Я родился 25 апреля 1922 года в селе Тырнова, сейчас это север Молдавии, а в ту пору это была территория Королевской Румынии.
Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
В материальном плане наша семья жила чуть выше среднего уровня, можно сказать считалась зажиточной в селе. У нас был неплохой дом на три комнаты, крытый дранкой, около семи гектаров земли, рабочий скот, необходимый сельхозинвентарь. Имели коров, овец, свиней, птицу, т.е. хозяйство было немаленькое, но в основном мы справлялись своими силами.
По линии отца мне удалось восстановить наших предков до конца 18-го века, и многие из них были служителями культа. Например, и прадед, и дед служили священниками, были образованными людьми для своего времени. А отец вначале работал учителем, но после того как у него сильно упало зрение, стал заниматься своим хозяйством. Мама тоже была очень трудолюбивая женщина. Она создала бригаду из четырех женщин, и они специализировались на ведении отделочных работ в новых домах. А домов строилось много, потому что село и само по себе большое, примерно четыре тысячи человек, и к тому же в ту пору оно находилось на большом подъеме.
Этому способствовало то, что в семи километрах находился знаменитый еврейский базар - Бричева, куда съезжались торговцы со всей Молдавии, Украины и даже из Европы. Там можно было купить все, что угодно. Но все товары туда привозили через железнодорожную станцию нашего села, поэтому по тем временам село было очень богатое. Думаю, к приходу советской власти половину хозяйств можно было отнести к зажиточным. Была в селе и маслобойня, и мельница, и небольшая больница, церковь и даже красивый парк на десять гектаров.
То время я вспоминаю очень хорошо. В целом жизнь была нормальная, очень размеренная, спокойная, с устоявшимися правилами, можно сказать носила «патриархальный уклад». Ни пьянства, ни преступности почти не было. Люди были очень честные и порядочные, а данное слово значило очень много. Помню, например, когда Ицик вызывал к себе в лавку, до потолка наполненную товарами, а ты ему говорил, что нет денег, он отвечал: «Какие деньги? Возьми, потом отдашь!» И что удивительно, я не видел, чтобы записывали. Евреи знали, что осенью, как продадут урожай, люди обязательно рассчитаются. Правда, надо сказать, что тогда промтовары стоили очень дорого. Зато урожай осенью стоил очень дешево, и чтобы купить костюм, нужно было продать целую телегу пшеницы. Так что честное слово значило все, но с какого-то времени это, к сожалению, пропало. А таких страшных преступлений как сегодня вообще не было. Самое большое – спорные вопросы, которые возникали при нарушении межи при обработке земли. За это многие даже судились. А в целом жандармы, надо отдать им должное, очень строго следили за соблюдением порядка и к нарушителям были очень строги, поэтому порядок в селе был железный. Никто ни к кому в дома не лазил. В селе было такое правило – если у дверей стоял веник, значит, дома никого нет, и туда никто не смел зайти. Случались только мелкие кражи, когда воровали кур и гусей. Например, напротив нашего дома жил такой воришка, который у нас постоянно воровал.
Несколько слов, пожалуйста, про школу.
При румынах начальное образование было бесплатным и обязательным, поэтому начальных школ в селе было сразу две – для мальчиков и девочек. Основная масса детей оканчивала четыре класса, а вот чтобы учиться в средней школе, надо было уже платить. Такую возможность имели, конечно, не все, но мои родители и возможность имели, и понимали важность образования, поэтому я окончил семь классов гимназии. Здесь я бы что хотел особенно отметить.
Румынское образование того времени было ориентировано на то, чтобы основная масса бывших школьников оставалась в селе и работала в хозяйстве. Основной упор делался на то, чтобы эффективно использовать теорию в повседневной жизни. Например, учитель математики выводил класс в поле на возвышенность, откуда просматривались все участки разной формы и площади, и давал задание пойти и измерить тот или иной участок. Так на практике учили вычислять площади различных фигур: квадратов, прямоугольников. Или, например, учили вычислять объем бочки – сколько ведер входило. Повторяю, все это не просто развивало мышление людей, но и имело практический смысл. Впоследствии, когда я уже работал генеральным инспектором министерства образования МССР, я как-то поехал в село Кожушна, где находится одно из крупнейших винохранилищ страны и увидев, что туда привели два 10-х класса местной школы, я попросил их помочь посчитать объемы бочек. Там же сотни бочек. Но оказалось, что ни сами учителя, ни дети не могут вычислить объем бочки, поскольку не были обучены этому, т.е. не знали методики. Вот вам теория и практика.
Учителя у нас были очень подготовленные, культурные, интеллигентные и в основном этнические румыны. Но почему-то они мало уделяли внимания идеологическому воспитанию. Я помню, только один учитель в 7-м классе всегда особый упор делал на патриотизме: «Мы – румыны! Мы должны гордиться этим!», даже критиковал Европу в каких-то моментах, и находил отзыв среди учащихся.
Другие ветераны мне рассказывали, что при румынах нацменьшинства считались людьми 2-го сорта.
А где и когда это было не так?! Конечно, если украинцы и русские не учили румынский язык, то были немного изолированы. И если такие ребята попадали в армию, то, конечно, им там приходилось несладко. Не секрет, что и били их, и притесняли. Но в основном дети нормально учили язык и вопросов к ним не возникало. А многие из них учились даже лучше нас, молдаван.
Но я бы сказал, что тогда не было общего настроя против русских или украинцев. Такого уровня межнациональной напряженности как сейчас, до войны не было. В межнациональном плане жили спокойно. Только евреи держались несколько особняком, но в принципе все со всеми ладили.
Некоторые ветераны вспоминают, что в приграничных областях ходили упорные слухи о приближении войны.
Евреи знали все, и когда они зашевелились, сразу пошли всякие разговоры. Ведь еще когда в Польше шла война, то люди кое-что узнавали от тех торговцев, кто туда ездил. Когда даже через границу слышался грохот канонады, а по ночам было видно зарево пожарищ, то пошли слухи, что и у нас война будет. Но люди не ожидали, что Россия вырвет Бессарабию у Румынии.
Как народ встречал Красную Армию?
Понимаете, это было настолько неожиданно… Было всего три дня на сборы, и те кто захотел уехать, кто на телегах, кто на чем, забрали, что имели и уехали в Румынию. А многие люди и не сразу поняли, что случилось, потому что не было точной информации.
А потом к нам в село приехала группа активистов и половина села вышла их встречать. Не столько встречать, сколько увидеть, что это за люди. Я тоже, например, ходил смотреть. Они приехали с гармошкой, с подарками, танцевали, пели, так что наше село встретило советскую власть нормально и спокойно. Но уже через некоторое время из-за каких-то моментов, жизнь села стала меняться в худшую сторону.
Из-за каких, например?
Даже в мелочах. Вот, например, когда стали всем выдавать советские документы на русском языке, то начали изменять фамилии и имена. Я когда пришел, меня капитан спросил: «Как звать?» - «Маху Ион». А он в ответ: «Какой еще Ион? Нет такого имени. Ты – Иван!» Так и записали. А были вещи и посерьезнее.
Например, за то, что принимались меры по борьбе с религией, по закрытию церквей. У нас председателем сельсовета стал бедный крестьянин, так однажды он, почувствовав пьянящий вкус власти, прямо на лошади заехал в церковь. Во время службы! Вы себе хоть представляете насколько он оскорбил чувства верующих?!
