Родился я 24-го октября 1923 года, так что через пару недель мне исполнится 92 года.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
У нас была самая обычная крестьянская семья. Жили мы в селе Хыршова в Добрудже (самая восточная область Румынии – прим.ред), но когда мне было два года, отцу предложили работу ассистентом ветеринара в Добричь, это село на самой границе уезда Тулча, и мы переехали туда. Вот там и прошло мое детство.
Детство у меня было замечательное, о нём у меня остались самые прекрасные воспоминания. Нас было четверо в семье: две сестры и два брата, но меня, как самого младшего, отец особенно любил. Помню, однажды он принес мне черепаху. В основном мы кормили ее хлебом и зеленью, и она приучилась приходить поесть ровно в час дня. Мы любили наблюдать, как она ест, а потом она уползала в огород. Были у меня и голуби, а однажды отец принес совсем маленького птенца совы. Поскольку отец работал в ветеринарной службе, то он контролировал и работу бойни, и иногда приносил оттуда куски ног ягненка, и на этом корме сова выросла очень большой. Однажды в ноябре или декабре она улетела, но поскольку всё время сидела в клетке, то летать толком не умела, отец ее смог поймать, и принёс обратно. Но в эту же ночь пошел дождь, а отец забыл накрыть клетку, и мокрая сова замерзла. Наутро она выглядела как ледяная статуя…
Родители понимали всю важность образования, поэтому старались сделать всё, чтобы мы хорошо учились. Каждое утро в семь часов мы поднимались и отправлялись в школу, а старшие в лицей. В Добричь жили люди разных национальностей, и в тамошней школе я подружился с ребятами многих национальностей: болгарами, турками, татарами.
Помните, как началась война?
Начало войны застало меня в Констанце, куда мы переехали незадолго до войны. У меня был приятель из моего класса, парень из села Цепеш-Водэ, с которым мы договорились поехать к нему домой. Потому что я уже был городским жителем, и хотел побыть по природе хоть пару дней. Мы договорились, в какой день встретимся, чтобы вместе поехать, но в то утро налетели советские самолеты, началась бомбардировка, и он погиб. Куском кирпича ему попало прямо по голове… (Уже 23-го июня ВВС Черноморского флота произвели первые три налета на Констанцу. В них принимали участие два полка ВВС Черноморского флота: 2-й минно-торпедный авиаполк, вооруженный ДБ-ЗФ, и 40-й авиаполк, вооруженный бомбардировщиками СБ. Первый налет был произведен с 6 ч 35 мин до 7 ч 42 мин в составе 33 ДБ-3 и 27 СБ, которые бомбардировали зернохранилище, элеватор, нефтегавань и нефтегородок в Констанце, аэродром Мамайя и батарею в Тапая - http://www.krimoved-library.ru/books/bitva-za-krym5.html )
Запомнилось, что в этих первых боях отличился летчик Хория Агаричи (Horia Agarici). О нём и в газетах много писали, и даже целую песню сложили. Помню, в ней были такие строки:
A plecat la vînătoare Agarici,
a plecat ca se vîneze bolşevici.
A le lei, a le lei,
Tarei greu se stai în calea ei!
перевод:
Отправился на охоту Агаричи,
поохотиться на большевиков.
А ле лей, а ле лей,
никто не устоит на его пути!
(В первый же день налетов на Констанцу пилот 53-йистребительной эскадрильилейтенантХория Агаричи заявил, что сбил на своем «Харрикейне» два СБ. Его старший брат - модный бухарестский композитор, быстренько подсуетился и выпустил пластинку (сингл) с названием «Агаричи лупит большевичи». Песенка стала весьма популярной, а сам Хория Агаричи стал лицом военной пропаганды режима Антонеску. Имя «спасителя Констанцы» прогремело на всю Румынию, что вызвало ревность его непосредственных командиров, и в результате уже в августе 1941 года он был переведен в Брашов в качестве летчика-испытателя. Лишь под конец войны он снова стал участвовать в боях и сбил еще три самолета противника. После прихода к власти коммунистов в Румынии, в числе других пилотов отличившихся на Восточном фронте, подвергся гонениям. В 1955 году был арестован и приговорен к 25 годам каторжных работ. Но в 1964 году был освобожден и полностью реабилитирован. После освобождения жил и работал в Констанце. Опубликовал несколько книг, в том числе и поэтический сборник. Скончался в 1982 году и был похоронен со всеми воинскими почестями - прим.ред.)
