– В предгорьях Каймакцалана на севере сегодняшней Греции есть одна деревня, которую называют Патале. Это моя Родина. Мой папа рассказывал мне про Балканские войны, первая из которых началась в 1912-м году. Сербы, болгары и греки собрались делить Македонию. В 13-м году они ее разделили: Греция получила большую часть, большой кусок получила Сербия, Болгарии же досталось меньше всех…
Раньше все эти земли (Балканы), за исключением Черногории, были под турецкой империей. Я рассказываю вам это в качестве введения. Уверена, что вы знаете, но продолжим.
Как вам известно, в 14-м году в Сараево сербы убили австро-венгерского наследника, что явилось поводом для начала первой мировой войны. Кого только не было в нашей деревне с четырнадцатого года по восемнадцатый: и французы, и немцы… и даже ваши – русские. Да-да, у нас бывали русские солдаты. В нашем старом доме в одном шкафчике я нашла два слова на кириллице «Алексей Максимыч». Отец объяснил мне, что русские солдаты остановились у нас переночевать. Они были очень благодарны, и один из них вырезал свое имя ножом.
Закончилась война. И снова начали делить нашу бедную Македонию. На этот раз лучшую часть себе взяла Греция. Таким образом, все мы, жившие здесь, в Эгейской Македонии, оказались под Грецией. Греции в Лиге Наций было заявлено: «На данных территориях большая часть населения иной национальности, поэтому должно обеспечить и соблюсти права этих граждан». Действительно, нас, македонцев, здесь проживало большинство. Мы имели свои школы, училища, церкви, свой язык и культуру, свою письменность.
|
В 1925 году греки придумали для нас букварь «Абэцэду» и письмо латинскими буквами на основе македонской речи. Но, когда они привезли эти буквари в одну деревню, весь вагон с этими букварями был сожжен. Остался только один экземпляр такого букваря в Национальной библиотеке в Афинах. После этого греки развязали террор по отношению к нам, македонцам. Нас называли болгарами, нам запретили говорить на македонском языке… если кого-то ловили на том, что он говорит на македонском, этому человеку выписывался штраф. Дабы не быть голословной, приведу пример.
Как-то раз папа вместе с моей бабушкой пошел на рынок. Бабушка не знала ни слова по-гречески, папа же чуть-чуть говорил. На рынке они говорили друг с другом на македонском. И тут откуда-то вынырнули полицейские и схватили его.
– Почему ты говоришь по-болгарски? – спросил полицейский.
– Моя мама не знает вашего языка.
– Ты должен ее научить греческому. Или ты ее сейчас научишь греческому, или пойдешь в полицию и заплатишь штраф!
Мой папа вынужден был отдать деньги, которые были нужны для покупок. Ему пришлось платить за речь родителей!
Конечно, дома все говорили по-македонски. В полях и нивах тоже не боялись говорить на родном языке. Так, относительно терпимо, продолжалось до 1936 года, до начала диктатуры генерала Метаксаса. Вот тогда уже стало строго запрещено... Если тебя поймали с родной речью – плати или в тюрьму.
В 40-м Италия оккупировала Албанию и предъявила ультиматум Греции. Тогда Греция объявила войну Италии. Началась мобилизация. В Эгейской Македонии и Фракии брали всех подряд. Война с Италией тогда называлась Албанским фронтом. 28-го октября 1940 года из всех Леринских деревень забрали три с половиной тысячи человек коммунистов. Забрали и моего папу. Их всех отвезли на пустынные острова Эгейского моря. Моего папу увезли на остров Хиос. Их обрекали на смерть – не хватало пищи и пресной воды. Кто-то умер, кто-то выжил... А в это время их сыновья сражались на Албанском фронте.
Потом, когда к итальянцам подключились немцы, Албанский фронт начал отступать… и расспался. Солдаты, голодные, изнуренные, изуродованные проходили через наши деревни. 41-й год был назван годом голода. В Афинах от голода ежедневно умирало 200 человек.