Но особенно негативно на авторитете советской власти сказалась депортация. Например, через некоторое время был арестован один наш богатый односельчанин. Причем он выходил встречать советскую власть с красным флагом. Потом арестовали еще несколько людей, всего семей восемь, и выслали. Но самое главное, что люди не понимали, за что их депортировали. Только за то, что были зажиточные?! Получается как в том старинном анекдоте: декабристы боролись, чтобы не было бедных, а большевики, чтобы не было богатых, и чтобы все жили одинаково бедно… Получается, что советская власть поддерживала лентяев, которые не хотели работать. Или, например, что получилось с моим будущим тестем.
В молодости он окончил Ясский университет, был очень образованным, интеллигентным человеком, и служил священником в селе Садова. Имел хороший дом, землю, хозяйство, но в июне 40-го, когда вся интеллигенция уехала в Румынию, он решил остаться.
А после прихода Красной Армии к нему домой пришел капитан НКВД. Обошел весь дом, и говорит моей будущей теще: «Хорошо живете!» Показывает на их двух очень хороших лошадей: «Мы, наверное, их у вас заберем!» И что она могла ответить? - «Ладно!» Пригласила его пообедать, и после пары стаканов вина, капитан примерно так выразился: «Боюсь, что вас ждет кужух!» А она была учительница, хорошо знала русский язык и поняла, что речь идет о депортации. Спросила: «А можно забрать детей с собой?» - «Да, конечно!» - «А там детей примут в школу, они смогут учиться?» - «Несомненно!» В общем, забрали они лошадей, повозку и ушли.
Через некоторое время явились уже представители районной власти и заявили, что им нужно несколько больших бочек вина. Тесть все сам сделал, отвез на станцию, отправил, а когда спросил об оплате, те засмеялись: «Вы еще денег хотите?!»
После всего этого он решил уехать в Румынию. Но время уже ушло, и он поехал в Кишинев просить разрешение на выезд. Попал на прием к какому-то начальнику, стали обсуждать этот вопрос, но тот ни в какую, мол, это невозможно. А потом как-то выяснилось, что этот начальник нуждался в жилье, а у тестя в Кишиневе была половина дома, и он предложил ему сделку. Так в течение пяти минут вызвали нотариуса, переписали дом на этого начальника, и тот выписал ему разрешение на выезд…
В общем, наши люди оказались ошеломлены таким отношением и начали понимать, что из себя представляет советская власть. А ведь мой отец в I-ю Мировую воевал младшим командиром в царской армии, и если до этого он много хорошего рассказывал о России, то тут они с дедушкой стали говорить, что жизнь стала очень плохой. Отец даже так выразился: «Это совсем другие русские…»
Как вы прожили год при советской власти?
Я этот год проучился в селе Корбово на курсах механизаторов-трактористов. Ожидалось, что вскоре в Бессарабии организуются множество колхозов, им пришлют технику, поэтому заранее стали готовить специалистов. Помню, изучали трактор ЧТЗ-НАТИ. Хорошо нас подготовили, правда, многие из нас были с хорошим образованием, поэтому никаких проблем в обучении не возникло.
Но помимо учебы там с нами еще проводили и большую агитационную работу. Постоянно проводили беседы на разные темы: по конституции, по преимуществам советского строя и т.д. и т.п., и с какого-то момента нас стали направлять по селам, чтобы мы проводили агитационную работу за советскую власть. Люди слушали, молчали, но по их глазам я видел, что они были недовольны.
К весне получил специальность механизатора, и меня направили механизатором в Дрокию, в только что организованный колхоз. Но по приезду, меня поставили работать не трактористом, а прицепщиком, и по этой причине я вскоре ушел оттуда.
Как раз в это время велась очень активная агитация, чтобы молодежь записывалась на работу на угольные шахты в Донбассе. Многие уехали, и я тоже вначале записался, но потом от этой идеи отказался.
Как вы узнали о начале войны?
Я был дома, и первое, что увидел, как над селом пролетало много самолетов. Но я бы не сказал, что это известие стало такой уж неожиданностью. Еще за несколько месяцев пошли слухи, что за Прутом стоят большие силы румынской кавалерии и немецких войск, да и самолеты над головой так и летали, так что люди уже понимали к чему все идет.
Вас не должны были призвать?
В принципе я подпадал под призыв еще весной, но ни тогда, ни в начале войны меня почему-то так и не призвали. Но из села сколько-то ребят, не так много, успели призвать, в том числе и мужа моей сестры. Но с дороги он вернулся обратно, а многие попали на фронт и погибли.
После начала войны в селе велась большая пропаганда, что на нас вероломно напали, хотят оккупировать и нас несколько человек из числа молодежи, отобрали и сделали агитаторами. Даже выдали по охотничьему ружью, чтобы стрелять в тех, кто к нам придет. Но, конечно, никто и не думал воевать с таким оружием.
И вскоре Красная Армия ушла, а с ней уехало много молодых ребят. Из моего училища, например, более половины студентов уехали на восток. Но простые люди не знали, что делать – уехать или остаться. А за несколько дней до прихода немцев и все активисты советской власти куда-то исчезли.
Слава богу, боев в нашей округе не было. Они шли ближе к границе, а у нас военные части просто прошли и все.
Как встречали румыно-немецкие войска?
Никакой встречи не было. Никакой музыки и цветов, потому что война - это горе, а не праздник. В нашем селе остановилась небольшая немецкая часть, а также румыны и итальянцы. Немцы имели много техники, сразу было видно, что это очень мощная армия. Вели они себя очень организованно, дисциплинированно, с достоинством, за все что ни брали у людей, платили деньги. Но надо признать, держались несколько обособленно от союзников. Особенно от итальянцев. Те вели себя плохо. Забирали кур и гусей, бегали за девушками. Какие-то несерьезные были, поэтому и не очень ладили с немцами. И не только с немцами. Чуть позже я лично стал свидетелем одного весьма неприятного инцидента.
Однажды на нашей станции остановился эшелон с итальянцами, и перед самым отходом, двое итальянцев спрыгнули на перрон, а там как раз стояла девушка – дочь начальника станции, так они схватили ее за ноги и за руки и затащили в вагон. Повторяю, это я видел собственными глазами.
Конечно, ее отец потребовал немедленно освободить ее, но это же военное время, воинские эшелоны нельзя было задерживать ни на секунду, и ему все же пришлось дать команду на отправку поезда. Но он, конечно, дал сигнал во все инстанции, и потом группа жандармов привезла ее обратно. Но она была больная, измученная, униженная, в жуткой депрессии…
А потом я слышал рассказ одного солдата, который рассказывал, что на их участке фронта единственный источник воды – родник, оказался на нейтральной полосе, и к нему по очереди ходили, то русские, то итальянцы. Набирали воду, даже купались, и не стреляли.
Неплохо вели себя и румынские военные, а вот жандармы себе позволяли всякое. Как и до 40-го года в селе установили жандармский пост, но на этот раз все жандармы были румынами. И поначалу прошел слух, что они избивают людей. Но на самом деле они избивали воришек и всяких нарушителей. Помню, одного воришку поймали, повесили ему на шею ворованных кур, и повели по селу. А он кричал: «Кто поступит как я - получит как я!» Так что жандармы били, но не людей, а воров.
А с активистами советской власти как?
Некоторых арестовали, а одного даже расстреляли. Но кто, немцы или румыны, не знаю. Люди не горевали о советской власти, но этого расстрелянного жалели. Но в принципе комсомольцев и коммунистов было очень мало и их не трогали. Я же, например, незадолго до войны тоже вступил в Комсомол, и меня не тронули.
Что было с евреями?
У нас в Тырнова жило много евреев, но очень многие из них успели уехать. На их домах рисовали желтые шестиконечные звезды, а некоторые даже пытались приставать к еврейским девушкам. Но с ними еще с довоенных пор сложились нормальные отношения, поэтому жандармы и большая часть населения, в том числе и я, не допускали этого.
