелое будет позади. Наше поражение будет закатом немецкой жизни. На нас, немногих оставшихся солдат, вы можете положиться.

Я уже писал, что меня представили к Рыцарскому Кресту?

Сердечные приветы!

Ваш Вальтер.

После тяжелых боев на фронте вторжения и затяжных боев во время отступления до границы Рейха и Западного Вала, 2-я танковая дивизия в октябре 1944 года была снята с фронта и переведена в район Даун-Майен-Кохем-Виттлих-Битбург для "освежения" и пополнения техникой. С 5 сентября 1944 года командиром дивизии стал полковник генерального штаба Густав-Адольф фон Ноститц-Вальвитц. А с 15 октября этого же года новым командиром дивизии стал генерал-майор Хеннинг Шюнфельд. После погибшего в августе 1944 года майора Хаузеля, командиром 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка стал капитан Бербиг.

Наш дивизион пополнили в целом неплохо. Во время больших учений были сформированы боевые группы. Чтобы обстрелять новых товарищей, как можно ближе к нам стреляли боевыми снарядами, пока мы сидели в окопах. Но как-то раз во время учений наш "враг" по ошибке выстрелил прямо по нам трассирующих снарядом, - к счастью, обошлось без жертв. Я тоже отличился: ночью перед очередными учениями я выпил немного больше чем нужно, и стреляя дымовым снарядом попал в наш склад с боеприпасами. В другой раз в пьяном виде я стрелял из ракетницы, и она взорвалась у меня в руке. В третий раз, мы все в пьяном виде ехали ночью домой, у автомобиля погасли фары, и мы упали с горы в обрыв. И мне, как обычно повезло, со мной ничего не случилось!

Но с моими новыми канонирами я так и не успел хорошо познакомиться, - а потом было поздно, потому что мы всегда были в боях, на передовой.

Последнее наступление

После интенсивного обучения и учений, 6 декабря 1944 года 2-я танковая дивизия была переведена в район Ваксвайлер-Арцфельд-Даляйден. В ночь на 14 декабря дивизия заняла позиции к наступлению перед Дасбургом, городом на Оуре.

16 декабря 1944 года началось так называемое наступление в Арденнах. 2-я танковая дивизия также приняла в нем участие в составе 5-й армии. Вместе с Учебно-танковой дивизией под командованием генерал-лейтенанта Фрица Байерляйна и 26-й народно-гренадерской дивизией под командованием полковника Хайнца Кокотта, мы образовывали 47-й танковый корпус под командованием генерала танковых войск Фрайхерра фон Люттвитца, бывшего командира нашей дивизии. Корпус входил в 5-ю танковую армию под командованием генерала танковых войск Хассо фон Мантойфеля.

До этого у нас также сменился командир дивизии. Генерал-майор Шюнфельд попросил освободить его от должности. Известие о том, что у него в России погиб сын, так на него подействовало, что духовно он был больше не в состоянии командовать дивизией. Его приемником 14 декабря 1944 года стал полковник Майнрад фон Лаухерт. Плохо в этом было то, что за короткое время до начала наступления он не мог сформировать себе собственный штаб.

Я уже многие годы был передовым наблюдателем, и у меня была репутация "с Хайнляйном ничего случиться не может, он всегда вернется", - поэтому я и в этот раз должен был стать передовым наблюдателем. Но так как я уже давно был командиром батареи, а сейчас, фактически, являлся и командиром дивизиона, то было придумано новое название моей должности: «передовой командир-наблюдатель»!

Я направился к пехотинцам, чтобы вместе с радистом сопровождать наступление и управлять огнем нашего дивизиона. Для танков и тяжелых орудий сначала надо было построить переправу через Оур. Это должны были сделать наши пехотинцы, т.е. 2-й и 304-й танково-гренадерские полки. Враг был застигнут полностью врасплох нашим наступлением, и нам удалось захватить передовые вражеские позиции. Но потом сопротивление значительно возросло, и нам пришлось ждать прибытия танков и тяжелых орудий.

Прошлой ночью мостостроительные инженерные части построили деревянный, но выдерживающий большую нагрузку военный мост через Оур. Но первый же танк, проехавший по мосту, при повороте направо на Марнах развернулся по слишком маленькому радиусу и вместе с частью покрытия моста сорвался в Оур. Мост был отремонтирован только после обеда, и танки и тяжелые орудия вновь смогли переправиться через Оур.

Погода была пасмурная, и это препятствовало налетам американской авиации. Мы более или менее быстро продвигались по направлению к Бастони. Город должны были взять учебно-танковая дивизия вместе с 26-й народно-гренадерской дивизией. Взять город с ходу им не удалось, и город был окружен 26-й народно-гренадерской дивизией. Учебно-танковая дивизия продвигалась южнее Бастони в направлении Санкт-Хуберт, а 2-я танковая дивизия обходила город с севера. Мы прошли через Новиль, который был взят после тяжелых боев с третьей попытки 20 декабря 1944 года. Теперь мы двигались дальше, в направлении Мааса, куда враг бежал в большой спешке.