Я понимал, что скоро меня призовут в армию, и постарался хорошо окончить 7-й класс. Потому что, не сдав экзамен на степень бакалавра, я не мог поступить в офицерскую школу. Только в субофицерскую (младшего командного состава – прим.ред.) Это, конечно, тоже неплохо, но всё-таки быть офицером считалось намного престижнее, чем сержантом.
В 1943 году я получил степень бакалавра, и был призван в 34-й артиллерийский полк в Констанце. Оттуда меня направили в офицерскую школу, где успешно сдал один экзамен и меня приняли. Это была школа №1, и еще одна такая располагалась в Бакэу.
|
В этой школе я проучился целый год. Запомнилась американская бомбардировка Бухареста в апреле 44-го. На северном вокзале были разрушены все пути. А на второй день разбомбили и нас в Плоештах.
Мы как раз находились в зоне нефтеперерабатывающих заводов, которой и досталось больше всего. Наши казармы оказались разрушены, но нас спасло то, что буквально за день до этого нас всех отправили в пригород рыть окопы. Бомбардировка была очень страшная, разрушения были огромные, и нас привлекли для спасательных работ в городе. Когда мы расчищали завалы, то повсюду находили фрагменты тел: руки, ноги… Но прежде всего, мы искали выживших. Ходили по дворам, кричали: «Есть кто живой?» Помню, когда выходили с одного двора, один из нас заметил, что кто-то шевелится. Когда подошли, увидели торчащую из земли голову. Быстро раскопали, это оказалась молодая девушка, блондинка. В принципе она не пострадала, но от шока не могла говорить. Мы ее усадили и хотели уйти, но она знаками показала в сторону, где мы ее откопали. Опять стали копать, и раскопали ее мужа.
А приходилось ловить сбитых американских летчиков?
Нет, ни разу. Но самолеты американские в небе видел не раз. Помню, однажды мы находились на занятиях в горах, и тогда мы впервые увидели в небе самолеты с двойными фюзеляжами (здесь вероятно имеется ввиду тяжелый истребитель LockheedP-38 Lightning – прим.ред.) И когда они начали заходить на цели, один из наших ребят начал стрелять по ним из пулемета трассирующими пулями. Тогда один из этих самолетов стал стрелять в нашу сторону, и мы быстро разбежались по кустам.
После этих бомбёжек всё наше училище перевели в Слэник-Прахова (село в 20 километрах к северу от Плоешт – прим.ред.), там и застало нас 23-е августа (в этот день король Румынии Михай I-й издал указ о переходе Румынии на сторону антигитлеровской коалиции – прим.ред.) Нас отправили в Бряза (городок в 30 километрах на северо-запад от Плоешт – прим.ред.), враспоряжение штаба корпуса 5-й Армии. Но добираться туда пришлось окольными тропами, т.к. на дорогах творился полный хаос. Все дороги были забиты воинскими частями: там немцы, тут румыны, и главное никто не понимал, что происходит. Каша страшная, в которой получить пулю было проще простого. Командиром взвода у нас был лейтенант Петру Илиеску – прекрасный человек. Он очень сильно доверял мне, и я был у него своего рода телохранителем. Мне единственному выдали автомат, и я неотступно следовал за ним.
Ну, а потом мы немного повоевали в Валя Праховей (местность в Карпатах вдоль реки Прахова чуть севернее Плоешт. Ныне один из самых известных туристических районов румынских Карпат – прим.ред.)
Можете об этом поподробнее рассказать?
Вначале нас там привлекли к разоружению немецкой дивизии. Мы её окружили и взяли в плен вместе с командиром. Мне запомнилось, что у этого генерала был отличный легковой автомобиль марки «порше».
Ну, а потом мы получили задание захватить немецкую зенитную батарею, которая находилась на возвышенности и контролировала шоссе, по которому отступали немецкие части. На шоссе хаос, всё забито транспортом, кто, где, ничего нельзя понять.
На батарее четыре зенитные пушки, и человек восемьдесят немцев. Все хорошо вооруженные, у многих автоматы, так что взять их было непросто. Но нам помогли местные жители. Они показали тропки, как обойти батарею с тыла.