Но в селе Корбул, где я учился, собрали двести-триста евреев, и они работали на строительстве дороги Единцы – Атаки. Но жили они в двух маленьких домах, и через какое-то время пошел слух, что у них началась эпидемия дизентерии. И люди, в том числе и я, собирали им лекарства. Еще передавали им тетради, и они через нас передавали письма знакомым, а те привозили им одежду и продукты.
Но в целом жизнь пошла спокойная. Как и до 40-го года люди работали в своих хозяйствах и жили своей обычной жизнью.
А вы чем занимались в это время?
Осенью 41-го я поступил в Кишиневе в индустриальный лицей и два года там проучился на слесаря. Учеба была платная, и жилье снимали сами. А практику мы проходили в Бухаресте на заводе «Malaxa», где производили локомотивы для железной дороги.
Какой вам запомнилась жизнь в Кишиневе?
То, что идет большая война, чувствовалось, но в целом шла обычная жизнь. Кишинев был простой провинциальный город. Высоких зданий не было, максимум двухэтажные, но жизнь кипела. Город был заполнен телегами с продукцией из сел и на каждом шагу работали ресторанчики, трактиры.
Вы знали, что творится на фронте?
Информации было мало, но была. Потому что и радио слушали, и газеты читали, да и люди, побывавшие на фронте, что-то рассказывали. Например, муж моей сестры в составе румынской армии дошел до Сталинграда, и когда фронт покатился назад, ему посчастливилось вернуться. Так он рассказывал просто страшные вещи.
Например.
Рассказывал, что румынские войска до того наелись войной, что когда фронт покатился обратно, то многие солдаты откровенно радовались, потому что появилась возможность хоть так вернуться домой. Но очень многие погибли, и на фронте, и от партизан, поэтому антивоенные разговоры стали обычным делом.
Рассказывал, что под Сталинградом отношения с немцами испортились в конец. Особенно потому, что на самых опасных участках немцы посылали румын вперед. На этой почве начались серьезные стычки, и румыны фактически отказались подчиняться немцам. Фактически при отступлении от Сталинграда эти противоречия вылились в откровенную вражду и зачастую дело доходило до стрельбы. Например, на всех речках немцы в плавсредства грузили только своих, а румын оставляли. Так зять мне рассказывал, что был случай, когда в такой ситуации брошенные румыны огнем артиллерии потопили два катера с немцами…
Когда вас призвали?
В сентябре 43-го. Попрощался с родителями, но никаких торжеств не устраивали. Какие проводы, это же на войну провожают, не на свадьбу.
А вы хотели служить? Не было мысли избежать призыва?
Я был не против послужить. Понимаете, в то время офицеры пользовались большим авторитетом в обществе и даже быть простым лейтенантом считалось очень почетным. К тому же в офицерских училищах учились и дети генералов, и профессоров, и богатых людей, поэтому попадая в этот круг, ты вроде как делал шажок наверх в социальной иерархии. А о том, что могу погибнуть, я и не думал. Кто об этом думает в двадцать лет?!
Куда вы попали служить?
С призывного пункта в Сороках я попал в Липкань, там стоял егерский (горно-стрелковый) полк. Но в Румынии был такой порядок - всех, кто окончил гимназию, что в то время было редкостью, направляли на учебу либо в офицерское училище, либо в субофицерское (школа младших командиров). Поэтому получилось, как я и предполагал. В этом полку я прослужил всего недели две, и потом меня направили в офицерскую школу (şcoala militară) в Ботошань (город на северо-востоке Румынии). Там я проучился целый год.
Расскажите, пожалуйста, подробно про училище.
Что вас интересует?
Как кормили, одевали, как строился учебный процесс, отношения между курсантами, одним словом, все.
Вначале в училище был всего один батальон, но потом его увеличили. Группа (отделение) – 10 человек плюс старший сержант, соответственно взвод – 44 человека и командир – младший лейтенант. В каждой роте четыре взвода, а в батальоне четыре роты.
В училище готовили пехотных офицеров, но я попал в роту, в которой готовили офицеров для зенитной артиллерии. Учились мы по обычной программе: теория, практика, физическая подготовка. Во время обучения основная масса курсантов так и оставалась ими до самого окончания, а некоторых, тех, кто уже имел образование – через какое-то время повысили в младшие сержанты. Я как раз попал в число таких курсантов.
Принято считать, что в румынской армии между офицерами и солдатами была огромная дистанция. Так ли это?
Было такое, но мы считали это нормальным, потому что другого порядка вещей и не представляли. Насколько я помню, фронтовиков среди наших командиров не было, но все они были очень подготовленные офицеры. У них была красивая форма, хорошая зарплата, и сами по себе они были очень культурные и воспитанные люди, поэтому пользовались большим авторитетом. Правда, и среди них попадались какие-то странные люди. Например, нашим взводом командовал этнический венгр, который просто свирепствовал. Он очень часто любил приговаривать: «Господа курсанты, один хлеб, одна вода и одна земля!», а мы и не понимали, что он имел ввиду. Так на полевых занятиях он нас так гонял, что мы прямо-таки возненавидели его. Все говорили, что он ненормальный.
Примерно такой же самодур был и один из сержантов. У него было всего четыре класса образования, но такое самомнение… Вне службы мы ему высказывали все, что думаем о нем, а он отвечал: «Закройте рот, курсанты!» И потом давал команду – «Лечь-встать!» И только попробуй не выполни… Так что дисциплина была очень жесткая, но никто не погибал. Зато когда в советское время мой сын проходил переподготовку во Флорештах, то у них там за два месяца покончили с собой человека четыре…
Еще этот мадьяр мог вызвать и «попросить»: «Курсант, вот тебе двадцать лей, иди и купи мне цуйки», и давал список на сто лей. И еще добавлял ехидно: «А сдачу принесешь мне!» Но однажды об этом узнал один офицер, так он схватил сержанта за грудки: «Еще раз узнаю, устрою тебе большие неприятности!»
Среди сержантов, кстати, было несколько человек, которые обучались в Германии, так они отличались особой строгостью. Были не просто жесткие, а прямо таки беспощадные, поэтому их никто не любил.
И еще при училище постоянно находилась группа из шести немецких офицеров во главе с полковником, в задачу которых входило инструктировать командный состав школы. Они были очень хорошие специалисты, вели себя очень достойно, но держались несколько обособленно.
Среди курсантов были представители нацменьшинств?
Преобладали, конечно, коренные румыны, но было и немало бессарабцев, немцев, даже венгры были. Но хочу отметить, что, несмотря на разные национальности, все очень уважительно относились к Родине. Ведь патриотизм был неотъемлемой частью воспитания еще с начальной школы. Вот сейчас мне вспомнилось, что в начальной школе у нас в классе висела такая картина. На ней был изображен эпизод какой-то битвы с турками. Среди многих погибших лежал раненый турок, и румынский солдат подошел к нему, отложил винтовку в сторону и перевязал ему раны. А после этого турок поднялся и застрелил его. Учитель очень красочно объяснял нам ее смысл, поэтому она до сих пор у меня перед глазами стоит.
Но к бессарабцам, например, какое отношение было? Чувствовалась ли какая-то разница: акцент, менталитет, поведение?
Ни по поведению, ни по языку, мы ничем не выделялись, и в целом к бессарабцам было нормальное отношение. Но в каких-то мелочах все-таки чувствовалось, что нам не до конца доверяют. Со стороны офицеров чувствовалось несколько снисходительное отношение, и как бы в шутку было принято обращение – большевик. На занятиях командиры прямо так и говорили: «Эй ты, большевик, давай расскажи!» Но повторяю, среди курсантов никакой межнациональной вражды не было. Все-таки мы прошли определенный отбор, и случайных людей среди нас не было. Эти вопросы возникали только в армии.