Наша земля, Эгейская Македония богата плодородными землями. У нас хватало еды, у нас было все: мука, зерно... За каждого из нас сказали отдать по три ведра зерна, гороха или картошки. Мы не роптали, отдавали свое, не зная, как там, на островах наши отцы.
14 апреля 41-го в деревне появились немцы. Так началась оккупация. Мне тогда было 12 лет, но я хорошо помню, как они приехали. Танки, пушки, мотоциклы… Немцы приходили во все деревни, везде совали свой нос. Греческая армия отступала, отступала, и, наконец, эвакуировалась в Египет. А потом уехал и царь, как там его звали, Павел…
(Греческий монарх Георг II сначала отбыл на Крит, после захвата острова немцами отбыл в Каир, а затем перебрался в Лондон. Прим. – С.С.)
С приходом немцев начались неисчислимые страдания народа. Немцы дошли до Старой Греции, до Пелопоннеса. Потом взяли Крит. Простой люд не убежал, он ответил сопротивлением. В 42-м году были сформированы три организации: ЭАМ – народно-освободительный фронт, ЭЛАС – Народно-освободительная армия Греции, и молодежная организация ЭПОН. Меня приняли в ЭПОН, невзирая на мой юный возраст. ЭЛАС активно формировало отряды для борьбы с немцами. В эти отряды шли люди со всех краев Македонии. Македонцы первыми шли на войну в Албании, и первыми записывались в ЭЛАС. Но и среди македонцев нашлись иуды: кто-то сообщил немцам, что в деревне Катраница за Островским озером прячутся коммунисты. Немцы там что-то нашли, и в наказание убили всех. Верьте не верьте, сожгли всю деревню со всеми жителями. Собрали всех женщин и детей, закрыли их, и сожгли их заживо. Те, кто смог, бежали из Катраницы, и через озеро перебрались в нашу деревню. Они рассказывали страшные вещи.
Когда в 44-м году немцы начали вывозить ресурсы, они снова появились в нашей деревне. Было объявлено, что все обязаны сдать лошадей. Крестьяне возмутились... Тогда немцы окружили деревню, с двух сторон поставили пушки и сказали: «Если не сдадите лошадей, ваша деревня сгорит». А наша деревня была большая, красивая.
Мы выбежали во двор. Нам было страшно, мы прятались за родителями. Тут началось – «бум, бум, бум!» Одного человека убили, семь душ ранили. Дети плакали, отовсюду слышался вой и стенания. Коммунисты собрали делегацию. Было решено пойти наверх к немецкому командованию и просить их уйти из деревни. Туда отправилось 7-8 человек. Люди кланялись, падали на колени, молили: «Не жгите нашу деревню! Здесь нет коммунистов. Мы не знаем, где лошади». А другие крестьяне в это время погнали лошадей в горы. Делегаты умоляли немцев: «Не надо, не надо. Наша деревня очень мирная. Мы хорошие люди. Заходите в деревню, берите рыбу, берите вино. Ужинайте, отдыхайте! Давайте разойдемся мирно». И им это удалось – немцы смилостивились. Потом они ушли в сторону Кабитулы.
ЭЛАС и Коммунистическая партия Греции призывали македонцев на борьбу с фашизмом. Нам обещали, если мы присоединимся к борьбе, национальное и социальное равноправие, право на свою культуру. Даже во времена османской империи у нас были свои церкви, училища и свой язык. А греки только тогда еще только начали о чем-то говорить, предлагая сражаться за демократическое общество в Греции.