Пока ночью готовились, мне вдруг вспомнилось что-то из симфонической музыки, и я уснул на несколько минут. И мне приснилось, что к нам домой пришёл почтальон и принёс извещение, что я погиб. Ясно увидел плачущую мать…
К рассвету мы уже были почти у самой батареи. Ползли как змеи по этой траве и были все мокрые от росы. Помню, пока ждали сигнал к атаке, достал гранату, подготовил её и положил рядом. Наш командир подобрался к блиндажу, где спали немцы, и предложил им сдаться. Начались переговоры. Переводчиком был мой приятель из нашего взвода, который хорошо говорил по-немецки. После войны он работал пианистом в симфоническом оркестре. Один из немцев, по-видимому, их политрук сказал, что не хочет сдаваться. Но наш командир твёрдо заявил, что вариантов нет, и в случае отказа нам придётся стрелять. Только тогда немцы сдались. И первое, что мы сделали, уничтожили оптику с зениток.
Потом мы преследовали отступающих немцев. Задерживали в основном разрозненные группы по 20-40, до 80 человек, которые двигались к железной дороге. В основном раненые, больные.
А что вы чувствовали, когда приходилось ловить бывших союзников?
По-человечески, мы понимали, что мы их предали. Но у нас не было другого выхода.
А если бы получили приказ стрелять?
Так я и стрелял один раз. В одном из сёл мы появились в самый разгар немецкого грабежа. Они отбирали у местного населения продукты питания, скотину. Мы попытались это остановить, началась стрельба. Они стреляли, мы стреляли, в итоге они отступили. Но там был момент, когда я выпустил целую обойму по грузовику. Видел, как щепки полетели от кузова и слышались крики.
Как относились к пленным немцам?
Никакой антипатии мы не испытывали. Среди нас было много образованных людей, а командир батальона и вовсе был доктором наук. Он был намного старше нас, очень порядочный и умный человек. Поэтому мы все, и наши командиры, и мы, относились к ним по-человечески. Не обижали их, делились с ними своей едой. Поэтому когда советские солдаты увозили их на машинах, немцы плакали…
Потом нашу сводную группу опять раскидали по полкам. В составе 95-го артиллерийского полка мы должны были отправиться в Татры, где шли тяжелые бои. Нас обмундировали очень хорошо, выдали тёплую одежду, обувь, но на фронт так и не отправили. Побыли там немного, а потом нас отправили домой. Вот в принципе и вся моя война. Больших подвигов, конечно, я не совершил, но всё-таки повоевать пришлось. Мне повезло, что я был молод, прошел эту офицерскую школу, которая мне сильно помогла, и на войну попал поздно. А вот тем, кто воевал в первой линии, тем достался весь ужас: страшные бои, голод, холод…
Хочу задать такой вопрос. В начальный период войны, по 1943 год включительно, люди как думали, верили, что будет победа?
Я считаю, что из-за отсутствия информации народ не мог оценить правильно ситуацию, сложившуюся на фронте, и поэтому не понимал всей картины войны в Советском Союзе. Даже я как военный не особенно понимал, что творится на фронте. Мы, например, в училище в основном узнавали новости из киножурналов. Но мы их воспринимали не столько как источник новостей, а больше, как кино. Так что и мы не очень ощущали ситуацию в полной мере. А вот почему было так мало информации, это вопрос. Видимо, чтобы не вызвать панику в народе.
Помните ваше первое впечатление от советских солдат?
Первый контакт с русскими, это когда мы в Брязе проходили по городу, там везде уже висели лозунги «Смерть фашистам! Смерть оккупантам!» Впереди нас в авангарде прошла дивизия имени «Тудора Владимиреску». Это было ночью, они на грузовиках быстро проехали впёред. Потом эта дивизия отличилась в боях на границе с Венгрией. (1-я румынская добровольческая пехотная дивизия имени Тудора Владимиреску была сформирована в конце 1943 года из числа военнопленных румын. Дивизия участвовала в боях с немцами и венграми в Трансильвании, Венгрии и Словакии. За мужество и храбрость личного состава, проявленные в освобождении Восточной Европы, была награждена орденом «Красного Знамени». За тяжелые бои за город Дебрецен, в которых дивизия потеряла около половины личного состава, была удостоена почетного наименования «Дебреценская» – https://ru.wikipedia.org/wiki/ )
А уже за ней пришли и советские части. Они заменили нас и тем самым облегчили нам задачу. Но некоторые русские солдаты продавали свою форму местным бродягам. Те в нее наряжались, грабили население, так сказать пользовались моментом. И тем самым подрывали авторитет Красной Армии. Случалось, что и советские солдаты грабили, но в основном это делали наши румыны. Помню случай, когда мы задержали одного такого в русской форме. Он и плакал, и рвал на себе волосы, умолял отпустить, но мы его передали в комендатуру.