Например, когда после училища я попал служить в полк, то там у нас служили и сашь, и секуй. Фактически это те же самые венгры (секуи или секеи - субэтническая группа венгров компактно проживающая на территории современной Румынии – прим.Н.Ч.), и все они считали себя обиженными румынской властью, поэтому с ними постоянно возникали вопросы. Даже в моем взводе такое было.
Когда я им давал какое-то поручение, они всегда возмущались: «А почему я?» Иногда я давал слабину: «Ладно, сделает кто-то другой», и тогда остальные солдаты начинали возмущаться и требовали принять к ним серьезные меры. И зачастую их просто заставляли выполнить приказание. Эти моменты, конечно, серьезно влияли на дисциплину и боеспособность румынских частей.
И еще такой момент. Наш полк стоял в Трансильвании, в приграничных с Венгрией районах, и одно время мы там жили в селе, населенном преимущественно венграми и немцами. Они все жили богато, но считали, что румыны их оккупировали. Но когда хозяева дома, где я жил, узнали, что я из Бессарабии, то сразу прониклись ко мне: «А, так ты такая же жертва оккупации, как и мы!»
По выходным там ходить было некуда, поэтому мы стали ходить в костел. Но не для того, чтобы послушать мессу, а просто посмотреть на девушек. После службы мы пытались с ними заговорить, но всякий раз они отвечали одно и то же: «Мы не знаем румынского», хотя все знали язык. У них даже был негласный запрет на то, чтобы венгерки выходили замуж за румын.
А в училище проводились религиозные службы?
Не помню уже точно, но, по-моему, в субботу или воскресенье приходил священник и проводил положенные службы.
Политическая подготовка?
В училище не уделялось большого внимания пропаганде. Большинство курсантов и так были патриотично настроены, понимали свой долг без всякой дополнительной накачки и служили очень хорошо. Но, конечно, специальные офицеры нам постоянно рассказывали о ходе войны, и еще распространялся немецкий журнал «Сигнал», в котором постоянно публиковались отдельные фронтовые эпизоды. И я бы подчеркнул, что нас готовили воевать, но не конкретно против кого. Учили тому, что солдат не должен ни о чем думать, его задача подчиняться и стрелять. Если ты не выстрелишь - убьют тебя, известная истина.
В чем лично для себя вы видели смысл войны? За что были готовы воевать?
Румыния воевала за возврат своих исконных территорий. Вначале с немцами за возврат Бессарабии, а во второй части войны с альянсом за Трансильванию.
В училище как-то обсуждали неудачи на фронте?
Когда фронт покатился обратно, и стало ясно, что русские вернутся, пошла большая паника. Но что-то я не помню, чтобы проводился какой-то анализ причин этого, чтобы нам что-то объясняли.
Расскажите, пожалуйста, о бытовых условиях. Как кормили, снабжали, где жили?
Училище располагалось в хорошем здании, но насколько я вспоминаю, оборудовано оно было не самым лучшим образом. И питание было не очень. Кормили три раза в день, но все время хотелось есть. В основном готовили борщ с фасолью, с картошкой, какие-то каши готовили. Вместо хлеба часто давали мамалыгу. А вот мясо и масло редко давали. И что плохо, в училище даже буфета не было, поэтому мы все по возможности бегали к женщинам, которые у ворот училища продавали разную выпечку. Мы не имели права выходить за территорию училища, но постовые все понимали и смотрели на это сквозь пальцы.
Вот одевали хорошо и когда в субботу или воскресенье водили в городскую баню, специальный человек, тщательно осматривал у всех форму, а потом проводил дезинфекцию от вшей. И очень строго следили за тем, как солдаты будут выглядеть за пределами части. Перед тем как отпустить в увольнение в город, всех проверяли самым тщательным образом. Не дай бог где-то что-то порвано. Но еще строже проверки были перед отъездом в отпуск. Во время учебы я однажды съездил домой, так перед отъездом всю мою форму проверили, даже подошвы осмотрели, чтобы не дай бог не опозорил армию.
Не секрет, что в Румынии в то время легально работали публичные дома.
Было такое дело, но у нас мало кто мог позволить себе такое удовольствие. Нужно ведь иметь деньги, и немалые, а нам, по-моему, ничего не платили. А на карманные расходы всем что-то присылали родители. Я вспоминаю, что у нас только один курсант бегал туда. Причем, он постоянно болел сифилисом, его и ругали, и лечили, а он все равно бегал.
Но недалеко от нас стоял женский монастырь, и его монахини пекли разную выпечку и приносили продавать к нашему училищу. Так многие курсанты знакомились с ними и поддерживали отношения. У меня, например, был приятель по фамилии Соаре Ион, который впоследствии стал генералом румынской армии, так он познакомился с одной монахиней и у них даже завязался роман. А он был из очень богатой семьи, денежки у него водились, но чтобы не потратить все сразу, он передал мне их на хранение. И когда он шел к ней, я ему выдавал понемногу. Был у него вроде банка.
За время в училище вы с кем-то больше всего сдружились?
Приятелей было много, но после войны мы все потерялись. Но что особенно обидно у меня пропали все фотографии. За год в училище у меня их накопилась целая пачка, но когда в начале 45-го я оказался в фильтрационном лагере в Кишиневе, то прежде чем зайти на допрос, я отдал ее подержать женщине, которая стояла в коридоре, а когда вышел, ее уже не было.
Каким вам показался уровень жизни в Румынии?
Я бы сказал, что в обычных селах они жили не лучше нашего. Дома такие же, как и у нас, крытые соломой и камышом.
Сколько вы проучились в училище?
Где-то в начале апреля нас из Ботошань отправили в Турну-Северин (город на Дунае на юге Румынии). Расположили на территории войсковой части, солдаты которой находились на фронте, и несколько дней мы там прожили.
Как раз наступил праздник Пасхи и вечером мы втроем пошли в город. И будучи там среди людей вдруг услышали в небе сильный гул, а поскольку нас готовили к противоздушной обороне, то поняли, что это летят американские бомбардировщики. Мы вдвоем подхватили нашего третьего приятеля: «Давай бежим!», но он категорически отказался: «Нет, я останусь!» Только успели выбежать на окраину города, как началась сильнейшая бомбежка. Насколько я знаю, это была первая массированная бомбардировка румынских городов. (Выдержка из румынской «Википедии»: «В Пасхальную ночь 15-го апреля 1944 года англо-американские ВВС провели 1-ю бомбардировку города Турну-Северин. В этой и последующих бомбардировках серьезно пострадал порт и портовые сооружения, железнодорожный вокзал, расположения войсковых частей, аэродром и большая часть города. Были уничтожены бензохранилища, сожжены большая часть вагонов и практически весь локомотивный парк, в целом разрушения составили примерно 2/3 всего городского хозяйства.
С 15 апреля по 22 августа 1944 года англо-американская авиация нанесла по Турну-Северин 11 тяжёлых ударов. Особенно тяжелыми выдались бомбардировки от 6-го мая и 6-го июня, поскольку в этих налетах участвовало большое количество бомбардировщиков»).
Вернулись в казармы, но там никого не оказалось. Все успели убежать в поле. Постепенно собрались, но нашего товарища мы больше никогда не видели…
Город очень сильно пострадал, и чтобы поддержать народ туда уже на второй день прибыл маршал Антонеску. Среди прочих объектов он посетил и наше училище, и на построении я его лично видел вблизи. Невысокий, смуглый, какой-то приятный, он выступил перед нами с небольшой речью, в которой дал понять, что появились возможности пересмотреть позиции Румынии в войне и что вскоре произойдут некоторые серьезные изменения.
