Gheorghe Constantin

Опубликовано 03 октября 2017 года

19860 0

Я родился 12-го апреля 1921 года в селе Сеймений Мичь жудеца (уезд – прим.ред.) Констанца. Так что по происхождению я констанцян, доброджян (Добруджа – историческая область на самом востоке современных Румынии и Болгарии. В древности была известна как Малая Скифия - https://ru.wikipedia.org ) В семье нас было трое детей: мы с братом и сестра. Отец был рабочим, а мама занималась домашним хозяйством.

В родном селе я пошёл в школу. В 1938 году окончил лицей в Чернаводэ (небольшой город к западу от Констанцы – прим.ред.) Встал вопрос – на кого учиться дальше? А у меня по материнской линии дядя был лётчиком. Он с 1928 года работал в авиации в Галаце (город на Востоке Румынии – прим.ред.) И как-то он прилетел к нам, и увидев его самолёт, я решил стать лётчиком. Почему-то небо всегда манило меня. Помню, ещё в детстве, когда мы играли в пыли на сельской улице, я постоянно любовался необъятным, синим небом. А ночью, когда просыпался от шума пролетающего самолёта, всегда выскакивал из дома, чтобы увидеть его полёт, настолько я был влюблён в авиацию...

Но отец категорически не хотел, чтобы я стал лётчиком. Я настаивал на своём, из-за этого мы очень ссорились, и когда он дал мне две оплеухи, я ушёл из дома... Поехал в Бухарест с десятью леями в кармане. Только прихватил отцовский пропуск на бесплатный проезд (он работал на железной дороге). Приехал в Бухарест, но города я совсем не знал, где авиационное училище даже понятия не имел, поэтому спрашивал всех подряд: «Вы не знаете, где находится авиационное училище?» Но кто-то из людей мне подсказал: «Тебе нужно в Бэнясэ, там есть аэродром». Когда я пришёл в Бэнясэ (Băneasa сейчас район, а в то время северный пригород Бухареста, где располагалсясамый первый румынский аэропорт «Аурел Влайку» – прим.ред.) и зашёл в аэровокзал, то увидел двух лётчиков. Я даже не знал, какого они звания, но поздоровался с ними, и спросил: «Здесь авиация?» Они засмеялись: «Да, здесь!» И смеясь, спрашивают: «А что, ты хочешь стать лётчиком?» - «Да, как мой дядя – лётчик в Галаце!» И оказалось, что они знали его. Тогда один из них, взял карандаш, кусочек бумаги, и на спине другого написал записку. Дают мне её: «На улице Каля Викторией есть магазин «Зингер». В этом здании на 7-м этаже найдёшь господина Негуцэ, и дашь ему эту записку».

С большим трудом, но нашёл этот магазин «Зингер». Оказывается, это было 8-этажное здание, я даже не знал, как подниматься в нём. Увидел, что люди поднимались на лифте, но я не знал, как им пользоваться. А спросить стеснялся. В общем, крутился-крутился, нашёл лестницу, и поднялся по ней. На 7-м этаже были четыре металлические двери, все зелёного цвета. Я постучал во все, но мне никто не ответил. Тогда открыл одну, и увидел длинный коридор. Прошёл несколько шагов и вдруг из одного кабинета выходит очень красивая девушка. Прекрасно одетая, от неё так пахло духами… Поздоровался с ней, и она меня спросила: «Кого ты ищешь?» И когда я сказал, что господина Негуцэ, она ответила: «Сейчас!» Зашла в соседний кабинет, и вскоре оттуда вышел мужчина. Он выглядел очень солидно, с очками на носу. Оказалось, что он муж этой женщины. Я протянул ему записку, он её прочитал и спросил меня: «Так ты что, родственник генерала?» – «Да, это мой дядя!» – «Документы с собой?» - «Да!» – «Давай их сюда! А сам приходи завтра утром, в авиационной академии как раз начинается приём». Вот так в ноябре 1938 года я попал в эту школу и стал учиться на пилота гражданской авиации.

Но в сентябре 1939 года, когда Германия атаковала Польшу, руководство страны посчитало, что Румынии неминуемо придётся вступить в войну. Решили, что стране не хватает тысячи лётчиков, поэтому была объявлена мобилизация гражданских пилотов, и весь наш курс - 101 человек, перевели на курсы переподготовки военных лётчиков. Все мои сокурсники уже на том свете, только я ещё живой… Вот так я стал военным лётчиком.

Свой первый самостоятельный полёт помните?

Это было невероятное ощущение... Я не знал, чем закончится полёт, но был очень рад самому процессу, и когда он закончился, я испытал что-то неописуемое. Помню, когда я сидел в самолёте, подумал – вот если бы отец узнал, что я стал лётчиком, что бы он сказал… Но на всю жизнь я запомнил другой полёт.

Когда мы закончили обучение, то помимо экзаменов нужно было совершить бревет - выпускной полёт. ( от фр. brevet - патент – прим.С.С.) Мне дали полётное задание: высота – 1 500 метров, маршрут Бухарест – Констанца, там порядка 220 километров, а за спиной прикрепили барограф, о чём я даже не знал. (Барограф или барометрограф - самопишущий прибор для непрерывной записи значений атмосферного давления. Применяется на метостанциях, а также на самолетах и аэростатах для регистрации высоты - https://ru.wikipedia.org)

Полетел на «Klemm-25» – это такой лёгкий гражданский самолёт. (L-25 - цельнодеревянный двухместный низкоплан с неубираемым шасси производства немецкой фирмы «Klemm» использовался в основном как учебно-тренировочный самолет – прим.ред.)