Царь не вернулся, правительство тоже… После ухода немцев мы в Эгейской Македонии оказались предоставлены сами себе на какие-то семь-восемь месяцев, неполный год… Македонцам чуть ли не в первые удалось сформировать власть. Возникли народные собрания, на которых было постановлено открыть училища и организовать обучение на македонском языке. Мы пели на македонском языке, ставили пьесы, рассказывали анекдоты – думали, что к нам окончательно пришла свобода. Мы были свободными. Но это продолжалось недолго. Греки вернулись, и начался невиданный до селе террор. Как-то раз в нашу деревню зашли армейские части. Как мы потом узнали, что не только в нашу, но во все остальные деревни этого края. Жителям приказали выйти во двор в середине деревни. «Если кто-то останется в доме, будет убит», – сказали они. Вышли все, за исключением тяжелобольных и тех, кто не мог стоять без посторонней помощи. Нас разбили на две части: с одной стороны стояли женщины, с другой – мужчины. Греки достали список, и стали зачитывать имена. Людей из списка, имена которых зачитали, начали бить, а потом закрыли в школе. Били сильно, некоторых забили до смерти. Затем сторону, в которой были женщины и девушки, окружили грекоманы. (Грекоман – пейоративное название человека негреческого происхождения, но считающего себя греком. Понятие – распространенное среди болгар и македонцев. Прим. – переводчика). Офицер, человек громадного роста приказал одному из грекоманов схватить меня – «Взять эту девушку в белом! Она – болгарская учительница». Этот огромный офицер подошел прямо ко мне – «Эй ты, иди сюда!» И я вышла. «Кто ты?! Болгарка?» – кричит он. «Нет, я не болгарка, и не гречанка. Я македонка!» Он начал меня избивать, и я упала к его ногам. «Я не болгарка, не гречанка. Я македонка! Потому что родители мои – македонцы. Бабушка, дедушка, прабабушка, прадедушка – все были македонцы. Среди них не было греков!» – упрямо твердила я. Удивляюсь, откуда у меня взялась храбрость. Он взбесился, хотел меня застрелить. Среди женщин началась паника, они побежали. Это спасло меня.
Но два месяца спустя я попала в тюрьму, и провела там год. Меня часто били. Много людей умерло от побоев. В 46-м году греки-монархисты устроили страшный террор. В ответ снова начали формироваться отряды сопротивления. Кроме того, в горах еще оставались греческие демократические отряды. С этими греками мы дружили. Началось создание демократической армии Греции, ДАГ. И хотя она назывались армией Греции, мы, македонцы, составляли 50 процентов от ее численности. В Греции начиналась гражданская война. И большей частью она велась на нашей территории. Большую помощь грекам оказали англичане, они поставляли самолеты и танки. Они просто закидали нас бомбами. А что мы! У нас только винтовки. Голодные, плохо одетые и обутые. А руководители коммунистической партия Греции проявили малодушие. Когда они поняли, что все пропало, генсек Захариадис и другие функционеры бежали… Мне кажется, Захариадис, вообще, был шпионом. Он потом покончил с собой в России.
Мы сражались в первой линии, и надеялись, что греческая коммунистическая партия нам не врет, но были в этой войне обмануты. Нами попросту манипулировали. А когда война закончилась, в 52-м греки приняли закон о репатриации политических беженцев. Но это касалось только греков. Пятьдесят лет нам не разрешали вернуться, не давали прийти на могилы родителей. Мы стали жертвами Гражданской войны в Греции.
Лет десять тому назад мы начали менять паспорта. Но писать в графе место рождения Лерин или Пателеи было нельзя, только – Греция. Когда мы сменили паспорта, нас начали впускать на Родину. Но что нас ожидало там?.. Дома наши были разрушены, имущество пропало… ни полей и ни виноградников – ничего нам не вернули. В возрасте 70 лет я, наконец, увидела свою деревню, мое Островское озеро… и была чрезвычайно расстроена.
После гражданской войны некоторых из нас приняли в Югославии. Кто-то попал в Россию, в Ташкент. Много наших бойцов женилось на русских девушках. Один мой родственник женился в Ташкенте на девушке по имени Людмила.
Когда война закончилась, над нами начали расправу. Как только нас не называли: сепаратистами, предателями, виновниками войны, титовцами. Многих арестовали, и меня тоже. Мой случай, вообще, парадоксален: меня арестовали греки за то, что я партизанка, а партизаны арестовывали за то, что я македонка. Некоторых арестовали уже в России и увезли в Сибирь… Что еще вам интересно?
|
– Вы два раза были в тюрьме?