Как вы сейчас оцениваете его роль в истории?
Я его очень уважаю, и считаю, что не он виноват в развязывании войны. Приказ перейти Прут он отдал не как личность, а как государственный деятель. А потом, насколько я знаю, он даже пытался вести тайные переговоры со Сталиным, чтобы подписать перемирие, но советская разведка сделала ставку на юного короля Михая. Но я уверен, что если бы правительство Советского Союза пошло ему навстречу, то он бы подписал этот указ о переходе на сторону альянса даже раньше Михая. Поэтому я, как и очень многие румыны, и сегодня хорошо к нему отношусь и сожалею о его горькой участи.
А буквально на второй или третий день после бомбардировки поступил приказ, и все наше училище вернули обратно в Ботошань. Еще несколько месяцев проучились, а потом всем присвоили звания младших лейтенантов и стали отправлять в полки.
Я попал в полк, который стоял в Трансильвании на самой границе с Венгрией. В Бихоре (историческое название местности на северо-западе современной Румынии – прим.Н.Ч.) чуть южнее города Орадя есть такая коммуна Тинка. Там течет речка Кришу Негру, по которой и пролегала граница. Вот там нас и застал Указ короля Михая от 23 августа о переходе Румынии на сторону альянса.
Как люди восприняли это известие?
В основном хорошо, потому что народ уже устал от ненужной войны. И лично я тоже воспринял указ положительно, потому что считаю, что румынская армия вряд ли могла бы оказать сопротивление Красной Армии. Все-таки Красная Армия была гораздо сильнее. Правда, когда мы увидели вблизи красноармейцев, то нас поразило, что они выглядели прямо как оборванцы. Почти у всех рваная обувь, гимнастерки…
И на 2-й день после Указа вся Румыния погрузилась в хаос. Страна ведь была наводнена войсками: немецкими, румынскими, венгерскими, советскими и все они стали воевать друг против друга. Все кругом горело. Бухарест и другие города теперь бомбили не американцы, а немцы. Весь этот кошмар продлился до ноября 44-го, когда территория Румынии была полностью освобождена. Но король Михай I-й пообещал союзникам, что румынская армия будет воевать до полной победы в войне, и слово свое сдержал.
Впоследствии румынская армия принимала участие в боевых действиях и за пределами Румынии, однако советская историография ни одного хорошего слова не сказала про румынскую армию, хотя она воевала и на советской стороне. Только плохое. А бои ведь были страшные. После указа немцы, и особенно венгры, просто возненавидели румын, и мстили очень злобно. Доходило до того, что венгры, захватывая румынские госпиталя, выкидывали в окна всех раненых. Румыны это знали и отвечали той же монетой, поэтому, поверьте, бои шли не на жизнь, а на смерть.
Лично вам пришлось участвовать в боях?
Я служил в зенитной части, поэтому мы стояли не на самой передовой, а чуть в глубине обороне. И, конечно, в атаки мы не ходили, но нам приходилось стрелять по отступающим немцам. Понимаете, на нашем участке сплошной линии фронта не существовало, а была такая мешанина, где все воевали друг против друга. Но в основном немецкие части стремились как можно скорее покинуть территорию Румынии, поэтому сторонились открытых столкновений. Но при отступлении они уничтожали все на своем пути, и тогда мы шли им навстречу.
Какие отношения были между румынскими и советскими частями?
Я бы сказал холодными. Во-первых, русские не забыли, что мы воевали против них. А с нашей стороны была обида за то, что когда мы стали союзниками, командование Красной Армии везде вперед направляло именно нас. Но среди обычных солдат какого-то негатива к русским не чувствовалось. Потому что в 40-м году в оккупации оказались не они, а только мы – бессарабцы. А уж «Катюшу» знали и пели все, в том числе и немцы.
Однажды в Трансильвании мы стояли в каком-то селе, и вдруг ко мне подходит один офицер: «Эй, большевик, ты знаешь русский язык?» - «Не так уж и хорошо». – «Мне примар сказал, что на встречу с русскими офицерами нужен переводчик». – «Хорошо». Оказывается, священник этого села пригласил на ужин советских офицеров. Помню, там было два полковника, майор, капитан и охрана. Поп накрыл хороший стол, а пить выставил цуйку – штоф литра на три. Но когда сели, и русские офицеры увидели маленькие стаканчики: «Слушай, что это?» - «Цуйку пить!» - «Ну, к черту, пусть принесут большие стаканы!» Поп кого-то отправил попросить у людей, а мы немного поговорили, я переводил. Высказали благодарность за помощь, но когда священник увидел, что они сходу выпили эти полные стаканы, он стал креститься и спросил меня: «Как они не лопнут?!» А офицеры только занюхали хлебом: «Все нормально!» Но я ему шепнул: «Видно придется тебе искать еще водки!» - «Так у меня нет!», но пошел и принес. Вот такая была памятная встреча.
На фронте я пробыл месяца два, но когда в ноябре территория Румынии была полностью освобождена, то вышел указ, чтобы всех бессарабцев из румынской армии отпустили домой. (Выдержка из «Википедии»: «В 1941-44 годах были призваны в румынскую армию и воевали против Советского Союза, чуть более 20 000 жителей Молдавии. Из них около 5 000 погибло, а ещё 14 129 попало в советский плен»). Никакого построения, прощания, просто пришел офицер, и сказал: «Вы свободны! Есть приказ – отправить вас домой!»
 |
|
Ион Маху (1956 г.) |
Все, конечно, мечтали вернуться домой, и очень многие сразу уехали. А многие бессарабцы, кстати, и до этого указа просто бросали оружие и сбегали домой. Но дело это было опасное, поэтому многие крестьяне им помогали: давали им продукты, ночлег, переодевали в гражданскую одежду. Но дома их или сразу забирали в Красную Армию или отправляли в Сибирь.
Насколько я знаю, в 1944 году в Красную Армию из Бессарабии было мобилизовано около 400 тысяч мужчин, но готовили их очень плохо, поэтому очень многие из них погибли. (Выдержка из «Истории республики Молдова» изд. 2002: «После Ясско-Кишинёвской операции из Молдавии на фронт ушли 256 800 жителей, из которых в 1944-45 годах погибло 40 592 человек»).
Моего двоюродного брата тоже мобилизовали, и он мне рассказывал свою историю. Большинство мобилизованных молдаван почти не знали русского языка, а он от своих соседей-украинцев неплохо научился говорить по-русски, и поэтому его назначили агитатором. Представляете, он, самый молодой, должен был убеждать людей, которые зачастую и гораздо старше и опытнее его: «Нужно воевать!» Но те, кто находились в окопах, гоняли его, обвиняли в продажности и даже угрожали убить. А он даже не смел рассказать об этом комиссарам. Боялся их… Так что все эти рассказы о том, что «все как один в едином порыве» добровольно пошли воевать за родину - это неправда. Многие бессарабцы были очень недовольны, потому что не знали, за что им приходится воевать. У многих было ощущение, что это война больших стран, в которую поневоле втянули и нас.
Но с меня советской власти было достаточно, и я решил обосноваться в Румынии. А перед отъездом из полка, меня один пожилой капитан, с которым у нас сложились отличные отношения, отозвал в сторонку и предложил: «Не езжай домой, а поезжай лучше к моей жене в Яссы. Там дом, хозяйство, внучка – студентка, красавица. Жена познакомит тебя с ней, и если у вас получится, то мы вам подарим родительский дом в селе. Поезжай, а то, кто знает, вернусь я или нет». Я подумал и решил воспользоваться его предложением. Там, правда, ничего не сложилось, но зато в Яссах со мной приключился интересный случай.