«Klemm-25»


Но мои родители ничего обо мне не знали, и когда я долетел до Чернаводэ, то решил повернуть к родному селу, оно там всего в двух километрах. И когда я с высоты увидел вначале нашу церковь, а потом и дома, у меня задрожали и руки и ноги… И я не удержался, без разрешения спустился на высоту ста метров и пролетел прямо над церковью. Мне даже показалось, что врежусь в её купол. Потом совершил вираж, и пролетел над нашим двором. Тут как раз из дома вышла моя мама. Она была одета во что-то тёмное, и, увидев её, я закричал: «Мамочка!» Я так сильно кричал, мне казалось, что меня услышали не только все односельчане, но и даже в Чернаводэ. И мама услышала, присела и заплакала… И мои глаза тоже наполнились слезами…

После этого я поднялся на нужную высоту, долетел в Констанцу, приземлился и мне подписали маршрутный лист. Потом успешно вернулся в Бухарест, а там заседала целая комиссия, в которую входило два генерала и военные лётчики. Но оказалось, что после того, как я поставил самолёт на стоянку, с него сняли этот барограф и представили комиссии. Они посмотрели запись, и один из генералов спрашивает: «А ты где приземлялся?» - «Нигде!» Он вскипел: «Как не приземлялся? Вот же запись!» И заявил: «Мы тебя не аттестуем! Потому что ты недисциплиннированный лётчик!» И тут я заплакал...

Тогда он спросил: «Ну, признайся, что случилось?» И я ему рассказал всё. Про то, как убежал из дома, как отец влепил мне оплеухи, как увидел церковь, как мама плакала, как я заплакал… Тогда генерал сказал: «Всё-таки ты честный парень!», и аттестовал меня. Но кто эти генералы, до сих пор не знаю. Вот так я стал лётчиком.

А в чём состояла переподготовка из гражданского лётчика в военного?

В первую очередь – теория. Очень много рассказывали об аэродинамике, о типах самолётов, как они летают, в общем, матчасть изучали. Много внимания уделялось изучению двигателей, взлёту и посадке. Во время практики с нами летал инструктор, и он объяснял всё от и до, и он же проводил разбор полётов. Выполняли и одиночные и парные вылеты. Большое внимание уделялось и применению оружия – как целиться, стрелять. А также, как увернуться от преследующего врага, от огня зениток. Вначале меня учили на истребителя, но поскольку был дефицит пилотов-бомбардировщиков, то нас стали учить и бомбометанию. Предполагалось, что нас будут использовать по мере надобности, но в основном я летал, как бомбардировщик.

Помните вашего инструктора?

Их у меня было три, но самым первый - Рэдулеску. А потом у меня инструктором был даже сам «Бызу». Знаете, кто это такой? («Константин «Бызу» Кантакузино (Constantin «Băzu» Cantacuzino (1905-58) - военный лётчик, самый результативный румынский ас II-й Мировой войны. В годы войны совершил 608 боевых вылетов, и сбил по разным данным от 51 до 56 самолетов, среди которых советские, американские и немецкие самолеты» - https://ru.wikipedia.org ) Это был, конечно, выдающийся лётчик. Я ведь какое-то время принимал участие и в группе «Красные черти» («Dracii roşii»– рум.яз.) Это была пилотажная эскадрилья на одномоторных самолётах «Klemm-35». Самолёт учебный, но на нём можно было исполнять разные акробатические фигуры. Я записался в эту группу, и мы выступали в разных местах. И вот тогда я увидел, что может творить Кантакузино. Например, он выполнял такой трюк – резко опускался к земле, переворачивался вверх колесами, вытаскивал руку из кабины, и этой рукой срывал флажок воткнутый в землю… Представляете?! С такими асами я себя, конечно, не сравниваю. Но я был участником этой группы, и выполнял, всё, что требовалось.

И Макс Манолеску тоже был моим учителем. (Maximilian (Max) Manolescu (1902-85) – один из самых известных румынских летчиков межвоенного периода. Участник многих сложных авиаперелетов, популяризатор авиации, один из основателей пилотажной группы «Красные черти» - https://ro.wikipedia.org )

Сам я не стал знаменитым, но думаю, что был хорошим лётчиком. Учитывая, что я прошёл всю войну, и остался жив, значит, чему-то всё-таки научился. Мне, конечно, очень помогла хорошая подготовка. Если ты не подготовлен к полётам, к сложным метеоусловиям, то никаких результатов не будет.

Помните, как началась война?

В мае 41-го я получил назначение в 6-ю Бомбардировочная Группу 2-й Воздушной Флотилии Бузэу. (Флотилия (Flotilă – рум..) аналог советской авиадивизии, включалала в себя 2 или 3 группы (авиаполка) – прим.ред.) С этой частью я и попал на фронт.

Свой первый боевой вылет помните?

Ну, так чтобы он чем-то запомнился, нет. Я прибыл на фронт в июле, и первые боевые вылеты совершил на Измаил, Кагул и Болград. В августе 1941 года мы уже оказались в Бессарабии, наш аэродром находился в Яловенах, это пригород Кишинёва. Оттуда летали в сторону Одессы, поддерживали наземные войска, и полёты шли один за другим. Но один мне запомнился на всю жизнь…

Это случилось 24-го августа 1941 года. Ночью, большой группой – 46 самолетов на ИАР-37, мы вылетели на бомбёжку линии фронта в районе Татарки. (ИАР-37 (рум. IAR-37) - одномоторный биплан смешанной конструкции с неубирающимся шасси. Создан в КБ румынской фирмы IAR в 1937 году. Серийно производился на заводах IAR (Брашов) и SET (Бухарест)до 1941 года. Самолёт состоял на вооружении Королевских Румынских ВВС до 1945 года. Вооружение – 4 пулемета и 600 килограммов бомб. В годы II-й Мировой войны в основном использовался как ближний разведчик и легкий тактический бомбардировщик - http://www.airwar.ru/enc/spyww2/iar37.html)

«IAR-37»