Я ехал в моем командирском танке вместе с танками нашего 3-го танкового полка, которым командовал подполковник фон Вагенер. Мы остановились в 6 километрах от Динан, у Селл и Фо-нотр-Дам, потому что у нас закончился бензин и боеприпасы. Это было 23 декабря, два дня до Рождества. Бесценное время проходило, и мы с ужасом наблюдали, как враг подтягивает все новые и новые силы, чтобы взять нас в клещи. Потом связь с нашим тылом была перерезана, и наше положение становилось все более безнадежным. Ко всем несчастьям, небо прояснилось, что сыграло на руку американской авиации, которая беспощадно бомбила как наше танковое острие, так и обозы.

Помню, как я стоял на одной высоте возле моего танка и смотрел на Маас и Динан. Мы стояли без движения, и мне хотелось плакать! Что с нами теперь будет? Никаких приказов сверху! Все это было напрасно?

Я узнал, что командир нашего дивизиона капитан Бербиг погиб. По словам свидетеля произошедшего, он попытался в ближнем бою уничтожить вражеский танк. Я принял командование 1-м дивизионом. Это было 25 декабря 1944 года… Я был без понятия, что происходит с моими тремя батареями. Мне не удалось связаться ни с одним из трех моих командиров батарей. Я понял, что мы полностью окружены противником…

27 декабря пришел приказ попытаться вырваться из окружения. Мы пошли - лейтенант Альберти, унтер-офицер Хеннингстен, и я. Мы дождались темноты и побежали вниз по склону. Смертельный стрелковый огонь заставил нас вернуться. Мы спрятались в кучу хвороста и ждали, пока ситуация успокоится. С облегчением мы увидели, что враг продвигается дальше на восток. Теперь мы находились у него в тылу.

Следующие дни и ночи мы пробирались за продвигающимся вперед врагом, от одного укрытия до другого, иногда даже посреди вражеских наступающих частей. Был декабрь, и было очень холодно. На третий день мы достигли реки Лес, - многоводной и быстрой арденнской реки. Возможности перейти ее нигде не было. Мы, несмотря на страшный холод, хотели уже переправляться вплавь, но нашли узкий мостик. Я осторожно продвигался к мосту, и нащупал протянутую поперек проволоку, на конце которой висела немецкая ручная граната! «Ура, наши не могут быть далеко!», - подумали мы в этот момент.

На другой стороне реки мы увидели, как в окопах блестят немецкие стальные шлемы. Пехотинцы потрясенно смотрели на нас и спрашивали, откуда мы появились. "С моста", - "Но он же заминирован!", - "Да, но плохо". Они были из учебно-танковой дивизии, и не могли поверить, что на западном берегу Леса еще есть немецкие солдаты.

С облегчением мы пошли по дороге до следующего населенного пункта. Мы доложились командиру стоящей там части, который нам сообщил, что ночью его часть сменяется частью 2-й танковой дивизии, - таким образом мы оказываемся опять дома. Он сказал: "Идите в соседний дом, ешьте и ложитесь спать!" К сожалению, немного позднее его совет имел для нас фатальные последствия. Вино и жареная картошка вернули нас обратно к жизни, и мы блаженно растянулись на мягких кроватях. А утром нас разбудил шум на лестнице. Перед дверью стояли английские парашютисты. «Hands up!» (Руки вверх!), - закричали они нам. Что произошло? Оказалось, солдаты учебно-танкового полка ночью отступили, - а наши люди деревню не заняли, хотя это должен был сделать именно мой друг, пехотный лейтенант Флекенштайн. Отошедшая часть, по причине недостатка солдат, забыла сообщить нашей части, что мы еще спим в соседнем доме. Они отступили, а мы остались спать «на нейтральной полосе». А жители деревни сообщили об этом англичанам.

Это позор для офицера, дать взять себя в плен в постели. Бегство, трудности, голод - все было напрасно! Теперь мы надеялись, что в плену у нас все будет хорошо, потому что англичане считались противником, имеющим представление о гуманности. Но мы очень сильно ошиблись.

Нас отвели в деревню на допрос, и завели в дом. Там был английский офицер, который свободно говорил по-немецки: это был немецкий еврей, и он был на нас очень зол. Меня одного завели в комнату, и этот офицер, говорящий по-немецки, сорвал с меня ордена и заставил меня раздеться до белья. Потом он приставил мне пистолет к затылку, и сказал, что я должен ему рассказать, что является целью нашего наступления, какую цель мы атаковали. Нам, солдатам, запрещено было говорить: мы должны были показать свою солдатскую книжку и назвать свой номер, больше нам нельзя было ничего говорить. Я отказался отвечать, он на меня наорал, и сказал, что он переедет меня танком, если я не начну говорить. Он все время повторял, что наши солдаты взяли в плен американцев у Малмеди, и их расстреляли, и я за это отвечу [имеется в виду эпизод, известный как «Бойня у Малмеди»: расстрел в ходе наступления в Арденнах солдатами Ваффен-СС американских военнопленных].