Как их наказывали?
Не знаю, с ними военный трибунал разбирался. Но я вспоминаю, что было очень много расстрелов. Помню, мы находились на стрельбах в Плоештах. Там на окраине стоял полигон. И как-то, ещё в марте 44-го, однажды туда приехал конвой с арестованным. Мы как раз собирались идти на обед, а тут из города приезжает этот конвой.
Перед строем вышли четыре солдата, два впереди, два позади, а между ними арестованный. Было холодно, а он практически раздет. Без ботинок, только в брюках и армейской нательной рубахе. За ними подъехала повозка со священником и двумя членами военного трибунала. Нас построили в каре, и один из этих двоих, видимо прокурор, зачитал приговор. Что этот солдат - русский шпион. Я и сейчас помню его имя и фамилию - Бабой Опришан из 8-го полка Доробанць Бузэу (Regimentul 8Dorobanţi Buzău). (К моменту начала 2-й Мировой войны в румынской регулярной армии все полки по традиции с XIX-го века делились на несколько типов. Например, в кавалерии было два типа полков: рошиорь (Roșiori) и каларашь (Calarași). Рошиорами в XIX – начале ХХ веков называли румынскую регулярную легкую кавалерию, напоминающую гусар. Это была элита румынской армии. А калараши напоминали русские казачьи части. Это были территориальные кавалерийские формирования, набиравшиеся среди крупных и средних землевладельцев, которые должны были сами себя обеспечивать лошадьми и частью снаряжения.
А в пехоте было три вида полков: пехотные (Regiment Infanterie), егерские (Regiment Vânători) и (RegimentDorobanţi). По своей сути понятие доробанць вполне можно соотнести с понятием – гренадеры. Но как отмечают военные историки, после 1-й Мировой войны всякие различия между полками, будь то структурные, качественные или количественные, полностью исчезли, остались лишь традиционные наименования – прим.ред.) Оказывается, на фронте он попал в плен, там был завербован советской разведкой, прошёл специальную подготовку, после чего перешел через линию фронта и шпионил в пользу СССР. Якобы следил за немецкими частями, но так это было или не так…
Пока читали приговор, этот молодой парень, он был примерно нашего возраста, очень переживал. Потом его отвели к насыпи, у которой стояли мишени, и привязали ремнями к столбу. А расстреливать назначили группу солдат из 7-го зенитного полка. Их построили и дали приказ – «Огонь!» Но в первый раз все промахнулись. Никто не хотел брать на душу такой грех. Но офицер раскричался, размахивал пистолетом перед их лицами и угрожал: «Кто не будет стрелять – пристрелю на месте!» И со второй попытки в него попали… Помню, одна пуля попала в правое плечо, а вторая посредине груди. Было видно, как брызнула кровь, и на этой белой рубахе стало расти красное пятно… Его отвязали, и он упал как-то неудобно. Одна рука и нога неестественно торчали вверх. Тут подошел командир этой группы, посмотрел, и выстрелил в него два раза… Надо сказать, что эта картина произвела на нас тяжелейшее впечатление. Некоторым курсантам даже стало плохо, а многие в этот вечер даже не ужинали.
О лагерях для советских военнопленных что-то слышали, знали?
Нет, не слышал. Где содержались советские военнопленные, я ничего не знаю. Скорее всего, это был военный секрет. Но я помню, как в 1942 году я поехал в село к своему однокласснику, и там у одного хозяина, у которого было много земли, работал один русский пленный. Его звали Василием, и, по-видимому, он был бессарабец. Но к нему хорошо относились: кормили, одевали. Но ведь по указу Антонеску все без исключения должны были принимать участие в общественных работах. Я, например, тоже работал вместе с заключенными у небедных людей, у которых было 25-30 гектаров. Не знаю, правда, платили ли им деньги, или платили руководству того лагеря.
Я считаю, что мы, румыны – народ с доброй душой. У нас ни к кому нет ненависти, и это несмотря на то, что столько раз нас топтали и предавали и турки, и австрийцы, и русские, уж извините, что я так говорю. В 1775 году отняли у нас Буковину с могилой Штефана. (7-го мая 1775 года в Константинополе была подписана конвенция, по которой Буковина вошла в состав Австро-Венгрии – прим.ред.), поэтому сейчас у нас остался нерешенный вопрос не только с Молдовой, но из-за части Буковины есть вопросы и к Украине.