Русские встретили нас плотным зенитным огнём. Один из самолётов был прошит насквозь фосфорными снарядами, и на земле выяснилось, что у лётчика сильно обожжена спина. А потом случилось следующее. Я летел во главе группы и после окончания бомбометания сделал вираж влево, а за мной летел лейтенант Сидор из Тулчи (город на самом востоке Румынии, стоит на Дунае напротив города Измаил – прим.ред.), и он сделал вираж вправо и все остальные ушли за ним, в сторону Четатя Албэ (румынское название г.Белгород-Днестровский – прим.ред.). А я развернулся влево, тем самым углубился вглубь вражеской территории и оказался в полном одиночестве. Стояло раннее утро, к тому же погода была туманной, но видимо не настолько, чтобы русские истребители не могли действовать. Нас обнаружили и атаковали сразу девять самолетов…

Стрелку сразу удалось сбить истребитель, который оказался слева от меня. Он загорелся и упал. Следующему самолёту видимо попали в бензобак, потому что он сразу взорвался, и горящие обломки упали прямо передо мной. Потом в ходе боя мне удалось сбить ещё два самолета и русских осталось пятеро. Давление удалось ослабить, но они всё равно наседали. У стрелка не было ни секунды передышки. Дошло до того, что когда в коробке заканчивались патроны, он бросал её в атакующие истребители, и русские, думая, что этой какой-то боезаряд, отворачивали.

Но в итоге стрелок оказался тяжело ранен. Был легко ранен и штурман - капитан Ионеску. В горячке боя он схватил меня рукой за горло, кричал и требовал приземлиться. У меня потемнело в глазах, но приземлиться я не мог из-за беспрерывных атак. Мимо меня постоянно сверкали линии трассирующих пуль… Но во время боя я опустился ближе к земле, и русские взяли меня в кольцо. Трое из них постоянно летали надо мной, а двое пытались поднять меня выше, чтобы получить возможность атаковать снизу. В конце концов, я получил удар в двигатель и понял, что должен приземлиться. Мне удалось совершить вынужденную посадку в длинной и глубокой долине. (24 августа 1941 года румынские ИАР-37 были атакованы истребителями И-16 из 69-го ИАП, которые в этот день заявили сбитыми два румынских самолета, опознанных как "ПЗЛ-24". Советская группа потерь не понесла – прим.С.С.)

Когда я выпрыгивал из кабины вдруг увидел, что нет штурмана. Как потом оказалось, он выпрыгнул с парашютом ещё в ходе боя, но я этого даже не заметил. Подошёл к стрелку, а почти вся кабина залита его кровью… Он меня спрашивает: «Господин пилот, на кого вы меня оставляете?» С трудом вытащил его и оттащил от самолёта примерно на 50 метров. Из своей рубахи нарвал полосы и стал его перевязывать. Но у него только в живот было четыре пулевых ранения, а еще в шею, разбиты чашечки обоих колен… После того, как перевязал, закидал его травой, и сам тоже спрятался в какой-то канаве.

Было примерно полшестого утра, и я не знал, что мне делать. А у нас рассказывали, что русские отрезают пленным уши, нос, язык, выкалывают глаза, поэтому решил, что лучше умереть с достоинством. Я вытащил пистолет и решил застрелиться. Три раза я приставлял его к голове, и всякий раз опускал руку…

Прошло какое-то время, но всё было тихо, и я понял, что русские меня не обнаружили. Решил сходить к самолёту, чтобы посмотреть, насколько серьёзно он поврежден. Оказалось, что пулями перебиты провода, идущие к свечам зажигания. Начал соединять их и вдруг услышал недалеко шум мотоцикла. Я решил, что это русские и спрятался в кустарнике. Выезжает мотоцикл с коляской, и останавливается прямо возле самолёта. Два мотоциклиста нашли моего стрелка, и вдруг слышу, как один другому говорит по-румынски: «Слушай – этот мёртвый!» Тут я понял, что это свои, и вышел им навстречу. Оказалось, что это солдаты из передового дозора. Они видели, как я пошёл на вынужденную посадку, и отправились искать выживших. Мои чувства не описать словами… Я заплакал, мы обнялись, а затем они помогли мне переместить самолёт. Потому что, когда я садился, резина с колёс слетела, и диски оказались забиты землей. Они даже начали выковыривать её штыками, но т.к. сильно спешили, то почти сразу уехали.

В принципе я уже мог взлететь, но мне не хотел оставлять там погибшего стрелка. Решил, что непременно возьму его с собой. Дотащил его до самолёта, но поднять тело в кабину никак не могу. Потому что тело ещё не окоченело, мягкое, и как бы я ни пытался его поднять, всякий раз оно падало…

Тогда, я снял пояса с комбинезонов, засунул один конец подмышку и вокруг шеи, другой конец привязал к стойке пулемёта, и стал тянуть руками и зубами. Наконец, мне удалось затащить его в самолёт, но это было ужасно…

Перед вылетом я решил определить, где нахожусь, чтобы знать в какую сторону лететь. Спустился по этой балке вниз, и там обнаружил дорожный указатель – «Раздельная – 3 км, Павловка – 9 км». У меня в планшете была карта, я по ней прикинул, и стал возвращаться к самолёту. А там стояли копны сена, и когда я проходил мимо одной, вдруг из неё выпрыгнул человек – мой раненый штурман… Но в первый момент я его не узнал. Потому что этот капитан был черноволосый, а тут он стал почти седой… Мы с ним вернулись к самолёту, и примерно в 14-00 взлетели. При пересечении линии фронта нас обстреляли со всех сторон. Когда приземлились на базе, я решил посчитать пробоины, и насчитал 165... Но не попало, там, где опасно. Почти всё прошло по бокам, по крыльям, по хвосту.