Меня вытолкали на улицу в одном нижнем белье. Было 30 декабря, на улице лежал снег, и было очень холодно. Мы должны были лечь на ледяную дорогу, - но танк не приехал, потому что никаких танков у них не было. Приехал джип, они делали вид, что сейчас переедут нас джипом, но мы все равно ничего не говорили. После этого мы могли встать и нам разрешили одеться. Меня поставили у стены сарая. Один солдат снял с меня мой меховой сапог и избил меня им. Через короткое время пришли ещё солдаты с оружием, примерно 20 человек против нас трех. Мы от каждого из них получили удар бляхой ремня. Перед сараем построилось отделение солдат, вооруженных винтовками и одним пулеметом. Меня мучил вопрос, что же теперь будет? Мне и моим товарищам дали по лопате и повели нас из деревни, примерно на полтора километра. Дорога шла по просеке на маленький холм.

Унтер-офицера Хеннингстена отвели куда-то в сторону, а меня и моего лейтенанта заставили копать себе могилы на склоне холма. Мы должны были лечь в могилы, чтобы убедиться, что они нам подходят. Этот немецкий еврей сказал, что я очень хорошо обращаюсь с лопатой, - значит я определенно был в Имперском трудовом агентстве. Он идеально говорил по-немецки. Потом нас опять спросили цель нашего наступления, и мы опять отказались отвечать. После этого мы опять должны были лечь в могилы. За могилами англичане установили пулемет. Мне приказали снять очки и лечь лицом вниз. Потом мне сломали мой солдатский жетон: так, как это делали у погибших. Я подумал: «Странно, что они используют пулемет, обычно расстреливают из винтовок».

"У вас есть последнее желание?" - спросили меня. Я сказал: "Надеюсь, что хоть из пулемета вы по нам попадете". Вдалеке мы услышали выстрелы, и нам объяснили, что это расстреляли нашего унтер-офицера. Позже выяснилось, что это была неправда.

Было удивительно, что никакого смертельного страха у меня не было, - только вся моя жизнь мгновенно промелькнула у меня перед глазами. Ты бессилен, ты ничего не можешь сделать: если они хотят тебя расстрелять, тебя расстреляют. Тело реагирует по-другому, но мысли заканчиваются, и у тебя больше нет страха. Нет, смертельного страха у меня не было.

Нам сказали, что мы уже расстреляны, и поэтому можем сказать цель нашего наступления. Мы опять отказались отвечать на любые вопросы, и раздалась короткая пулеметная очередь, она прошла над нашими головами. Нам разрешили подняться из могил, и на этом наши проблемы закончились. Мы даже заметили, что вражеские солдаты смотрят на нас с определенным уважением. К нам вернули моего унтер-офицера.

После возвращения в деревню меня отвели к английскому полковнику-парашютисту. Сначала он на меня наорал, потому что я его поприветствовал "Немецким приветствием", но потом он выразил мне свое уважением моему поведению. Я пожаловался на методы допроса, которые были для нас необычными, на что он сказал, что во время войны могут быть необходимы и такие методы. Я должен был быть рад, что я попал в плен, потому что война для меня закончилась. Но то, что они зашли так далеко, заставляет задуматься.

Мои ордена и знаки отличия я частично получил обратно. Оригинал моего Немецкого Креста в золоте я давно отправил домой и носил вместо него колодку из ткани.

До середины января мои товарищи надеялись на моё возвращение, но 20 января 1945 года майор Карл-Хайнц Фингер, который с 16 декабря 1944 года был командиром 74-го танково-артиллерийского полка, написал письмо моим родителям:

74-й танково-артиллерийский полк

Штаб полка, 20 января 1945 года

Уважаемый господин Хайнляйн!

Я должен Вам, к сожалению, сообщить трагическую весть. Ваш сын, капитан Вальтер Хайнляйн, 27 декабря 1944 года пропал без вести у Селл, 6 километров юго-восточнее Динан (Бельгия). Мы, с боевой группой нашей дивизии, продвинулись далеко в расположение врага, и рано утром 27 декабря, ввиду неудачно сложившихся обстоятельств, должны были пробиваться из окружения. В следующие дни все еще появлялись солдаты, которые смогли выйти из окружения, и я до сегодняшнего дня надеялся, что Ваш сын появится среди нас. К сожалению этого не произошло.

В лице Вашего сына я потерял храброго, всегда готового к бою офицера. Он был лучшим из командиров батарей нашего полка, для него не было невыполнимых задач и приказов. Я твердо убежден, что 27 декабря он попал в американский плен. Более точно, несмотря на все наши усилия, нам ничего установить не удалось. Я надеюсь, что он здоров, и у него все хорошо.

Может быть, это будет для Вас маленьким утешением, что солдатская судьба привела его плен в тот момент, когда мы победоносно наступали на врага. От имени всего моего полка я выражаю Вам наше участие в судьбе Вашего сына и соединяю его с самыми лучшими пожеланиями его счастливого возвращения домой после войны в добром здравии. Вы нас очень обрадуете, если сообщите нам, когда получите от него первую весточку.