Будучи там, я часто ходил на вокзал, в надежде встретить кого-либо из Тырнова или из окрестностей, чтобы передать родителям, что я жив-здоров, но домой не вернусь, останусь в Румынии. И вот я ходил, ходил, но никого так и не встретил.
Но примерно через месяц, когда я в очередной раз шёл на вокзал, то встретил на улице двух женщин. Они резко остановились передо мной и с огромным удивлением в глазах посмотрели на меня. Я тоже удивился, подумал, что такое? Хотел даже спросить в чем дело, но постеснялся и пошёл дальше. Хожу на вокзале по перрону, вдруг, смотрю, а они за мной идут. Никого опять так и не встретил, и стал уже уходить с вокзала, как вдруг одна из них побежала за мной: «Подождите, пожалуйста!» Тут и другая подошла: «Мы хотим с вами познакомиться». - «С огромным удовольствием! Такие почтенные дамы!» Прошли в небольшой парк неподалёку, сели на скамеечку, и начали разговаривать. Они меня расспросили, кто я такой. Я им все рассказал, такой-то и такой-то. А они мне вдруг говорят: «Мы бы хотели познакомиться с вами поближе. Может, зайдёте к нам в гости? Если это вас не обидит, конечно». - «Что Вы! Как я могу обижаться? Такие красивые женщины, девушки, даже не знаю». А они обе вроде как одного возраста, молодые, но оказалось, что это свекровь с невесткой. Договорились, и на следующий день я пришел к ним в гости. У них был двухэтажный дом, недалеко от вокзала.
Посидели, хорошо поговорили, потом они вдруг открывают гардероб и достают оттуда большую фотографию. Мою фотографию! Я просто обомлел. Фотография очень похожа, не точь в точь, конечно, но очень похожа. Говорят мне: «Это вы!» - «Это не могу быть я. Не помню такого». Тогда свекровь пояснила: «Это мой сын. Он окончил военное училище, и был отправлен фоторепортёром на фронт. Но под Сталинградом он погиб…» Там же в гардеробе, и форма его висела, точная копия моей. Ещё посидели, поговорили. Оказывается, у свекрови больше детей не было, и она оставила невестку у себя, чтобы она как дочь жила с ней. Потом вдруг предложила: «Вы так на моего сына похожи… Мы предлагаем вам пожить у нас! Оставляйте гостиницу и переходите к нам!» Я, конечно, очень удивился, но они ничего не требовали, и я согласился: «С большим удовольствием!» Ну и в итоге я у них пожил какое-то время.
А потом меня мои сокурсники по училищу вызвали в Бухарест. Оказывается, в посольствах США и Англии шел набор румынских солдат и офицеров. Тем, кто писал заявление, повышали звание на ступень и на самолетах куда-то отправляли. И многие из моих сокурсников обратились туда.
Поначалу уговорили и меня, но в последний момент я задумался: «Я ведь только что вылез из этой ситуации, и сразу влезать в такую же…», и передумал. Но пока думал, что мне делать, меня арестовали. По Бухаресту тогда ходили смешанные патрули, румынские солдаты и с ними один советский офицер. И при одной проверке меня задержали. Но что самое неприятное, меня и других таких же бессарабцев ждала отправка в Молдавию.
Посадили нас в теплушку, а это же январь месяц. Морозы лютые, а вагоны не отапливались, и мерзли мы немилосердно… Сильный ветер, а многие были плохо одеты, так заворачивались в плащ-палатку по несколько человек. До Кишинева ехали очень медленно, более двух суток, потому что постоянно пропускали эшелоны к фронту, так нас еще и не кормили, и воды не давали…
Но еще там в вагоне я понял, что офицерское прошлое меня подведет, поэтому по дороге стал меняться с солдатами обмундированием. Многие и не хотели, но один все-таки согласился и так я оказался в солдатской гимнастерке. Потом и брюки поменял, а вот хорошие ботинки менять не стал. Если бы не они, я бы в той теплушке и остался…
А в Кишиневе нас определили в фильтрационный лагерь, который находился на территории современного мединститута. Там мне через одну женщину удалось отправить весточку маме, и она привезла мне теплое пальто, деньги и продукты. Вызвала меня к воротам, обнялись, поговорили, и она мне передала записочку от моей сестры: «Всех, кто приехал, сразу забрали на фронт. Остались только те, кто сумел скрыться. Их потом не забирают, потому что очень нужны рабочие руки. Если сможешь бежать, беги, с тобой ничего не сделают». Вот так простая крестьянка дала мне дельный совет.
А в лагере всех делили на две части: одних отправляли на фронт, а других в Сибирь. И первоначально меня определили в ту категорию, которую должны были отправить в Сибирь, но после того, как я на допросе прямо сказал: «Я уже был на фронте, так что отправьте меня на передовую», офицер посмотрел на меня: «Черт с тобой!», и перевел в категорию, которых должны были отправить на фронт. И вскоре нам сообщили: «Завтра пойдете в военкомат, и оттуда вас отправят на фронт».
Пришли туда утром целой колонной, целый день там пробыли, а потом нас построили и объявили: «Кого назовут – шаг вперед!» Офицер с листком зачитал сорок одну фамилию, в том числе и мою, и объявил: «Вы не поедете на фронт! Скоро за вами приедет машина». Мы и обрадовались, если не на фронт, значит, есть шанс еще чуть-чуть пожить, и обеспокоились: «Куда нас теперь?!»
Стали знакомиться, там были и учителя, и такие же как я, окончившие военное училище, и я обратился к одному парню: «Как бы нам отсюда выйти?» А этот военкомат располагался в самом центре, примерно там, где потом построили главное здание КГБ. А территорию окружал двухметровый каменный забор, да еще стояли часовые. И парень, как бы показывая на все это, сказал мне: «Ты что, нас же сразу убьют!» Но я мысль о побеге не отбросил, а стал ходить по двору, думать, наблюдать.
Со двора в само 2-этажное здание военкомата войти было нельзя, там не пропускали два автоматчика. Но я подошел поближе, и стал незаметно за ними наблюдать. И когда я уже почти распрощался с надеждой сбежать оттуда, вдруг подошла группа из семи человек, таких же как мы, которую сопровождал офицер со списком. И вот тут я автоматически, словно повинуясь внутреннему голосу, пристроился к ним последним, и так оказался внутри.
Длинное здание, большие коридоры, суета, шум, звонки телефонов, гражданских совсем не видно, зато военные ходят туда-сюда - я испугался, когда увидел все это. Но стал наблюдать за дежурным офицером, который работал за столом у выхода. У входной двери стояли два солдата, и я заметил, что они выпускали только по бумажкам, которые и выписывал этот офицер.
Но он постоянно отходил по делам, и когда он в очередной раз отошел, я достал пачку папирос, и стал ходить по коридору, делая вид, что хочу закурить. У входной двери закурил и предложил часовым, но они отказались: «Мы на посту, не имеем права!» Тогда я оставил пачку у них на столе, в надежде, что они угостятся, а сам отошел, чтобы меня не увидел этот офицер. Стал ждать, и когда он еще раз отошел, я пошел уже уверенным шагом: «До свидания ребята!» Так меня спасла пачка папирос.