– Два раза. Один раз я убежала.
– Как вы убежали, можно подробнее?
– Подразделение греческих партизан пришло забрать нас в тюрьму. Мы сидели наверху, в хижинах. Они подошли к хижине, и сказали «Как тебя зовут? Сдай оружие». Я им ответила примерно в таком духе: «Я товарищ Искра, и я здесь, чтобы бороться с фашистами! Не отдам оружие!» Они отвечали по-гречески, настаивали, чтоб я сдала оружие. «Не буду сдавать, не буду сдавать», – твердила я. Но они его у меня отобрали силой, и начали проводить обыск в той хижине, где мы спали. Они искали македонские газеты или книги, но ничего не нашли. Меня посадили под стражу в карцер, а сами отправили курьера к командиру бригады с сообщением «здесь товарищи из НОФ». Мы тогда назывались Народно-освободительным фронтом. Если точнее, то я состояла в АФФЖ, в женском антифашистском фронте. Наш «ксевтар» (неразб.) отвечал за два района. Я слышала, как они ему сказали, чтобы он спросил обо мне.
Возвращается курьер, приносит письмо и спрашивает меня: «Ты умеешь читать?», – «Умею», – «Прочитай это письмо, но громко». Начала им читать: «Товарищи из организации НОФ не заходили в данный район. Товарища Искру разоружить и заключить в карцер. Утром доставить ее на допрос!» Закончив чтение, я не понимала, жива ли я… настолько все это было странно. Я пошла сражаться по призыву одних против других, а сейчас обе стороны хотят меня погубить.
Всю ночь я находилась под стражей, а на второй день рано утром меня повели к политическому комиссару в звании лейтенанта. Он задавал мне вопросы: «Когда, где… Есть ли у вас связи с Югославией? Есть ли у вас связи с этим человеком?», – «Нет у меня никакой связи ни с кем. Мы, партизаны, сражаемся вместе с вами, с греками». Он задавал мне вопросы, перебирая имена, он вернулся на несколько лет назад, до того как здесь появились греческие фашисты. Что я могла ему сказать?..
Он отправил меня назад под стражу. Но тут налетели английские самолеты, началась сильная бомбежка. Все заметались, побежали, пытаясь укрыться. У комиссара был «шмайсер» и пистолет, но я взяла и побежала вниз, в долину. Побежала! Когда самолеты улетели, греки увидели, что меня нет, и стали стрелять. Но я не останавливалась. Уже стемнело, когда я сумела добраться до границы с Югославией. Не было сил, я присела. Подошли солдаты, спросили: «Кто ты?». Пятеро солдат стояло вокруг меня, а я не знала, что ответить. Стреляли и с одной, и с другой. Везде лежали мертвые. По их речи я поняла, что это югославские солдаты, и ответила им, что я партизанка. И снова – «У тебя есть оружие? Встать! Подними руки!» Так я спаслась – я не сказала им, что была под арестом.
(Похоже, что данный эпизод относится к заключительному этапу гражданской войны в Греции, когда произошел разрыв коммунистической партии Греции с Белградом. Тито полностью прекратил поддержку повстанцев и закрыл греко-югославскую границу. Прим. – С.С.)
– Расскажите о боевых акциях, в которых вы участвовали?
– Фашисты ночью на улицу не выходили. Они скрывались в блиндажах, в отделениях полиции. (Речь идет о правительственных войсках. Прим. – С.С.)
А теперь как мы творили наши акции. Наш батальон, или рота, не помню, пошел в поход. Тот, кто знал местность, выдвинулся вперед. Мы начали приближаться к деревне. Было очень холодно, шел снег, а у меня даже не имелось шинели. Мы развернулись – одно подразделение там, другое здесь… Мне дали одно подразделение, чтобы я провела его к краю озера. Там находилась полиция. Нам предстояло нападать с южной стороны. Другие подразделения должны были нападать с северной стороны и с восточной. Я отвела то подразделение на указанное место, и вернулась назад сообщить в штаб, что задача выполнена.