Остаюсь с почтительным приветом и Хайль Гитлером!

Ваш Карл Хайнц Фингер, майор.

Попадание в плен во время наступления в Арденнах с большой вероятностью было причиной того, что моё представление на Рыцарский Крест не прошло. 27 сентября 1944 года Гитлер издал приказ не награждать попавших в плен, даже если их вины в этом не было.

Как было в плену

Транспортом нас перевезли в лагерь военнопленных в Шербур. Лагерь был над городом с видом на море, мы жили в палатках. Наша группа стала первой, которую не отправили дальше, в Америку.

Питание было крайне скудным, - жидкий суп без соли (потому что охрана продавала соль французам) или на четверых одна банка тунца и кусочек хлеба. Охрана состояла в основном из негров, и проблем с ней не было. Нас часто выводили из лагеря.

Все резко изменилось после известия о капитуляции: все сразу стало гораздо строже. Известие о капитуляции нас очень удивило, - ведь мы все верили в появление нового оружия. Мы даже разработали тайный план побега из лагеря!

Нас били везде, куда мы приходили: американцы первым делом нас били. Потом нас перевели под Реймс. Втиснутые в вагоны для скота, ночью мы приехали в новый лагерь. Меня вызвали на допрос и первым делом избили. Потом были обычные вопросы: был ли я в партии, и так далее. Кормили в Реймсе еще хуже, чем раньше, и опять не было соли. Охрана теперь состояла из французов. Те, кому ночью надо было в туалет, должны были рассчитывать на то, что по ним будут стрелять. И несколько человек действительно застрелили.

Через несколько дней меня, с тремя товарищами, посадили в карцер - бетонное помещение 1 на 2 метра. Мы были в одних трусах, на бетонном полу лежала одна картонка, было очень холодно. Почему? Я предполагаю, что кто-то из товарищей сообщил, что мы собираемся сбежать. В день давали кусочек хлеба и воду. В воскресенье не давали ничего, потому что у охраны был выходной. Через стену от нас сидел шеф-повар отеля Раутенкранц в Магдебурге, и он рассказывал нам рецепты блюд, которые он там готовил. Через 4 недели нас выпустили из карцера. Сами мы идти уже не могли, и ползли до лагеря…

Офицеры, в отличие от солдат, не должны были работать, но я вызвался на работу, потому что после карцера был очень слабым, а работающим давали дополнительный паек. Я подумал, что пока я окончательно не оголодал, я туда запишусь. Там в хлебопекарне работали пленные немцы, они мне дали хлеб и кофе, и я немного восстановился. Но я получил новый удар. Меня опять вызвали на допрос. Кто-то сообщил, что я был в Бамберге крайсляйтером (секретарем райкома), - хотя как действующий офицер, я даже не был членом партии. Мне опять грозил карцер, - в этот раз яма на открытом воздухе, в которой заключенные стояли днем и ночью. Но в бригаде, в которой я ходил на работу, были бывшие заключенные концлагерей, которые за меня заступились. Они смогли объяснить французам, что я не мог быть крайсляйтером.

В лагере военнопленных я пробыл совсем не долго: 9 месяцев. В начале сентября 1945 года пришел транспорт, чтобы отвезти нас на родину. Я встретил там одного майора, тоже из Бамберга: оказалось, что он женат на моей подростковой любви. На вокзале среди нас опять искали эсэсовцев: их отвели на перрон и избили. Мы ехали в открытых товарных вагонах, и французы сверху бросали по нам камни и бутылки. Охрана состояла из негров, и когда ситуация накалялась, они открывали по французам огонь.

У французского населения в городах не было вообще никакой причины быть на нас особенно злыми. Конечно, мы оккупировали их страну, но мы их не грабили, они могли жить как боги во Франции. Все можно было купить: была еда, вещи, которых в Германии уже не было долгое время. Мы украшали их города, насколько это было возможно. Это не мы, это американцы разбомбили все их города, хотя в некоторых из них не было ни одного немецкого солдата, - как, например, в Кане. У гражданского населения от этого были большие потери. С пленными французами мы тоже обращались хорошо.

3 сентября 1945 года транспорт пришел в Бамберг. На стадионе у нас забрали солдатские книжки, но листы с записями о моих наградах мне удалось вырвать и сохранить.

С самодельной сумкой на ремне я пошел домой, где обнял мою мать. Мой отец, как так называемый "наци", сидел в лагере в Хаммельбурге.

Благодарность родины

Передо мной, теперь 25-летним, безработным, не было никаких перспектив. Мой друг устроил меня на работу в строительную фирму. Работы было много: в Бамберге были разрушены 5 мостов. Вместе с работой пришел голод! На мои карточки мы должны были жить втроём, мой отец в лагере также голодал.