А под вечер на территорию аэродрома въехала колонна из шести машин. В одной из них был маршал Антонеску. Он сказал, что хочет поговорить с лётчиками. Во дворе нас собралось всего 26-27 человек, потому что остальные спали т.к. всю ночь летали. Маршал посмотрел на нас, увидел меня и спрашивает нашего генерала: «А чего он такой жёлтый?» Генерал ему объяснил, что я только что вернулся с задания. Что мой напарник был сбит, а я совершил вынужденную посадку. А когда все уже думали, что мы погибли, я смог взлететь и вернуться на базу, причём, привёз и погибшего стрелка.

Похороны погибшего товарища


Маршал подошёл и взял меня правой рукой за шею. В левой руке, по своей кавалерийской привычке он держал красный стек, которым постукивал по голенищу сапога. Спросил, кто я такой, откуда родом, где учился на лётчика? Выслушал меня и говорит громко: «Этот парень не только патриот Румынии, но и герой нации! Не бросить мёртвого товарища – это подвиг!» Потом повернулся к своим офицерам, и дал приказание что-то принести. Они принесли орден «Звезда Румынии», и он его лично прикрепил мне на грудь... Ещё вручил визитную карточку, и сказал примерно так: «Если вернёмся живыми домой, то непременно зайди ко мне. У нас с тобой ещё будут дела…» Но больше мы не встречались.

Маршал Антонеску


А когда прощались, у него потекли слёзы. Обнял всех нас, поцеловал. Я до сих пор ощущаю его горячие слёзы на левой щеке… Он прижал меня к своей груди и сказал нам: «Да, тяжело, дети мои, но будет ещё тяжелее. Но, несмотря на любые жертвы, мы должны вернуть страну в её границы». Вам, русскому человеку, я бы сразу хотел объяснить одну важную вещь. Маршал Антонеску не был врагом СССР, он был вовлечён в это Гитлером. Он, конечно, не ангел, но он такой, какой есть, и его вело одно желание – вернуть страну в её границы. Поймите, мы участвовали в войне не для того, чтобы завоевать чужие территории. А потому, что согласно условиям пакта Риббентропа-Молотова, у Румынии были отобраны десятки тысяч квадратных километров и около семи миллионов человек. Народ Румынии не был согласен потерять всё это. Мы пошли воевать, чтобы вернуть то, что было отобрано у нас. Это был единственный мотив, почему мы пошли против Советского Союза. А что в итоге получилось, вы и сами знаете. Результаты войны известны и нет надобности, чтобы я их комментировал. Ладно, задавайте мне вопросы.

Сколько всего у вас боевых вылетов? И в качестве кого вы летали?

За всю войну у меня 271 боевой вылет. В основном я летал как бомбардировщик на IAR-37, но немного полетал и на «штуке» (немецкий пикирующий бомбардировщик Ю-87 – прим.ред.) Но во второй половине войны нас в основном перевели на разведывательные полёты. В частности, против немцев нас использовали только для разведки. В том числе летали очень далеко. Потому что советские войска нуждались в информации, много и подробно. И мы летали на специальных самолётах на разведку, добывали информацию и передавали советским штабам. Но приходилось и другие задания выполнять. Например, бывали случаи, когда я находил в моём самолете по три человека с парашютами. Мне не говорили, кто они и какое задание имеют. Понятно, что разведчики. Мне только ставили задачу: «Вы, должны их выбросить в таком-то районе», допустим в районе Новороссийска. Но на такие задания я, конечно, летал только по ночам. И как связной самолёт много летал, но это не боевые вылеты. Кстати, один такой вылет мне на всю жизнь запомнился.

В кабине своего самолета


Расскажите, пожалуйста.

Как-то я из Лозовой что ли, должен был отвезти, если не ошибаюсь, в Мелитополь моего командира полка Макареску. Только взлетели, и вдруг я заметил, что компас разбит и из него вытекла жидкость. А погода паршивая, стоял мокрый туман, видимость ужасная, и я обратился к командиру полка. Спросил его, может ли он считать направление, у него ведь в кабине штурмана есть большой компас. – «Дайте, говорю, - мне направление выйти на Днепр!» Вышли на Днепр, а там же туман такой, почти ничего не видно, и я опять попросил его дать мне направление. Он мне подсказал, и я полетел в ту сторону. Но оказалось, что он ошибся. Нам-то лететь нужно на юг, в сторону моря, а он мне дал направление куда-то на северо-запад. Летим-летим вдоль Днепра, а я вообще ничего не узнаю, и не понимаю, где мы находимся. Смотрю, уже и рельеф какой-то не такой. Думаю, как мы здесь оказались? Но мы уже были в воздухе полтора часа, и я стал волноваться насчёт топлива.

Потом я заметил железнодорожную станцию, и когда мы подлетали, увидел, что из неё вышли немецкие солдаты. Решил сесть, чтобы узнать, где мы находимся. Сел на кукурузное поле возле железной дороги. Оказывается, мы даже Киев пролетели и оказались к северу от Житомира. Вот это называется, заблудились…

Немцы сразу забрали моего командира, и отправили его с другим самолётом, а мы со стрелком остались. Пошли в ближайшее село, оно называлось Народичи, и пробыли там около двух дней. Помню, пошли на коммутатор, там стали расспрашивать девушек, шутили с ними. Оттуда решили идти на ближайшую станцию Овруч, и там попросить помощи. Но Овруч находится от этого села в двадцати километрах, и туда меня повёз на телеге местный парень. Он оказался такой опытный возничий, когда ехали по селу, то он так ловко бил кнутом, что хватал им за шею курицу и затаскивал в телегу.

В Овруче мы вызвали из Житомира команду. Она приехала, заправила нас, но мы не смогли завести самолёт. Тут уже и немцы подошли, тоже пытались запустить, но когда ничего не получилось, они решили демонтировать двигатель, чтобы отремонтировать его на базе. Но у нас ведь не было инструментов, и они пошли делать ключи. Простояли целую ночь, занимались мотором, и, в конце концов, мне удалось его запустить. Оказалось, что там не работал бензонасос, но я всё-таки смог с ним справиться, и мы улетели оттуда. Но вернулись на свой аэродром только через четыре дня. Вот это называется, заблудиться по-настоящему… Но такого со мной больше никогда не повторялось.