А вас не привлекали к поимке советских парашютистов?
Нас нет. Но в одном селе, где я прожил полтора месяца, как-то в кабаке под пиво, начальник жандармского поста стал рассказывать, как они ловили парашютистов. Ничего особенного он не рассказал, а больше всего его поразило: «Представляешь, у них был даже шоколад!» Я не знаю, что с ними сделали. Не думаю, что расстреляли. Скорее бы наших расстреляли за какую-то дурость.
А вас как снабжали?
В частях кормили, как положено, мы никогда ничего не отнимали у крестьян. Наоборот, когда мы входили в какой-нибудь населенный пункт, люди сами приходили и угощали. Мамалыгой, брынзой, что имели. Наши крестьяне были очень отзывчивые и чем могли, помогали. Да и сейчас крестьяне добрые, в любом доме накроют стол.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
Когда всё закончилось… Когда там Победу объявили? Да, точно, 9-го мая, а 15-го мая умерла мама… А ещё в июне 42-го трагически погибла моя сестра. А в ноябре того же года под Сталинградом сгинул старший брат… Его очень любили и в семье, и в селе.
Он служил в 19-м артиллерийском полку. Но был не солдатом в прямом смысле слова, а занимался лошадьми т.к. немного разбирался в ветеринарии. И ветеринарный врач, у которого он служил, потом написал нам всё, что знал. Что он в селе жил у какой-то женщины, у которой муж погиб на фронте, и когда началось наступление русских, остался там. И то ли замерз, то ли его застрелили, ничего не известно, там же такая неразбериха была. А нам пришло сообщение, что он пропал безвести… За неполные три года случились три невосполнимые потери и нашей семьи фактически не стало… Отца по работе опять перевели в другое село, а вторая сестра вышла замуж за священника из Констанцы. Он прослужил там более 50 лет и похоронен во дворе соборной церкви св.Георгия. Так я остался практически один. А времена настали очень тяжелые. Во время голода 1946-47 годов новый режим стал создавать различные комиссии, которые ходили по домам крестьян и отбирали продукты. В итоге практически всё сельское хозяйство оказалось в кризисе, и с продовольствием в стране было очень сложное положение. Резко возросла преступность, спекуляция, но потом разобрались и с этим.
В 1948 году я приехал в Бухарест и поступил в высшую коммерческую академию. Окончил ее через три года и несколько месяцев проработал университетским ассистентом. Потом меня перевели на должность замдиректора в педагогический институт, но там я проработал недолго, чуть больше года. Из-за конфликта, я не знаю, как правильно их назвать, ревизионистами или как, в общем, группа евреев захватила в институте все главные должности. Я же не стал выполнять все их указания, и был для них как кость в горле. Поэтому я пошёл в центральное статистическое агентство, где узнал, что у них есть свободная должность. Подал прошение, и через две недели мне сообщили, что моя кандидатура одобрена. Но пока в министерстве рассматривали мою кандидатуру, оказалось, что эта должность уже занята. В итоге я и в институте должность потерял и тут не устроился.
Но у меня были друзья, которые работали по финансовой линии и один из них помог мне устроиться в министерство горной добычи главным инспектором. Там я проработал до 1958 года. В это же время я завёл себе друзей в артистической среде. В здании напротив кинотеатра «Патрия» располагалось творческое объединение № 1, и мне очень нравилось там бывать. Потому что меня с детства тоже тянуло к творчеству, вечно я что-то строгал, пилил, делал себе какие-то сабли. И общаясь с одним из скульпторов, я решил попробовать себя в этом деле. Создал 10 или 12 проектов, которые были замечены и меня приняли в число творческих стипендиатов бухарестского муниципалитета. Это сейчас творческим людям не уделяют внимания, а тогда отношение было совсем другое.
Спасибо огромное за интервью, но хотелось бы завершить нашу беседу на красивой ноте. Расскажите, пожалуйста, о своей первой любви.
Она жила в селе в тридцати километрах от Констанцы. Не красавица, но симпатичная девушка со светлыми волосами, с веснушками на лице. Она была из обеспеченной семьи, её отец держал трактир, а сама она училась на педагога. Мы с ней встречались, но она относилась ко мне достаточно равнодушно. А потом я уехал в армию и больше её никогда не видел…
| Интервью: | С.Смоляков |
| Перевод на интервью: | Andrei Vîlcovan |
| Перевод: | В.Барбарош |
| Лит. обработка: | Н.Чобану |