Очень скоро я узнал, что мы, солдаты, теперь называемся убийцами, и что во всех несчастьях виноваты именно мы. И так к нам относятся даже сегодня: мы преступники, мы убийцы! Нас ругают со всех сторон: мы нацисты, мы не герои, а убийцы. В те дни была создана комиссия по денацификации. Коммунисты, противники нацистов и дезертиры были теперь нашими "судьями"! Меня тоже "судили", признали «активистом второй группы» и приговорили к конфискации имущества и принудительным работам. Кроме этого, мне запретили учиться в университетах по всей Баварии. Я не мог избирать и занимать какую-либо государственную должность.

У нас у каждого были приговоры от комиссии по денацификации: кто офицер, кто нацист, кого в тюрьму, кого на принудительные работы. У меня сохранились все эти бумаги: я там числился большим и активным нацистом. У меня высокие награды и меня досрочно производили в следующие звания, - поэтому я большой нацист.

В один прекрасный день я получил приказ явиться на принудительные работы. Это было воскресенье, я только что вернулся с ночной смены на стройке. В бешенстве я пошел на сборный пункт, и доложился следующими словами: "Я только что вернулся с ночной смены. Вы все можете поцеловать меня в жопу. Хайль Гитлер!" Я ушел, и больше меня туда не вызывали.

В "Конкордии", известном здании на берегу Регница, в первый раз после войны были танцы. Там я познакомился с моей будущей женой, беженкой из Восточной Пруссии. Во время моего первого танца с ней у меня украли пальто, которое я купил когда-то в Афинах.

Мы сравнительно хорошо жили, я работал плотником. Я хорошо рисовал и хотел учиться на архитектора, но у меня был запрет на учебу в Баварии. Я поехал в Штутгарт. Высшая техническая школа была переполнена. Однако когда секретарь спросил меня, был ли я ранен на войне, и только я открыл рот, чтобы рассказать мою историю, - он уже сказал мне "Принят!" Оказалось, секретарь сам был ветераном, и мой запрет на профессию его не интересовал.

В 1952 году я получил диплом инженера и вернулся в Бамберг. У меня два сына и дочь, 6 внуков. Моя жена умерла в 1988 году.

Ветераны 2-й танковой дивизии собираются в Вене. В 1984 году в Фульде я основал и стал председателем «Союза ордена Немецкого Креста в золоте» (кавалеров Рыцарского Креста мы тоже принимали). До 2005 года у нас были ежегодные встречи. В 2005 году нас оставалось 90 человек, на встречу пришли пятеро, и мы решили наш союз распустить.

Меня приглашают читать лекции у резервистов и в казармы. Иностранные телеканалы приглашают и просят рассказать о Вторжении, наступлении в Арденнах или битве под Курском. В Нормандии я поочередно с бывшими нашими противниками рассказывал о боях: я снимался в английском документальном фильме про наступление в Арденнах. События освещали с двух сторон, и я освещал их с немецкой стороны. Они меня из Франкфурта привезли на самолете в Париж, а оттуда отвезли в Арденны на машине. Там я на месте объяснял: как все происходило, где были они, где были мы. В конце мы обменялись сувенирами и разошлись друзьями.

Меня часто спрашивают: «Кто были самые храбрые солдаты?» Я отвечаю: «Русские и англичане», - «А самые трусливые?» - «Американцы». Это было всем хорошо известно! Ещё спрашивают: «А французы?» - «Французов давно проехали!» Французы очень быстро сдавались, только бункеры иногда защищали. Англичане были хорошие, храбрые солдаты, - даже очень хорошие. Они умели хорошо стрелять и делать все остальное. Но наше оружие было немного лучше.

- Экипажи в «Веспе» были постоянными или менялись?

- Были практически постоянными. Пока кто-нибудь не погибал или не был ранен.

- Ваши орудия применяли против артиллерии, велась контрбатарейная стрельба?

- Да, в том числе. Но не так часто.

- Какие типы снарядов у вас были?

- Были разные. Были обычные, были усиленные, были с задержкой разрыва, - которые взрывались в воздухе (они были против пехоты), были противотанковые и противотанковые усиленные. Но боеприпасов всегда было мало. Мы имели право стрелять, только когда точно видели цель. Позже, в самом конце, было так, что вражеские атаки мы останавливали одни, одной артиллерией. Иногда мы стреляли по отблескам подзорных труб противника, это хорошо действовало, - но только тогда, когда у нас было достаточно боеприпасов.

- Вы видели русские пушки: они вам нравились, вы в них разбирались?

- Нет, они всегда были разбиты или брошены, и я ими не очень интересовался.

- Вы использовали русские пушки?

- Нет. Сначала у нас были чешские пушки, - в самом начале, в 1941-м году, - но совсем недолго.

- Вы встречались с русскими разведывательными группами?

- Нет. Что-то когда-то было, но меня тогда при этом не было, - говорили, что всех русских разведчиков убили [однако выше автор вспоминал: «Почти каждую ночь русская разведка утаскивала одного из них [солдат] из окопов»].

- Где вы обычно спали?

- В окопе или в танке.

- Специально копали окоп?

- Когда как. На холоде нельзя было ничего выкопать.

- У русских была брезентовая накидка на танк, у «Веспе» такая была?