Выйти-то я оттуда вышел, но возник вопрос - а куда мне идти? Кишинев я хорошо знал, но повсюду ходили патрули и я понимал, что меня вскоре арестуют. Подумал, и решил пойти в сторону Вестерничень, там тогда располагалась железнодорожная станция. Но в пути я сообразил, что эшелоны в сторону фронта идут один за другим, а значит, на станции всех наверняка проверяют, и поэтому прошел мимо нее и вышел из города.
Шел долго, но не знал куда, и когда увидел следы саней, пошел по ним. Потом потерял и их, ведь зима, снег по пояс. Когда совсем стемнело, услышал лай собак, пошел в том направлении и вот так где-то в полночь я оказался в селе Гидигич. Но свет нигде не горел, я и не знал куда идти, и вдруг заметил в одном окошке свет и через какие-то кусты прошел к нему.
На мой стук вышла женщина, я ей представился, объяснил, что заблудился и попросился на ночлег. Она сказала, что без мужа не может принять на ночлег, но я могу его подождать, и он решит. В ожидании его я лег на полу на соломе. Но она мне не сказала, кто ее муж, а он, как потом выяснилось, был председателем сельсовета.
Он пришел где-то через час с капитаном милиции, и они на меня сразу чуть не накинулись: «Кто такой?! Документы!» Объяснил им, что возвращаюсь домой с войны, но документов не имею. Объяснил, что заблудился и поэтому попросился на ночлег. Но офицер как обрезал: «Арестован! Стреляю без предупреждения!», и вытащил пистолет.
Что делать, опять лег на солому, а они сели за стол. Начали ужинать, выпивать самогон, а из их разговора, я понял, что в тот день они арестовывали людей, чтобы депортировать в Сибирь. Тут я понял, что еле вырвался из одной ситуации и сразу же вляпался в другую…
Они хорошенько выпили, а когда ложились спать, офицер положил пистолет под подушку. Я тоже немного поспал, а на рассвете захотел выйти по малой нужде. Пошел к двери, но хозяйка заметила: «Вы хотите выйти?» - «В туалет». – «Сейчас я вам открою». Она встала, подошла к столу, взяла кусок хлеба и сала, дала мне: «Иди!» Так я вырвался оттуда, но опять не знал куда мне идти…
Подумал и решил вернуться в сторону Кишинева. Когда рассвело, вышел из села, сориентировался, где находится железнодорожная станция, и пошел в ту сторону. На станции пересек пути и пешком дошел до Страшен. А там я нашел мужика с санями, дал ему червонец, и он меня довез до станции Быковец. Там сориентировался и мимо станции прошел до Калараша.
Захожу на вокзал, а он просто переполнен, настоящее столпотворение. Все уставшие, обозленные, да еще все в табачном дыму. Но главная беда – билеты продают только по документам… Я жутко устал, мне бы отдохнуть и сообразить, что делать, а там даже присесть негде. Я обратился к одному: «Дай передохнуть часок!», и как сел, сразу заснул.
А потом сквозь сон слышу: «Мэй, Маху!» Я встал: «Я - Маху, кто меня ищет?» Они посмотрели на меня: «Это не ты, у нас свой Маху есть!» Так я познакомился со своим однофамильцем – тоже Ион Маху. На мое счастье он оказался порядочным человеком. Разговорились, оказывается, их группу отправили учиться на курсы механизаторов. Я его попросил: «Возьмите мне билет до Унген!» Но он сказал: «Нет, тебя в Унгенах точно поймают, поехали лучше с нами!» И когда они купили по их списку билет до Пырлицы, он мне сказал: «Поедешь ко мне!»
Его жена, а он только недавно женился, приняла нас замечательно. Но на второй день он утром говорит мне: «Поездом тебе нельзя, только пешком! Я тебя вывезу за село и покажу дорогу». Напоследок покормил меня, завернул мне ноги в ковровые отрезки, вывел и я пошел.
Я знал, как ориентироваться на местности, и шел, шел, шел, пока где-то ночью не услышал лай собак. Пошел в ту сторону и через четыре-пять километров оказался в каком-то селе. Но все уже спали, и только какая-то бабка приняла меня: «Вот тебе топчан, ложись!» Сразу лег, а она положила мои ботинки на печку.
Но перед тем как заснуть, я спросил, почему она одна живет. Плача, она рассказала: «Меня бог наказал! Моя дочь жила в селе, где шли бои и чтобы спасти детей, привела их ко мне. Но и мой муж и два моих внука заболели тифом и умерли…» А я лежал и думал, что после всех мытарств не хватало только заразиться тифом…
Утром я ей рассказал, кто я и что со мной случилось, так она чуть за голову схватилась: «Ты что с ума сошел?! Вокруг свирепствуют стаи голодных волков, на всех нападают, куда ты идешь?!» А на прощание дала мне тяпку и коробку спичек: «Волки боятся огня! Если что, зажжешь огонь!» Взял я ту тяпку и пошел, а люди на меня удивленно таращились: «Ты что, полоть идешь?»
За три дня добрался в Дондюшаны, а оттуда до нашего села рукой подать. Вот так я вернулся домой…
Несколько дней отдохнул, пришел в себя, а мой дядя работал заведующим районо и он предложил: «Давай я тебя устрою работать учителем. Только сходи вначале ко 2-му секретарю райкома, он должен лично с тобой побеседовать и наложить резолюцию». Пошел, все рассказал как на духу, а он вдруг в ответ так резко: «Поедешь на фронт исправлять свои грехи!» - «Какие?!» В это время как раз позвонили из военкомата, и он, глядя на меня, говорит в трубку: «Имеем одну кандидатуру!» Положил трубку: «Какие грехи?!», и так посмотрел на меня: «Выйди во двор!» Отказал, в общем…
Но моя мама пошла в сельсовет, там секретарем работала знающая женщина, поплакалась ей: «Мой сын вернулся из Румынии и ему нужен паспорт!» - «Вопрос очень сложный…» – «Я тебя умоляю, сделай паспорт!» Все-таки как-то уговорила ее, но когда та женщина выдавала мне паспорт, предупредила: «Любым способом уходи из села, куда хочешь!» - «А куда я пойду?!» - «В Бельцах на фабриках очень нужны рабочие! И самое главное, запомни – никому этот паспорт не отдавать! Ни при каких условиях не выпускай из рук!» Так мне пришлось уехать в Бельцы.
Сразу устроился на кирпичный завод рабочим. Проработал там немного, но все время думал: «У меня же есть образование, зачем мне работать простым рабочим?»
Пошел на механический завод, а директор говорит мастеру: «Проверь, что он умеет!» Тот подвел меня к станку, показал деталь: «Сделай такую же!» Это не было моей специализацией, но я справился. Мастер одобрил, а директор и говорит: «Инженером будешь!»
Но проработал «инженером» три дня, и вспомнил, что в Бельцах был индустриальный лицей. Пошел его искать, а там не лицей, а ФЗУ. Его директором был инвалид войны, а замполитом у него была одна евреечка. Захожу, а они с таким удивлением посмотрели на мою румынскую форму. А я в форме был, потому что еще до моего возвращения, в нашем доме ночевали партизаны и они забрали всю мою одежду. Якобы «для боевых товарищей», а сами продали ее за самогонку на магале…
И когда я представился директору, он обрадовался: «Тебя сам бог послал! Принимаю тебя на работу! Будешь мастером и черчение преподавать». И вот там я проработал до начала сентября 45-го.
Как 9-е мая 1945 года встретили?
Была очень большая радость. Все обнимались, целовались, плакали.
А что для вас сегодня 9-е мая?
Как и для всех нормальных людей - день Победы. Пусть его сегодня у нас и называют днем освобождения Европы, с чем я не согласен, но это день Победы над гитлеровской Германией. Но вообще я не хотел бы влезать в политику в этих вопросах.