Вы упомянули, что летали на «штуке».

На них я совсем недолго летал.

И как ощущения при выходе их пикирования?

Когда входишь в пике, кровь приливает к голове, а при выходе, наоборот, кровь от головы резко уходит в ноги. И такие перемены в организме лётчика происходят постоянно. Всё это, конечно, отрицательно сказывается на здоровье. Ведь после того, как Антонеску вручил мне орден, наш полковой врач доложил ему, что временно отстраняет меня от полетов: «Из-за тяжёлых перегрузок у него отмечено смещение сердца». Тогда маршал дал мне месяц отпуска, чтобы я полностью восстановился. Я поехал в Бухарест, и в нашем основном авиацентре в Бэняса прошёл полное медицинское обследование.

Были ли случаи, что наступала слепота при выходе из пике? Я читал, что некоторые лётчики погибли из-за этого.

Нет, не помню такого, чтобы кто-то из лётчиков разбился от этого. Только если попадали в них. Всё-таки мы были молодые, здоровые. Но всё это, конечно, здорово влияло на зрение. Кроме того, если самолёт открытый, то сильный шум от двигателя очень плохо влияет на слух.

Какая вероятность попасть в танк бомбой из «штуки»?

Как правило, с этого самолёта не бомбили танки. Он использовался для бомбёжки стационарных целей – заводов и прочее. Или сосредоточения войск. А также бомбили артиллерийские позиции или оборонительную линию. А вот атаковать танк невозможно, он же мобильный. Танк ведь не ждёт на месте, что ты прилетишь и сбросишь на него бомбу. Всё время двигается, и ты не можешь попасть в него бомбой. Например, когда я летал, смотришь, он в одном месте. Разворачиваюсь, он уже в другом.

Как вы можете оценить результативность немецкого летчика Руделя, который якобы подбил пятьсот советских танков?

Не верю!

А был ещё немецкий ас Эрих Хартман, который заявил, что сбил больше трёхсот советских самолетов.

Как можно сбить триста самолётов, это же авиация целого государства! Это он сам сказал, т.е. немцы. Но я, например, не могу этого представить. Где были эти самолёты, где они стояли, находились, почему они не сопротивлялись? Может, они стояли в ангарах?

С боевыми товарищами (стоит 2-й справа)


Были ли у вас друзья в эскадрилье?

Могу назвать Тиоса Николай, Маргэрит, Дойна и Клеман, но людей было много, и невозможно всех запомнить. Это была коллективная дружба.

Помните, как звали командира эскадрильи?

Петру Захареску.

Кого-то из стрелков помните?

Их у меня было несколько человек, но одним из них был Никифор Боанца. Он потом дослужился до полковника.

Своего механика помните?

Их тоже было несколько человек, они же менялись. Но одного помню - Аурел Теодореску.

Можно ли сказать, что в румынских ВВС лётчики считались отдельной кастой по сравнению с механиками?

Понимаете, каждый имел своё место: кто-то - бортовой механик, другой - моторист, третий – оружейник, но вместе мы составляли одну команду. Но всё-таки надо признать, что лётчики были самыми привелигированными. Например, в полку тысяча человек, из них всего тридцать лётчиков, так вся эта тысяча человек работала на этих тридцать пилотов. Поэтому какие-то привелегии у нас были. Офицеры, например, питались отдельно, рядовые отдельно. А для лётного состава особый рацион.

Можете вспомнить, что входило в рацион питания?

Если не ошибаюсь, дневная норма была – 3 500 калорий. Обязательно выдавали мёд, мясо в разных видах, жареное, копчёное, шоколад, т.е. всё самое калорийное, чтобы набрать эти калории. Когда мы стали воевать вместе с Советским Союзом, то нас обязали перед приёмом пищи, принимать сто граммов водки. А вот при немцах алкоголь был практически запрещён. Только пиво практиковалось и то иногда. Но однажды я всё-таки полетел пьяным.

Если можно, расскажите, пожалуйста.

Когда в 1941 году война только началась, то на миссии в Бессарабии мы летали с аэродрома в Бырладе (город на самом востоке Румынии – прим.ред.) Ожидая очередного полёта стояли у какого-то здания. И вдруг мы увидели крамэ (cramă (рум.) – изначально постройка среди виноградников, где хранились рабочие инструменты, давили виноград. Позже так стали называть винный трактир в крестьянском стиле – прим.ред.) И кто-то предложил: «Давайте сходим, посмотрим!» Мы же никогда подобного не видели. Зашли, а там старик, который увидев нас, так обрадовался, что подошёл и каждого обнял. Потом стал угощать вином. Сливал его из бочек в деревянные кружки, и угощал нас. В итоге провели там около двух часов, а в это время была подана команда – «Тревога!» Мы должны немедленно вылетать на задание, но я был пьян… Не сильно, но пьян. Несмотря на это я сел в самолёт и полетел.

Бомбили в Хынчештах (в то время город Котовск – прим.ред.) войска, которые там стояли. Потом вернулись, но при посадке я не видел чётко ситуацию, и попытался посадить самолёт до полосы. А этот участок пересекало какое-то шоссе, и хорошо, мой штурман успел меня предупредить. Я сделал несколько попыток приземлиться, но неудачно. Всякий раз поднимался, и потом опять пытался сесть.