Когда я шла по деревне, вокруг не было ни одной живой души. Все жители скрылись в домах, так как полицейские бросали гранаты. Народ прятался в подвалах. Прохожу один перекресток – никого нет, прохожу другой – тоже никого. Иду в штаб, а сама все время боюсь, чтобы меня не арестовали. И мысли тяжелые – «Вся деревня в страхе, потому что мы, партизаны, пришли напасть на полицию и провести мобилизацию молодых. Мы уйдем, а они останутся». Очень мне было жаль мою деревню. В этой акции я принимала участие не по своей воле. Партизаны пришли, напали на полицию, мобилизовали молодежь, и ушли. Набрали еще 20 молодых девушек.
– Только девушек?
– Потому что мужчины уже были мобилизованы правительством.
Помню, как одна бабушка бежит за колонной партизан: «Отдайте мне внучку!» Они ей отвечают: «Иди, иди, бабушка. Как у всех, так и у тебя». Мы идем, и бабушка за нами. Так и шла за нами до Каймакчалана.
Ее внучку определили в одно из подразделений. А бабушка оставалась три-четыре месяца наверху, помогала в лазарете. Никого из них я потом не видела.
Нашим противником была не только полиция. Фашисты вооружали лояльное население. Мы их звали мадьири, а греки – «понтами». По сути это греки, изгнанные из Малой Азии. Вот они воевали с фашистами против партизан. (Партизаны ДАГ называли противников монархофашистами. Прим. – С.С.)
Помню, партизаны никак не могли войти в деревню Ботола. Она была серьезно укреплена: окопы, блиндажи… Население было вооружено, и к партизанам относилось враждебно. Командование решило, что в деревню пойдет моя группа.
Там рота охраны, там стража, здесь стража. Мы вошли в деревню – ни души. Все попрятались в блиндажах. Я заходила в дома и оставляла агитационные материалы. Помню, вошли мы в один дом, а там, на дверях повешено ружье. Потом мы зашли в кафану, там я тоже оставила агитационные материалы. Нас там было пять-шесть партизан. Прошло три часа, уже надо было уходить. Эти (полиция) вышли из блиндажей и заметили нас. Мы решили бежать от кафаны парами. Побежала первая пара. Они начали стрелять в нас. Побежала вторая. В последней паре осталась я и один грек. Мы добежали к дому, окруженному высоким забором. Лезешь, лезешь, лезешь – не получается. Грек перепрыгнул, а я осталась одна. У меня были разбиты колени, порвана одежда…
Мне удалось попасть в соседний двор. Там были овцы и собаки. Подумала тогда: «Если я спрячусь в стоге сена или во дворе, то они меня точно найдут, и сдерут кожу». В этот момент они появились во дворе и стали кричать: «Не стрелять в него! Живым его схватим, живым!» Они, похоже, не знали, что я девушка. И тут, наконец, мне удалось перепрыгнуть через стену. А там неподалеку уже было озеро. Так я спаслась.
Еще вспоминается одна боевая акция. У границы стоял военный пост. Мы объединились с еще одним отрядом, Боденским, и приняли решение атаковать этот пограничный пост. Мы были очень активной ротой, а эти «боденские» большей частью просто прятались.
В итоге мы этот караульный пост подняли на воздух. Для нас эта акция прошла без потерь. А у них было несколько выживших, но мы не увидели, как они убежали.
Мы много сражались, но потом стало ясно, что вся борьба была напрасна, нас нае*али. Только греков пустили назад, а нам не дали вернуться.
(В 1981 году победившее на выборах социалистическое правительство позволило ветеранам ДАГ вернуться в страну и назначило государственные пенсии тем из них, кто участвовал в антифашисткой борьбе. Прим. – С.С.)
- Было ли у вас личное оружие в отряде?
- У меня был немецкий «шмайсер», пистолет и кожаная сумка, которую носили политические комиссары.