В училище вопросов к вам не возникло?
Там нет, а вот в повседневной жизни случалось всякое. Нас и ущемляли, и притесняли, поэтому мы как могли, скрывали, что служили в румынской армии.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
В сентябре 45-го я поступил в Бельцах в учительский институт. Но преподаватели там оказались слабые, и когда через год в Кишиневе открылся университет, я поступил на химический факультет. Но в будущем я видел себя не ученым, а преподавателем, поэтому решил перевестись в педагогический институт. Когда окончил его в 1949 году, то мне предложили преподавать в медицинском институте, но я решил пойти работать в школу села Барабой, где священником был наш родственник. Я посчитал, что в сельской школе смогу работать более-менее свободно. Смогу реализовывать свои идеи, которых у меня было немало.
 |
|
Работа в школе |
Самое главное, в чем я видел недостаток советской школы, что она очень политизирована и оторвана от жизни. Полностью отсутствовала связь теории и практики. Работа на земле базируется на двух китах: агробиология и агрохимия, поэтому, когда я стал работать, то решил ввести новый предмет – работа на полях, чтобы через практическую работу на земле вовлекать учеников в научную работу.
Начинали мы с обычных школьных экспериментальных участков, а впоследствии создали агро-биологическую станцию, которая своими отличными показателями славилась на весь Советский Союз. Одних только золотых медалей ВДНХ завоевали шесть штук. Когда я только начинал работать, и объяснял ученикам различные теории, то говорил им: «И среди вас есть будущие Менделеевы, Тимирязевы, Мичурины», - хотя я категорически не согласен с тезисом Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее - наша задача!» Вот так и брали, что ничего не осталось… Так дети лишь смеялись в ответ. Но впоследствии оказалось, что из нашей школы вышло более ста будущих докторов наук, профессоров, даже несколько академиков. В том числе и я. Уже более двадцати лет я являюсь академиком в области педагогики и психологии. Сколько я ни пытался узнать, есть ли еще где-то такие же плодовитые на ученых школы, но ничего подобного не нашел.
За свою работу имею массу самых разных наград, являюсь почетным гражданином села Барабой.
Большая у вас семья?
У нас с женой сын и дочь, четверо внуков и правнуки, но все они живут в Бельгии.
Как вспоминаете жизнь в СССР?
Хорошо, потому что моя молодость, зрелость и фактически вся жизнь, за которую много чего удалось совершить, пришлись на то время.
Думали когда-нибудь, что он распадется?
Даже и представить такого не мог. А вот мой свекор был на редкость мудрый человек, так он предсказывал, что тем и закончится.
Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.
Вот к нему отношусь крайне отрицательно. Советский Союз потому и развалился, что руководство не смогло перетянуть народ на свою сторону. Ошиблось в каких-то важных вопросах. В Молдавии, например, в отношении к советской власти крайне отрицательно сказались репрессии, а также этот голод 1946-47 годов. Я лично видел, как на дорогах лежали и умирали, опухшие от голода люди… Прохожие давали им по кусочку чего-то, но они даже не могли жевать…
Что вы думаете о будущем Молдовы?
Европа – вот единственное направление для нас. Но не через Румынию, а напрямую. У Румынии и своих нерешенных проблем хватает, так что объединение если и произойдет, то не сейчас. Нужно какое-то время для этого. Но то, что Румыния живет лучше нас, это очевидно. У них, конечно, случаются моменты нестабильности в политике, но в целом это прогрессивная страна и жизнь у них стабильная, поэтому румыны гордятся своей родиной.
 |
|
Торжественная церемония на румынском воинском кладбище в молдавском селе Цыганка. (01.08.2008 г.) (Слева – король Михай I-й, Ион Маху - 2-й справа) |
При слове война, о чем думаете, прежде всего?
Что есть какая-то сила, которая хранит человека. Сколько всего я прошел, сколько раз мог погибнуть, но меня словно кто-то оберегал. Ведь я мог и заболеть, и волки могли загрызть, мог упасть в снег и замерзнуть. А сколько раз по пути домой у меня мелькала мысль – лучше бы я умер прямо сейчас… Но я всю жизнь был очень везучим, потому что жил честно. Могу вам рассказать такой интересный случай.
Это случилось в 44-м году, когда я возвращался из отпуска в училище. С оказией я оказался на вокзале во Флорештах, и когда подошел поезд, сел в него. Но как по молодости мы все делаем: положил багаж, а сам вышел в тамбур. Когда поезд тронулся, смотрю, по перрону бежит девушка с двумя чемоданами. Высокая, интересная, в туфлях на каблуках, в общем, презентабельная такая. Пока добежала до вагона, поезд уже немного набрал ход. Она поставила большой чемодан вперёд, а сама поднимается с маленьким чемоданом в руке, но ее видимо качнуло, потому что она схватилась за поручень, а маленький чемодан выпустила и он упал на перрон.
А я ехал на два вагона сзади, увидел, что случилось, спрыгнул, схватил ее чемодан и успел запрыгнуть обратно. Но она меня не видела и у нее началась истерика. Она так кричала, так плакала, что перепугала всех пассажиров. Но между вагонами тогда проходов не было, и чтобы передать ей чемодан мне пришлось ждать ближайшей остановки. А как назло поезд ехал довольно долго.
Наконец, на какой-то станции поезд остановился, и я пошел вернуть ей чемодан. Захожу в вагон, а она просто в ужасном состоянии. Рыдает: «Я пропала! Все пропало!» И тут я подхожу: «Все, девушка, успокойтесь, вот ваш чемодан!» Она посмотрела на меня красными опухшими глазами и словно не поняла. Опять плачет… Тут уже все люди стали ее успокаивать: «Вот же ваш чемодан!» В общем, еле успокоили ее.
Когда она совсем успокоилась, она мне все рассказала. Оказывается, в том чемодане она везла целое богатство. Сама она была студентка, а ее родители, какие-то крупные чиновники, продали всю, что можно, и дали ей деньги, чтобы она отвезла их тёте, которая должна была купить ей дом в Бухаресте.
В общем, пока доехали до Ясс успели немного подружиться. Но ей нужно было ехать дальше в Бухарест и она попросила меня ее проводить. Погуляли немного по городу. Большой чемодан сдали в багаж, а маленький носили с собой. В общем, попрощались как друзья и в надежде, что ещё встретимся. Но я ее предупредил: «Никому не говори, что у тебя деньги в чемодане. Убьют! И не ходи одна с такими деньгами. Договорись, чтобы тебя встретили и проводили!»
Прошло лет двадцать, и как-то по долгу службы я оказался в Сороках на собрании, посвящённом развитию образования. Когда собрание закончилось, смотрю, какая-то женщина вокруг меня вьётся. В конце концов, она решила подойти. «Вы Маху?» - «Да». «Помните девушку с чемоданом? Это я!» Она пригласила меня домой, познакомила с мужем.
Оказывается, тетя ей все-таки купила дом в Бухаресте, но во время бомбёжки и её дом, и дом тетки были разрушены, и она снова оказалась ни с чем. Но в Яссах она познакомилась с парнем, который окончил технический лицей в Сороках. Они подружились и, в конце концов, он уговорил её вернуться обратно домой. Вот такая история. Надо же было купить дом в Бухаресте, чтобы его разбомбило, и потом в итоге вернуться обратно в Сороки! Мы сидели и вспоминали, как всё было. Вся ее семья знала эту историю. Да, столько времени прошло с тех пор. Целая жизнь…
| Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |
Автор сердечно благодарит Инну Знаменскую за помощь в создании интервью.