В итоге после нескольких неудачных попыток мне всё-таки удалось посадить самолёт, где нужно. Но когда я доехал до палатки командира, то перед тем как заглушить двигатель, развернул самолёт хвостом в её сторону, и палатку раздуло потоком воздуха от пропеллера. Из неё выскочил командир и матом: «Кто это делает?!» Увидел меня: «А, да это Костикэ – цыган!» И он бы меня непременно наказал, но кто-то ему подсказал: «Вы его простите, он пьяный!» Он даже не поверил вначале, стал меня расспрашивать: «Как же ты пьяный мог сесть в самолёт?!» Вот такой случай произошёл со мной. Может, он ответил на ваш вопрос.

Многие советские летчики признаются, что они были очень суеверными, верили в разные приметы. Например, перед полётом никогда не брились, не фотографировались. Было ли у вас что-то подобное?

Что я могу сказать? Лучше расскажу случай. На аэродроме в Яловенах мы оказались, когда половина Кишинёва ещё горела. И мы пошли в ту сторону, которая думали, что она уже свободная. И там увидели, что дома стоят открытые, причём, полные коврами, разным добром, имуществом. Нам подсказали, что это дома евреев, которых немцы забрали и увезли в Тирасполь – в гетто. Некоторые из моих товарищей заходили в эти дома и брали ковры, дорогую посуду, серебро. Один – Милу, и ещё кто-то, говорил мне: «Помоги мне, Костикэ! Мы возьмём это и отправим домой!» Но я ему ответил так: «Я не для этого пришёл сюда!», и пошёл дальше по улице. Там стояла крама, зашёл в нее. Среди бутылок со спиртным стал искать сладкие вина. У нескольких отбил горлышки, пробовал, если сладкое. Когда нашёл, набрал в сумку семь бутылок. Потом ещё увидел пробитые бочки с вином и бочки с солёной рыбой. Взял себе несколько рыбин и пошёл по улице дальше. Прямо на ходу пробовал вино и откусывал рыбу. Так и вернулся на базу.

А на второй день мы полетели на задание, и как вы думаете, кто не вернулся из полёта? Это был самолёт Кудеркэ, одного из тех, кто набрал тогда целые ящики с коврами, посудой и прочим добром. Он погиб и всё, что он набрал, осталось в Яловенах.

А я с малых лет был воспитан так, чтобы не брать чужого. Потому что мамин брат, который воевал в I-ю Мировую, рассказывал нам, что он остался жив только потому, что никогда не брал чужое. Он же рассказывал, что кто-то из его коллег снимали с убитых вещи, золото, даже выбивали у мертвецов золотые зубы. Но через некоторое время смерть настигала их: «Те, кто занимались такими вещами – все погибли! А я вернулся домой живым и здоровым!» И я на всю жизнь запомнил это. Но всё-таки я тоже допустил один прокол…

Когда мы уезжали из Яловен, то я зашёл на медицинский склад, и взял себе (неразборчиво), для своего дедушки, который сильно болел. И там я вдруг увидел презервативы, и набрал себе целую фуражку. Вот с ними я и вернулся домой с войны (смеётся). Больше ничего не привёз.

Правда, в Венгрии я познакомился с одной женщиной. У неё были маленькие дети, и я ей помогал, чем мог. И когда мы уезжали, она мне почти насильно вручила два килограмма заячьей шерсти. Я ей рассказывал, что у меня сын болеет, и она объяснила, что из этой шерсти ему можно связать какую-то одёжку, и в ней он болеть перестанет. И, кроме того, с какого-то склада в Венгрии взял себе маленький радиоприёмник. Всё время носил его с собой, но потом где-то оставил. Вот и все мои трофеи…

Не запрещалось крутить любовь с местными женщинами?

Да, вполне. Но у меня за всё время было только с одной девушкой. Такая несчастная, бедная, но у нас сложились хорошие отношения. На смеси разных языков как-то объяснялись. Она всё время говорила мне: «Костя, я тебя люблю!»

А вообще, с местными жителями общались?

Конечно, ведь когда мы воевали на востоке, то обычно жили на квартирах у людей. Во многих семьях было много детей, и мы давали им продукты. Хозяева просили, плакали: «Костя, нужно! Нужно…» Поэтому иногда брали мужиков, наполняли на складах тачки продуктами, и отвозили домой. Но однажды выяснилось, что ночью приходили партизаны и брали часть этих продуктов.

Откуда вы знаете, что партизаны?

Вначале мы этого не знали, только гораздо позже поняли. Например, когда я жил у одних стариков, то ко мне приходили местные ребята. Они ходили небритые, с бородами, одного из них звали Коля. И однажды ко мне в комнату забежала хозяйка, и плача сказала: «Костя, Колю убили!» Оказалось, что его поймали немцы и убили. Как партизана. Вот только тогда я понял, с кем мы имели дело. Но мы ведь не знали кто такие партизаны, и нас это мало интересовало. Поскольку я жил у этой женщины, я относился к ней, как к своей матери. Несмотря на то, что воевали, мы старались оставаться людьми и помогать местному населению. А по вечерам встречались с местными девушками, танцевали, девушки пели, мы их тоже подкармливали. Иногда даже брали в свою столовую, чтобы они там покушали. И, конечно, были случаи, когда некоторые из них влюблялись в наших ребят,

А какое отношение у румын было к русским девушкам? Например, я знаю, что немцы запрещали всякие отношения.

Мы не пользовались случаем, чтобы издеваться над ними. Относились к ним, также как к своим. Уважали, и не обижали. Я лично никогда не видел, чтобы какой-то румынский офицер или солдат ударил или оскорбил девушку. Слышал, правда, про такие случаи, но они были единичные. Мы не могли обращаться со стариками как немцы – приставить пистолет к груди и спрашивать, куда деваются эти продукты. Но это же немцы! Даже у нас с ними отношения были… весьма прохладные. Потому что немцы держали нас на дистанции и всегда подчёркивали, что они выше нас, верховодят нами. Конечно, нам очень не нравилось, как они ведут себя. Иногда мы даже ругали их. Так что мы хоть и воевали вместе, но отношения были холодные.