- Вам доводилось стрелять в противника?
- Да! Стреляла в греков…
- А не тяжел был автомат?
- Нет, «шмайсер» для меня не был тяжелым. Он ведь немецкий, да?.. Потом меня научили ставить мины. Мы часто попадали на минные поля. И знаешь ли, много наших товарищей из-за них погибло. Это очень страшно… Потом их нужно было хоронить. Много страшного видели.
- Были ли случаи пленения полицейских, фашистов?
- Лично я не брала пленных, нет. Но другие брали. У меня не было шинели… и помню, жалуюсь моему родственнику Бели Йовичу и его жене Симке: «У меня шинели нет!» А тот отвечает: «Первая шинель с пленного фашиста будет твоей!» Так два года без шинели и ходила.
Да, по-разному сложились судьбы. Меня отправили на Югославскую границу, а их (Бели и Симку) на Албанскую. Они после всего из Албании попали в Ташкент. И там он женился на этой Людмиле.
- Опишите жизнь партизана в горах.
- Жизнь… да можно ли то назвать жизнью? Приходилось ночевать в хижине, в которой пастухи держали овец. Только иногда, когда во время похода заходили в какую-нибудь деревню, можно было остановиться в доме. Очень тяжело было. Герилья, партизанская война непростая штука. А мы вели именно такую войну.
В 48-м году Захариадис и прочие, не буду сейчас перечислять всех, приказали мобилизовать всех с Македонии и отправить их вниз. (В центральную Грецию. Прим. – переводчика) Их увели на Грамос и Вици, там поставили в первую линию. (Горные районы Грамос и Вици. Места кровопролитных боев августа 1949-го, в которых правительственные войска нанесли поражения повстанцам ДАГ. Прим. – С.С.) Там их всех убили. Такова была тактика греческих коммунистов. Обыкновенное предательство…
- У вас были вши?
- Ой, сейчас ты мне напомнил. Действительно, ведь было очень много вшей. Мы же жили на снегу. Не было нормальных условий. Сейчас это трудно представить. Мы, девушки только, когда попадали в какую-нибудь деревню, могли хоть немного прибрать себя. В бригадах воевало четыре тысячи женщин! Мне кажется, они специально уничтожали цвет нации…
- Какими были взаимоотношения мужчин и женщин? Не было проблем?
- Нет. К нам относились, как к товарищам по борьбе. Конечно, любовь случалась, но это редкие случаи. Дружеские отношения были для нас важнее. Помню, было очень холодно, я сидела и смотрела на одного незнакомца, а потом спросила его: «Товарищ, дай мне твою шинель ненадолго». А он мне ответил: «Дам, но на половину дороги». Понимаешь? Ты бы дал? А я тогда хорошо согрелась. После марша снова присели отдохнуть. Уже прошла половина дороги, и мне нужно было ее возвращать. Этот товарищ подошел ко мне, и ему стало жаль отбирать у меня шинель. А ведь он тоже человек, тоже мерзнет, и он не виноват в том, что у меня нет шинели.
Потом мой папа отдал мне свой пиджак.
- А как насчет еды? Вы не голодали?
- Голодали… В армии, у них были котлы для еды, был запас, провиант. А мы, те, кто воевал на Каймакцалане, должны были сами себя обеспечивать. Хорошо, что селяне нам помогали и давали еду. А так сами должны были себя содержать.
- В первый период войны от Югославии шла помощь?
- О Югославии... Я лично видела грузовики возле Преспанского озера. В них везли еду и одежду. Вот не знаю, привозили ли они оружие. А сколько мы ждали помощи от России! Очень ждали, очень надеялись на то, что Россия нам поможет. Но помощь не пришла…
- Вы видели англичан или американцев, которые помогали греческим монархистам?
- Еще до того, как пришли немцы, они убежали. Даже оставили танки в поле. В семи километрах от нашей деревни стояли тяжелые английские орудия. Там же располагались склады с боеприпасами и едой. Там было все! Немцы потом позволили народу брать еду со складов, а сами брезговали, ничего не брали. Люди были голодны – побежали, все разграбили...
