Родился я в 1921 году в Ботошань (город на северо-востоке Румынии). Отец работал директором школы, а мама учительница. В Ботошань я учился в лицее «Аугуст Лауриан» (August Treboniu Laurian – румынский филолог, историк и политик XIX века – прим.ред.).
Говорят, что в румынских школах царила жестокая дисциплина.
Не могу сказать, что дисциплина была прямо жестокая. По нынешним временам – да, очень строго, но тогда так было принято. Например, большинство учителей наказывали за непослушание ударами линейки по рукам. До четырёх ударов было вполне достаточно.
Потом я окончил военный лицей в Черновцах и в 1940 году поступил в артиллерийское училище в Питештах (город в центральной части Румынии – прим.ред.)
|
А в это время уже чувствовалось, что скоро начнется война?
Расскажу вам что-то интересное. Когда 1-го сентября 1939 года немцы напали на Польшу, я учился в военном лицее в Черновцах. А там же Польша совсем близко, так мы наблюдали, как через город хлынул вал беженцев. Беженцы приезжали и на машинах, и на повозках, шли пешком, женщины, дети, старики. Даже видели, как на аэродром в Черновцах приземлялись самолёты с польскими беженцами. Чаще всего они направлялись в Констанцу, а оттуда на кораблях уплывали в Англию и другие страны.
А в 41-м я уже учился в артиллерийском училище в Питештах. Помню, в один день на полигоне мы встретили немецкую часть. В качестве инструкторов они должны были готовить наши войска. Так я впервые встретился с немцами. А первые советские войска я встретил в 44-м в Турну-Северин (город на юго-западе Румынии – прим.ред.) Таким образом, мне довелось общаться со всеми сторонами конфликта: немцами, русскими, поляками.
Расскажите, пожалуйста, про учёбу в училище. Как учились, отдыхали, какая была дисциплина? Спрашиваю потому, что у нас принято считать, что в румынской армии царила палочная дисциплина.
Я не считаю, что у нас была какая-то особенно строгая дисциплина. Обычная, как и в любой другой армии. В училище, например, в основном практиковали два вида наказаний. Первое – лишение увольнения по воскресеньям. Второе – вечером сажали на одну ночь на гауптвахту - специальную комнату. Хотя был ещё и карцер. Это такая деревянная клетка, в который человек мог только стоять. Но тоже максимум на одну ночь.
Каждый вечер в 20-00 проводились проверки, и начальник школы объявлял – сегодня гауптвахтой наказан, допустим Попеску или другой курсант. Но я за два года обучения, ни разу не был наказан, ни гауптвахтой, ни карцером. Потому что как и любой нормальный солдат я дорожил возможностью пойти в увольнение, и старался ничего не нарушать.
По воскресеньям во второй половине дня, когда отпускали в увольнения, проводились тщательные проверки – чтобы у всех была чистая форма, обувь, напоминали, как себя вести. Мы гуляли по городу, знакомились с девушками, многие из наших ребят потом на них и женились. Что интересно, мне запомнилось, что в Черновцах население в основном говорило по-немецки. А почему? Потому что Буковина ещё с XIX-го века была оккупирована Австрией, поэтому там все знали немецкий язык. В самих же Черновцах примерно половина разговаривала по-немецки, а половина по-украински. Мы как-то даже решили устроить опрос, чтобы выяснить для себя этот вопрос. На улицах опрашивали прохожих, и в итоге подтвердилось, что, примерно, 50 на 50.
На танцы ходили?
Танцевать мне всегда нравилось, и везде: в школе, в военном училище, я являлся участником танцевальных коллективов. В военных училищах за 101 день до выпуска всегда организовывали праздники с танцами.
Помните, что испытали, когда узнали, что началась война?
Радости уж точно не испытал. Потому что у меня среди друзей и приятелей были самые разные ребята: и венгры, и поляки, и даже русские из Бессарабии.
Училище мы окончили только через год. 10-го мая 1942 года получили погоны младших лейтенантов, а уже в начале июня отправились на фронт. Я получил назначение в 5-ю кавалерийскую дивизию, которая находилась в районе Мариуполя. Поездом добирался туда несколько дней. На месте сразу же был назначен командиром батареи противотанковых пушек во 2-й конный артполк.
Простояли сколько-то на берегу Азовского моря, а через залив видели какой-то город (вероятно Ейск – прим.ред.) Но там мы практически не воевали. Только однажды ночью, несколько раз выстрелили в море и на этом всё закончилось.
3-го или 4-го июля нас направили вперед, и мы через Ростов двинулись на Кавказ. Обошли Анапу и другие населённые пункты, которые я сейчас уже не помню. В общем, пересекли всю Кубань, и там находились около трёх месяцев. Вот в этом походе, пришлось пострелять. В некоторые дни мы производили по сто выстрелов.
Первый бой запомнили?
Это случилось на каком-то канале или протоке, вот там получился очень тяжёлый, по-настоящему бой. Мы много стреляли из орудий, сделали более ста залпов. Благо нас хорошо снабжали, мы никогда не испытывали нехватки боеприпасов.
А я хоть и был командиром батареи, но не мог видеть всей картины боя. Через офицера связи получал приказ, когда и куда стрелять, но противника и результатов своей стрельбы я там не видел.
А помните, что вы испытывали в бою: страх, возбуждение или просто работа?
Радоваться было нечему, потому что шла война, и всё было тяжело. Независимо от должности и звания, и места где находишься. И с продвижением, и с ночлегом, и с питанием, всё обстояло очень непросто. И многое зависело, от того, как человек привыкал. Страдание зависит от привычки. Так что на фронте я никогда не радовался. Там человек сконцентрирован лишь на том, как бы выжить.