- Я такого не помню. Когда был снег, мы брали белые простыни и закрывали ими танк, а качестве маскировки.

- Рубку сверху чем-то закрывали от дождя?

- Только простынями. Когда мы стояли в лесу, мы маскировали танк ветками, и тогда там спали.

- Вы часто говорите про удачу, у вас были какие-то суеверия?

- Да. Мои подчиненные, и даже мои начальники, все считали, что со мной ничего случиться не может. Мне тоже так казалось. Мне снова и снова везло, я шесть раз был ранен, но со мной ничего не случилось. Позже, даже старые солдаты, приходили ко мне, когда было тяжело: они считали, что там, где я, ничего случиться не может. Мне самому было страшно, но как офицер я не мог этого показывать. Надо побеждать страх, нельзя его показывать подчиненным.

- Что такое хороший офицер?

- Он всегда должен быть образцом. У меня так было и в Имперском трудовом агентстве, и в военной школе, - мои начальники всегда были примером для подражания. Они никогда не требовали того, чего не могли сделать сами. В Берлине, в декабре, на холоде, мы ныряли в ледяную воду с вышки, и наш начальник прыгал первым. Он всегда так делал, - и я к этому привык. Нужно всегда быть образцом и никогда не показывать страх. У меня есть фотография, которую печатали в газетах: все снятые на ней командиры погибли, потому что не прятались за спины солдат.

- Что такое хороший солдат?

- Послушный, ответственный.

- Все, с кем мы разговариваем, говорят, что русские солдаты храбрые и хорошие...

- Да.

- ...а командиры плохие. Вы такого же мнения?

- Я не могу оценить.

- Какие у вас были отношения с Ваффен СС?

- Я очень часто их поддерживал огнем, - особенно «Лейбштандарт» на западе, - потому что я был мобильный, я должен был их поддерживать. Очень хорошие бойцы!

- Вы не завидовали тому, что у них было лучшее оружие?

- Да, немного завидовал. Они всегда первые все получали; и мы получали четыре машины, а они получали пять. Но моя 2-я дивизия, как и дивизии СС, была элитной дивизией. Нас тоже хорошо снабжали оружием.

- Качество пополнения солдат в 1941 и 1943-1944 годах было одинаковым?

- Да.

- И по количеству и по качеству?

- Да. Понятно, что у многих не было опыта. Мы устраивали им обучение, они были в окопах, и мы стреляли совсем рядом с ними, чтобы они почувствовали, как оно бывает, как выглядит опасность.

- Вы могли, как офицер, наградить солдата?

- Да. Если я иду в атаку, за мной должен быть радист, который несет рацию, он точно так же идет в атаку рядом со мной, и он тоже очень рискует. Или подвозчики боеприпасов, которые под огнем должны подвозить снаряды, они тоже представлялись к наградам.

- Была стандартная форма уведомления семьи о том, что солдат пал?

- Да, я должен был часто писать родственникам. Я также получал и ответы: родственники писали, что они сожалеют, что их сын погиб, - но он пал за Германию, за родину.

- Вы сами писали письмо или была стандартная форма?

- Сам писал письмо, стандартной формы не было. Еще я получал много писем от жен моих солдат, о том, что я должен присматривать за их мужьями.

- Самое опасное русское оружие?

- Все-таки танки.

- Немецкое оружие, на которое вы надеялись больше всего?

- Тоже танки.

- В 1944 году вы попали на Западный фронт. Как вам показался Западный фронт по сравнению с Восточным?

- Все было по-другому. На Западе был совсем другой противник. Там были новозеландцы, англичане, американцы, прежде всего. Там было полное превосходство врага в количестве. Прежде всего в авиации: в бомбардировщиках, в истребителях. Они стреляли даже по одиночным солдатам.

- Можно ли сказать, что на Востоке главным оружием были люди, а на Западе - техника?

- Да, техника и особенно превосходство в воздухе.

- Советскую и американскую армию, вы воспринимали просто как врагов, или вы к ним как-то относились, с какими-то пристрастиями?

- Все было совсем по-другому. Тяжело сказать. Такого превосходства в воздухе в русской кампании не было. Такого количества самолетов тоже не было. Противник на западе был другим: при таком его превосходстве в оружии и самолетах, мы просто не могли двигаться, нас отовсюду бомбили, сверху, со всех сторон. В России такого не было.

- Вы курили?

- Нет.

- Не знаете, как было со снабжением табаком?

- Нормально.

- Вши?

- О, да! В России их у нас было много, - и в Польше, и в Румынии. Это было плохо.

- Как вы с ними боролись?

- Там, где было возможно, делали большие бочки: в них разводили огонь и пропаривали одежду. Переодеться возможности не было. В домах мы спали на столах, но сверху падали клопы. Были и станции очистки от вшей. Каждый, кто возвращался домой, проходил станцию очистки от вшей: там его дезинфицировали, и он получал удостоверение об обезвшивлевании.

- Вы были шесть раз ранены, вы лежали в лазарете?