А самих англичан я не видела, они сидели в больших городах, там, где размещались. А в деревнях они не появлялись. Англичане не любят рисковать.
- Как лечили раненых партизан?
- Раненых партизан свозили к Преспанскому озеру, в больницу. Еще была импровизированная больница на Каймакчалане – я ее видела, когда была там. Там даже было здание с лечебными ваннами. Хоть это и была импровизированная больница, там все неплохо было устроено. На перевязочном пункте работали врач и сестра, потом их перевезли в Преспу, в главный госпиталь. Преспа тогда была частью свободных территорий ДАГ (Демократической армии Греции). А фронт проходил до города Лерин (Флорина, северо-запад Греции). Помню, как в феврале 49-го сельчане говорили о том, что вот мы возьмем Лерин штурмом, и она станет столицей демократической армии. Какая наивность…
Собрали войска со всех сторон. Одних взяли из запаса, других пригнали оттуда, третьих отсюда… пошли на Лерин, и ничего не смогли сделать. Сколько напрасных жертв! Одних только пленных партизан сколько…
Или, к примеру, решили штурмовать другой город, недалеко от моей деревни. Решение генерального штаба, стратегический центр, военная необходимость и прочее. Пошли два офицера посмотреть обстановку… и не вернулись. Если они не вернулись, значит, предали нас? Мы спрашивали у командиров: «И что нам делать?» А те говорят: «Решение главного штаба. Мы должны атаковать». И похоже, что офицеры или на самом деле сдались, или попали в плен – нас ждали. Там стояли танки, тяжелые орудия… Но мы пошли. Умылись кровью, но взять не смогли. И отступить никак – ровное поле. Все было завалено мертвыми… Много мертвых…
Мама просила отца пойти и узнать, кто выжил, а кто погиб. Его кто-то спросил: «Как выглядит твоя дочь?» Папа описал меня. Потом подходит другой партизан с тем же вопросом. Он начал беспокоиться. А дело в том, что меня с группой других девушек отправили резать телефонные кабели. И многие видели, как какая-то девушка забиралась на столб резать провода, но была застрелена и упала вниз. Говорили, что она была очень похожа на меня.
- (Просит внучка Корнелии) Расскажи им, когда ты сомневалась насчет врага.
- Э, не хочу об этом говорить…
- (внучка) Ей приснилось…
- Мы предполагали, что к нам отправляли лазутчика, выяснять, где мы находимся. В тот вечер меня поставили сторожем (боевое охранение). Значит, сторожу. Вдруг собака начала лаять. И как-то странно лает. Там, откуда слышится лай, глубокий овраг. В этот момент ко мне пришла смена. А собака все время лает и лает, и все как-то в одном направлении. Говорю сменщику: «Собака какая-то нервная, лает в эту сторону. Надо бы посмотреть и предупредить остальных».
Легла я на матрас… кстати, всегда спали с оружием в руках. Значит, легла, а уснуть не могу. Потом вроде задремала. И видится мне сон. Подходит ко мне женщина в черном. Лица ее не видно. Смотрит на меня, протягивает руку ко мне… и вдруг говорит: «Через овраг, за той большой скалой. Почему ты не пошла? Кто там? Кто там?..»
Рядом лежала моя подруга, Стоя. «Зачем меня разбудила» – ворчала она. Похоже, я крикнула во сне. Сказать им, что я видела страшный сон – поднимут на смех. Ну, мы же в ЭТО не верим, мы же коммунисты все-таки. Поэтому я не решилась рассказать товарищам про сон, и просто сказала им: «Вставайте! Собаки сильно лают. Там что-то не так». В общем, я разбудила всех, кто там был, человек десять. Все встали и пошли к оврагу. Знаете, на том самом месте, про которое говорила «черная» женщина, мы схватили врага. Это был шпион. Его отвели в лагерь для пленных. Да, у нас тоже были концентрационные лагеря для пленных. И только спустя много времени я им рассказала про сон… интуиция у меня была хорошая.