Вот с русскими, когда стали воевать вместе, очень хорошо ладили. Их пилоты и персонал, проявили себя как люди высокой культуры, и мы всегда отлично общались. Представители советских войск никогда не говорили, что они выше нас. Наоборот, всегда подчеркивали, что мы – товарищи. А немцы говорили, что они главные – протекторат.

А как лично вы и ваши товарищи восприняли то, что Румыния перешла на сторону Советского Союза?

Надо признать, что мне было не совсем понятно, как принималось это решение. Ведь когда с кем-то воюешь рядом, то возникают какие-то отношения сотрудничества. И для создания новых отношений тоже нужно время, чтобы наладить связи. А тут так быстро это всё случилось, поменялось буквально в считанные дни. Об этом даже не знали многие советские части, и когда они перешли румынскую границу, то стали арестовывать людей, брали в плен солдат, корабли и прочее. Разоружали части, которые оказались перед ними. Поэтому для Румынии это было как катастрофа.

Помните первые контакты с советскими военными?

Это уже на севере Румынии, в Араде, недалеко от границы с Венгрией. А потом часто контактировали в Венгрии и Чехословакии. Но в основном наши встречи происходили в воздухе. На земле особых встреч почти не было. Когда мы вылетали, нас предупреждали, что там-то вы встретитесь с советскими истребителями или бомбардировщиками. Вот такие контакты в основном.

Где вы встретили 9-е мая 1945 года?

Мы находились в Чехословакии – в Пиштянах. Был большой праздник. Все солдаты: и советские, и румынские, бросали в воздух шапки, кричали, радовались.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После войны я продолжил служить в военной авиации. Только в 1958 году ушёл в запас, правда, потом мне неправильно начислили военную пенсию, даже пришлось судиться по этому поводу.

Потом я 24 года проработал в гражданской авиации.Меня ведь назначили первым начальником гражданского аэропорта в Констанце (третий по численности город в стране, столица румынского черноморского побережья – прим. ред.) Но когда я приехал, здесь не было почти ничего. В чистом поле стояли две палатки, взятые с пляжа - одна для таможни, вторая для пограничников, и взлётно-посадочная полоса для лёгких самолетов. Пришлось всё строить фактически с нуля. И само здание аэровокзала построили, и топливные хранилища, и все объекты оборудовали, одним словом всё. Но уже 3-го мая 1960 года аэропорт принял первый самолёт с немецкими туристами. Запомнился один случай.

Однажды мне звонит Василе Вылку - 1-й секретарь горкома Констанцы: «Подготовь всё как следует, из Бухареста прибудет самолёт с соломой». Это значит - ждём самолёт с большим начальством, как сейчас говорят – ВИП-персонами.

Встречать этот самолёт на автомобиле из Эфорие-Норд (курорт южнее Констанцы – прим.ред.) приехали Николай и Елена Чаушеску. Оказывается, прилетели их дети: Нику и Зоя. Нику вышел из самолёта, и прошёл мимо них, словно не заметил. Елена окликнула его: «Ну, хорошо, Нику, иди сюда!» Но он посмотрел на неё, словно с сожалением и пошёл дальше. Тогда она обратилась к мужу: «Ну, скажи ему, он тебя слушает…» Отец позвал его: «Нику, иди ко мне!», но тот прошёл, словно не услышал, сел в машину и на большой скорости сразу уехал. Василе Вылку стоял рядом со мной, и он мне сказал: «Если бы мой сын такое сделал, что бы я ему сделал ...» Но в ту же ночь сын Вылку попал в аварию с подружками…

Я проработал комендантом аэропорта «Михай Когэлничану» до 1967 года. У меня было много планов, как сделать его работу лучше, но меня поражала социалистическая бюрократия. Сколько я спорил, ругался… Но после того как я разругался с министром транспорта Ионом Байку, меня перевели на другую работу.

А что случилось?

На аэродроме в Яссах произошёл трагический инцидент – при посадке разбился самолёт. А причина всё та же – нехватка современного навигационного оборудования. По всем аэропортам прошли проверки, приказали срочно устранить все недостатки. Но как это сделать, если ты не получаешь необходимого оборудования? Я попал к нему на приём и потребовал: «Вот раз вы министр, то обеспечьте мне оборудование!» Но он ответил: «Ну что ты хочешь, чтоб я сделал? Ты же видишь, что всё передали армии!» Тогда я взял его за галстук и спросил: «Ну и какой же ты министр?!»

После этого инцидента в аэропорт приехал начальник гражданской авиации генерал-майор Константин Шендря, и говорит мне так грубо: «Слушай, патриот, ты нажаловался руководству партии, что мы тебе не помогаем». На что я ему ответил: «Господин генерал, не надо так со мной разговаривать. Пока я воевал на фронте, вы носили папку за генералом Хансеном…» Ну, и после этого было принято решение о передаче аэропорта военным. Но я не жалею, всё равно успел сделать очень многое. Недаром потом мне присвоили звание «почётный гражданин Констанцы». С 1998 года по настоящее время являюсь председателем ассоциации ветеранов войны города Констанца. Работа была очень плодотворная. Мы работали и внутри страны, и за границей, в Бессарабии. Был даже приглашён в Россию, где мне вручили медали «60 лет Победы» и «70 лет Победы».

Константин Георге

Президент Румынии Ион Илиеску вручает награды ветеранам


Мне сказали, что вы генерал.

Сейчас я трёхзвёздный генерал авиации. Последнюю звезду я получил в октябре 2013 года. За то, что в своё время помог Хория Агаричи. Знаете, кто это?

Летчик, который прославился в самом начале войны.