- Нет. Я был только на перевязочных пунктах. Но у меня до сих пор осколок в голове.

- Постоянное везение?

- Да.

- Когда вы поняли, что война проиграна?

- При наступлении в Арденнах. Я был опять с моим танком на острие наступления, мы стояли наверху, смотрели в долину, там были вражеские танки, мы могли бы по ним стрелять, - но у нас уже не было ни боеприпасов, ни бензина, ни еды. И я понял, что это конец.

- Когда вас брали в плен, что заставило вас так героически себя вести?

- Воспитание в Гитлерюгенде и в Имперском трудовом агентстве, в военной школе. Спорт и выносливость. Без физической подготовки мы бы этого не смогли.

- Когда вам угрожали и обещали расстрелять, почему вы ничего не сказали?

- Нам было запрещено говорить.

- Как вы восприняли известие о капитуляции?

- Я был тогда в Шербуре, нас должны были отправить в лагерь военнопленных в Америку, но наш транспорт был первым, который не отправили в Америку. Нас разделили по палаткам, и со мной был молодой офицер: мы решили делать то, что мы можем. Мы сильно голодали, но мы держались вместе, и обсуждали, что если все-таки будет война против русских, мы будем в ней участвовать. У меня появилось много хороших связей среди молодых офицеров, которые думали точно также. Мы думали, что когда-нибудь это случится: американцы пойдут против русских, и мы снова будем полезны.

- Насколько вероятна было война между Америкой и Советским Союзом, по вашему мнению?

- Была такая надежда. Прежде всего англичане нас могли бы поддержать. Мы считали, что мы - два германских народа, зачем нам воевать друг с другом, мы должны объединиться и вместе идти против Сталина, чтобы устранить угрозу с востока.

- Чего вы больше всего боялись на Восточном фронте: попасть в плен, быть убитым или покалеченным?

- Попасть в плен.

- Почему? Была какая-то информация о плене?

- Да, после того как мы при контратаках находили убитых немцев, мы были не уверены, что нас не расстреляют или не изувечат. Мы таких находили… Лучше было себя застрелить, чем сдаться в плен.

- Вы брали русских пленных?

- Да, конечно. Мы их отправляли дальше, иногда даже давали им сигареты.

- Как вели себя пленные: они были рады, пытались сопротивляться?

- Русским, которых мы взяли в плен, было страшно. Скорее всего, они думали, что мы с ними сделаем тоже, что они делали с нашими пленными. Но во всех наших законах было написано, что пленный это пленный, для него война закончилась, его надо отвезти в лагерь военнопленных. У нас пленных не мучили и не убивали.

- Какие отношения были между офицерами и солдатами: скорее товарищеские?

- Только товарищеские. Если бы они были другие, у нас ничего бы не получилось.

- Насколько сильной была иерархия?

- Наверху, конечно, была иерархия, - но в бою все равны, все могут быть убиты, там настоящее товарищество. Например, у меня был один радист, - он еще жив, живет в Австрии, - он был моим ординарцем. У каждого офицера был солдат, который чистил ему одежду, приносил еду и так далее. И вот он был у меня радист и ординарец. Он так меня уважал, что написал в мою честь стихотворение. Меня все любили, и у других тоже так было.

- Какое было у вас личное оружие?

- Обычно был пистолет. Но в танке можно было застрять, и я вешал пистолет в рубке, а у себя, там где я сидел, я держал карабин. Еще были пистолеты-пулеметы, но они были ничего особенного, и многие ходили с трофейными русскими, с барабаном, - они надёжно стреляли; у меня тоже такой был. Иметь карабин было гораздо надежней, из пистолета можно было стрелять только на расстоянии в пару метров, на большие расстояния стрелять не имело смысла. А русский пистолет-пулемет всегда стрелял, даже на холоде.

- Вы слышали про противотанковых собак?

- Слышал под Москвой, но не видел. А вы слышали историю про «Голиаф», маленький танк с дистанционным управлением? Вот такие я видел! Но он через окоп не мог переехать, застревал в окопах. Толку от этой движущейся мины не было.

- Вы получали зарплату как офицер? На счет?

- Да.

- А наличными получали?

- Да, во Франции мы получали наличные и могли ими за что-то расплатиться.

- После войны вы получили эти деньги?

- Нет.

- Как вы восприняли покушение на Гитлера 20 июля?

- Для нас, офицеров, это, конечно, было преступлением: мы, конечно, его осуждали. Но мы не много знали о том, что происходит дома. У нас не было ни времени, ни возможности это узнать.

- После покушения были введены наблюдатели от партии?

- Они еще до того были: в каждой дивизии был наблюдатель, который наблюдал со стороны партии, занимался партийными делами. Но у нас они не играли никакой роли.

- Каких-то преследований не было?

- Нет. Про все эти изуверства с евреями мы вообще ничего не слышали.

- У вас в дивизии были скрытые евреи, вы что-то такое слышали или знали?

- Нет.

- У вас в дивизии была военная контрразведка?

- Нет.

- Вы что-то слышали о штрафных подразделениях?