- В Бога верите?
- Нет. У семьи мамы было много денег, у них даже была своя церковь. И спросили они как-то нашего деда, свекра, маминого папу, моего прадеда, почему он не ходит в церковь. А тот им ответил: «А что мне там делать?» (смеется)
Мы ходили в церковь, только когда умирал какой-нибудь друг, приятель, родственник…
- Были какие-нибудь веселые моменты в этой партизанской жизни?
- Были. До того как мы отправлялись на какое-нибудь дело, мы обязательно водили хоровод и пели песни. Так, чтобы немножко поднять дух. В школе политических комиссаров в Преспе, куда я поступила для обучения, когда у нас было свободное время, мы тоже танцевали и пели для поднятия духа. Там ведь тоже было очень тяжело учиться, уж очень тяжелые упражнения выполняли. Отец мне говорил: «Ты хочешь в партизаны, а там будет очень тяжело. Придется быть мужчиной, воином, а не женщиной». Ну и пусть, что было тяжело! Было тяжело, когда переходила горную реку, когда вода ледяная и под самое горло, и оружие надо держать так, чтобы не попала вода. И с фашистами было тяжело, которые меня арестовывали, закрывали в тюрьму, и там били! Папа говорил: «Ты будешь сомневаться». Но я не сомневалась, и не буду сомневаться никогда. Сказала, что пойду в партизаны, и пошла.
- А как назывался ваш партизанский отряд? У него было название?
- У нас был особый отряд. А в бригадах я не была. На Каймакчалане воевала 24-я бригада. Командиром бригады был… кто бы их запомнил… капитан Маврос, чернявый такой грек. А из наших македонцев никто не стал генералом. Доросли только до командира батальона.
- У вас была какая-то специальность в отряде? Минер, стрелок? Было ли такое разделение в отряде?
- Было, конечно. Была и разведчиком, и минером, когда ставила мины, и рядовым стрелком, когда нападала на оккупированные территории.
- Были ли случаи нарушения дисциплины в отрядах, и был ли кто-то за это наказан?
- Дисциплина была. Когда мы ходили в поход, нельзя было ничего брать у населения. Посмей взять хотя бы леденец, и тебя строго накажут. Говорили так: «Если будут давать сами – берите, если не предложат – нет».
- Снится ли вам война?
- Раньше было… как будто приходят, хватают нас. Сейчас нет, сказывается время. Вообще, это было очень страшно. Не верю, что такие ужасы войны могли быть еще в каком-либо другом месте.
|
- Каково сейчас, спустя многие годы, отношение к ветеранам гражданской войны?
- Однажды меня пригласили в Союз борцов против фашизма города Скопье на одну беседу с иностранцами. Я спросила их: «Почему вы в Евросоюзе постоянно держите сторону греков? Что они ни скажут, что ни попросят – вы постоянно идете у них на поводу». «Что вы, что вы, это не так», – отвечают. А я им: «Как это не так?! Я уже не говорю о том, что из-за них хотят изменить название нашей страны. Мы – македонцы, и страна наша называется Македонией, нравится ли вам это или нет!»
Один ветеран написал книгу о том, как город Лерин был превращен в концентрационный лагерь. Через переводчика спросила их: «Хотите почитать о том, что там творилось? Мы можем отправить вам эту книгу почтой в Лондон, чтобы вам кто-нибудь перевел ее, и вы бы ее прочитали. Увидите другое лицо Греции, и может быть, поймете, наконец, что они с нами сделали. Вы слышали когда-нибудь, чтоб кому-то не давали говорить на своем родном языке? Вам запрещают говорить на родном языке?! Нет? Как это? А почему не запрещают?» И что вы думаете? Сделали вид, что не понимают… Господа из Европы изволят «воротить морды».
| Интервью и лит.обработка: | С. Смоляков |
| Перевод на интервью: | В. Тулин |
| Расшифровка записи и перевод: | Н. Благоевич |