(Уже 23-го июня ВВС Черноморского флота произвели первые три налета на Констанцу. В них принимали участие два полка ВВС Черноморского флота: 2-й минно-торпедный авиаполк, вооруженный ДБ-ЗФ, и 40-й авиаполк, вооруженный бомбардировщиками СБ. Первый налет был произведен с 6 ч 35 мин до 7 ч 42 мин в составе 33 ДБ-3 и 27 СБ, которые бомбардировали зернохранилище, элеватор, нефтегавань и нефтегородок в Констанце, аэродром Мамайя и батарею в Тапая - http://www.krimoved-library.ru/books/bitva-za-krym5.html

В первый же день налетов на Констанцу пилот 53-й истребительной эскадрильи лейтенант Хория Агаричи заявил, что сбил на своем «Харрикейне» два СБ. Его старший брат - модный бухарестский композитор, быстренько подсуетился и выпустил пластинку (сингл) с названием «Агаричи лупит большевичи». В ней были такие строки:

A plecat la vînătoare Agarici, 
a plecat ca se vîneze bolşevici. 
A le lei, a le lei, 
Tarei greu se stai în calea ei!

перевод:

Отправился на охоту Агаричи, 
поохотиться на большевиков. 
А ле лей, а ле лей, 
никто не устоит на его пути!

Песенка стала весьма популярной, а сам Хория Агаричи стал лицом военной пропаганды режима Антонеску. Имя «спасителя Констанцы» прогремело на всю Румынию, что вызвало ревность его непосредственных командиров, и в результате уже в августе 1941 года он был переведен в Брашов в качестве летчика-испытателя. Лишь под конец войны он снова стал участвовать в боях и сбил еще три самолета противника.

После прихода к власти коммунистов в Румынии, в числе других пилотов отличившихся на Восточном фронте, подвергся гонениям. В 1955 году был арестован и приговорен к 25 годам каторжных работ. Но в 1964 году был освобожден и полностью реабилитирован. После освобождения жил и работал в Констанце. Опубликовал несколько книг, в том числе и поэтический сборник. Скончался в 1982 году и был похоронен со всеми воинскими почестями – прим.ред.)

«Спаситель Констанцы» - Хория Агаричи


Верно. А получилось как? Где-то в 1966 году, когда я работал начальником аэропорта «Михай Когэлничану», ко мне вдруг приходит Хория. А мы с ним познакомились еще в 1941 году, когда одно время вместе базировались на аэродроме в Констанце. И он меня попросил: «Костикэ, ты же знаешь мою горькую участь. После тюрьмы я работал жестянщиком, сейчас стал плотником, но у меня же семеро детей: три девочки и четыре мальчика. Помоги мне с работой в аэропорту!» Показывает мне папку, с которой пришёл: «Здесь есть стихотворения «Ода к партии», «Ода Георге Георгиу-Деж», я не подведу!» Но он же считался военным преступником... Говорю ему: «Я-то согласен, но позволь мне поговорить с моим руководством в Бухаресте». Я ведь понимал, что если приму Агаричи, а он так зол на власть, что может в один день сбежать на самолёте из страны, и «Секуритатя» сразу меня арестует. Я попросил совета у 1-го секретаря Василе Вылку, но он мне коротко ответил: «Сам решай!»

Тогда я поехал в Бухарест, и встретился с Даном, товарищем, который занимался решением организационных проблем в партии. Объяснил ему ситуацию, и он меня спрашивает: «Ну, Костикэ, вы так хорошо знаете Агаричи, что просите за него?» - «Конечно, я не могу за него ручаться. Но я считаю, что его надо реабилитировать. Во-первых, он является героем румынской нации. Во-вторых, с ним поступают несправедливо: увольняют с работы, отняли дом. Хорошо, пусть не ему, верните дом его жене, ведь она мать и они где-то дожны жить. Так что моё мнение таково - мы должны его реабилитировать и помочь!»

А через некоторое время ко мне домой пришёл Агаричи. Только вошёл, упал на колени и начал плакать. Обнял меня и сказал: «Костикэ, я пришёл, чтобы сказать спасибо. Благодаря твоей помощи партия меня реабилитировала. Мне дали дом, взяли на службу в Штаб ВМФ. У меня нет таких слов, чтобы поблагодарить за то, что ты сделал…»

А у вас большая семья?

В первый раз я женился еще в сентябре 1943 года. У нас родился сын. Он инженер по специальности, но в настоящее время уже на пенсии. Живёт в Испании и как раз на днях приезжает ко мне в гости. Но моя первая жена трагически погибла…

В 1988 году я уехал по делам в Ардял и в это время к нам пришёл человек. Когда его поймали, высянилось, что это трижды судимый рецидивист, но моей жене он представился сотрудником Гозбезопасности, и сказал, что ему нужно получить какие-то сведения обо мне. Сказал, что сейчас спешит, но подойдёт вечером, и чтобы она подготовила эти данные.

Примерно в 20-00 он пришёл, стал её спрашивать, она отвечала. Так они проговорили часа три, и в итоге он потребовал деньги и золото. Она отказала, и он ударил её молотком по голове… Потом бросил её тело в ванну, нашёл две бутылки с бензином, облил всю квартиру и поджёг. Пока приехали пожарные, вся квартира сгорела. Я остался с тем, что было на мне… Но потом я женился во второй раз. Она актриса, была солисткой театра. С ней я живу до сих пор, правда, она тяжело болеет…

В наши дни


А сейчас войну вспоминаете? Может, во сне летаете?

Да, и летаю, и воюю, и вижу… И до сих пор чувствую запах пороха, шум пулемёта, страх, что попаду в руки врага. И будто сейчас вижу перед собой слёзы маршала Иона Антонеску, когда он вручал мне орден

Спасибо большое за интересную беседу.

И я хочу вам выразить благодарность, за то, что у вас хватило терпения меня выслушать. Уж извините, что не смог ответить на все ваши вопросы. Увы, но прошло слишком много времени…


Интервью: С.Смоляков
Перевод на интервью: Andrei Vîlcovan
Перевод и лит. обработка: Н.Чобану