- Да, существовали части, состоящие только из наказанных или посланные на фронт на испытательный срок. У меня был опыт общения с некоторыми из них, - они были нормальные люди. Но у нас всё было строго: суды были строгие, за мародерство и изнасилование полагалась смертная казнь, - это было строжайше запрещено. У нас в части такого не было!

- В русской армии были расстрелы перед строем: в немецкой армии такое было?

- Нет. В последний год войны я о чем-то таком слышал, - но у нас в части такого не было.

- Вы сталкивались с немецкими союзниками, венграми, итальянцами, румынами?

- Нет.

- В то время, вы верили в идею Третьего Рейха?

- Да.

- Что вы ждали от будущего в Третьем Рейхе?

- У нас не было времени думать о будущем. Благодаря нашему любимому Адольфу у нас появлялись все новые противники, и когда в войну вступила Америка, стало понятно, что мы не можем выиграть войну у всего мира. И потом еврейский вопрос, - это было преступление, это был наш закат.

- В России есть стереотип, что все немцы должны были получить земельные наделы на Востоке. Вы об этом слышали?

- Нет, про это я не знаю.

- Было такое мнение, что от тех, кто получал Рыцарский Крест, и в дальнейшем ожидали таких же достижений. Они были вынуждены снова демонстрировать свою храбрость и часто погибали. Рыцарский Крест был, таким образом, первой ступенькой к могиле. Как вы считаете?

- Было по-разному. Первое время тех, кто получали Рыцарский Крест, посылали домой, в резервные части, - воспитывать молодежь, рассказывать про войну, вести семинары. У моего командира так было, он получил Рыцарский Крест, и поэтому попал домой. Когда он поехал домой, он передал мне своего адъютанта: он был классный парень, у него тоже был Рыцарский Крест, и он через короткое время погиб, потому что воевал дальше.

- У Немецкого Креста а золоте было прозвище?

- Да, «яичница». У меня есть телеграмма от моего командира, где он меня поздравляет. Это награда, о награждении которой писали в газетах и передавали по радио, как и про Ehrenblattspange [почетная пристёжка к Железному Кресту]. Ehrenblattspange давали за отдельный подвиг, и их совсем мало выдали [общее число награжденных этой учрежденной в 1944 г. наградой составило около 4,5 тыс. человек для сухопутных войск и СС; 60 человек для Кригсмарине и около 30 тыс. человек для Люфтваффе (где награду вручали и ретроспективно, отличившимся с августа 1941 г.)].

- А как обстоит дело с наградами сегодня, их можно носить?

- Без свастики. Есть закон, что можно носить те ордена, которые ты действительно получил, - потому что после войны многие носили подделки. Но со свастикой их носить нельзя, это уголовное преступление. Если меня приглашают на какую-нибудь встречу товарищей, я одеваю свои ордена. Ещё я езжу в Австрию, где отмечают юбилеи фельдмаршала, который защитил Вену от турок, - он там похоронен. Там собираются все австрийские и венгерские товарищи, со своими знаменами, и многие из Голландии. Там к этому относятся с уважением.

- Война это главное событие в вашей жизни, или послевоенное время важнее?

- Нельзя разделить. Можно только сказать, что, к счастью, войны больше не было, потому что это самое плохое, что может быть, - когда люди стреляют друг в друга. Делайте друг другу что угодно, только не оружием!

- Война снится?

- Нет. Но эти переживания забыть невозможно.

- После войны вы служили в Бундесвере?

- Нет, я больше не хотел служить.

- Из тех, с кем вы начинали воевать в 1941 году, сколько осталось в живых?

- Мы были трое фанен-юнкеров в нашем полку, двое погибли.

Послужной список Вадьтера Хайнляйна

Продвижения по службе

20.04.1940 Фанен-юнкер-ефрейтор

01.07.1940 Фанен-юнкер-унтер-офицер

01.12.1940 Фанен-юнкер-вахмистр

01.02.1941 Лейтенант

01.02.1943 Обер-лейтенант

01.06.1944 Капитан (досрочно)

Награды

12.10.1941 Железный Крест 2-го класса

01.11.1941 Свидетельство признания от Гланокомандующего Сухопутными войсками

30.11.1941 Значок за ранения в черном

20.03.1942 Железный Крест 1-го класса

22.05.1942 Штурмовой значок

02.06.1942 Королевский болгарский военный орден 5-го класса

08.09.1942 Медаль за Зимнюю битву на Востоке

07.09.1943 Значок за ранения в серебре

09.09.1943 Значок за танковый бой в серебре

30.10.1943 Значок за ближний бой в бронзе

21.02.1944 Немецкий крест в золоте

21.02.1944 Колодка за отметку в Списке Чести

04.09.1944 Значок за ранения в золоте

30.10.1943 Значок за ближний бой в серебре

Представления на Рыцарский Крест в июле и октябре 1944 года

Интервью:	А. Драбкин
Лит. обработка:	С.Анисимов
Комментарии:	А.Драбкин, С.Анисимов