Потом я в Анапе около месяца командовал береговой батареей, захваченной у Красной Армии. Батарея стояла на берегу моря, и была очень хорошо укреплена – бетонные укрепления, орудия с очень длинными стволами. Но мы из них почти не стреляли, всего несколько раз.
Потом нас эшелонами отправили в Калмыцкие степи. Принимал участие в боях, которые там проходили. Но потом я заболел гепатитом и попал в госпиталь в Ясиноватой. Там лечился около трёх недель, после чего был направлен на Дон.
Мы оказались всего в двух железнодорожных станциях южнее Сталинграда, на южном фасе Сталинградского сражения. Там мы поддерживали огнём другие румынские части. Потери у нас были не очень большие, и мы думали, что к Рождеству продолжим наступление. Однако в наступление пошла Красная Армия.
В конце ноября, или даже в декабре мы готовились наступать, но на десять минут раньше назначенного времени в наступление пошли советские части. С танками. В моей батарее было пять орудий. Но стояли такие морозы, и земля так промёрзла, что мы не могли окопать орудия. Мы готовились открыть огонь, как вдруг начала стрельбу советская артиллерия. Когда я опомнился, танки уже оказались на батарее. Один из танков даже раздавил орудие. Пришлось бросить все орудия, и отойти в ближайшее село. Там мы переформировались, организовались, но тут подошли немецкие части. Они стали сдерживать советские части, а все румынские части получили приказ отступать.
Мороз, сильный ветер, и мы держались за лошадей, потому что сами уже не могли идти. Болели ноги, колени… Так мы отступили за Дон, и дошли до самого Мариуполя. К тому же по дороге меня ещё и ранило. Мы стояли на окраине какого-то большого села, как вдруг нашу позицию обнаружили и обстреляли из миномётов. Одна мина упала прямо на батарею, и осколок зацепил мне бедро. Но ранение оказалось лёгкое, и я остался в батарее.
Только в Мариуполе нас остановили, и стали организовывать. Со всего нашего полка сформировали один дивизион из трёх батарей. В таком составе он остался воевать дальше. А большинство из оставшихся получили приказ вернуться в Румынию. Эшелоном мы приехали опять в Ботошань. Запомнилось, что поезда буквально кишели блохами и клопами. И в 1-м классе, и во 2-м их было полно. Кроме того, вшей было столько… На фронте в каждом подразделении у санитара был какой-то бидон с химической жидкостью, которую использовали в борьбе с этой заразой. А по дороге домой, на каждом вокзале стояли санитары, они даже не спрашивали, просто обрабатывали всех подряд, кто сходил с поезда. Но это мало помогало. Когда я вернулся домой, то первым же делом пошел в сарай. Там всё снял с себя, и пошел мыться. Мама дала мне новую одежду, а ту выкинули.
На родине мы вначале в основном лечились, приходили в себя, и только потом приступили к переформированию. Весь 1943 год я занимался подготовкой новобранцев.
В начале 44-го часть опять была реформирована, заменили материальную часть. Мы получили пушки, которые немцы захватили в Югославии. Полк даже переименовали во 2-й моторизованный артполк, хотя мы как были на конной тяге, так и остались. Имели всего несколько машин для обеспечения. Надо сказать, что у нас в полку на фронте погибло больше лошадей, чем солдат. Очень много…
После переформирования, в марте 44-го нас отправили на север Бессарабии, в район города Бельцы. Как только перешли Днестр, сразу вступили в бой. Потом я со своей батареей оказался прямо на окраине Бельц, рядом с каким-то аэродромом.
Там мы провоевали дней пять, после чего советские части перешли в наступление, и мы получили приказ отступать. Мне пришлось уходить из Бельц одним из последних. Опять очень тяжёлое отступление: шёл снег, дороги развезло, и мы никак не могли подняться на какую-то высоту. А советские части уже вошли в село за нашей спиной. Примерно в три часа ночи опять попытались подняться на высоту. Сыпали на дорогу сено, солому, всё, что было под рукой. И каждое орудие, повозку, толкали все вместе. В итоге поднялись, с большим трудом перешли Прут и оказались в Румынии.
Приехали в Яссы, и расположились в северной части города. Наши орудия стояли в пригороде, а русские подошли на три-четыре километра к городу. Здесь произошли жестокие бои. В них я участвовал примерно месяц, а потом, прямо во время боёв меня вдруг отозвали и отправили за Бухарест, в Тыргу-Жиу, в части, которые занимались подготовкой призывников. Поэтому 23-е августа (день, когда Румыния перешла на сторону антигитлеровской коалиции – прим.ред.) я встретил в румыно-германском центре переподготовки резервистов.
23-го августа было объявлено о прекращении боевых действий, а уже через два-три дня получили приказ отбыть в Турну-Северин, чтобы противостоять отступающим по Дунаю немецким частям. Там в селе Груя у нас произошли тяжёлые бои с немцами.
Немецкие корабли были оснащены зенитками, и в первую очередь они стремились уничтожить именно нас - артиллерию. Это был настоящий огненный смерч… Взрывы шли один за другим, причём, снаряды рвались через каждые 4-5 метров и сбоку, и сверху, шёл настоящий дождь из осколков. Там я прошёл, как говорится, по острию ножа… Просто повезло, что остался целым и невредимым. Во время боя у нас разбили два орудия, но и мы потопили три судна. Через несколько дней немцы поняли, что по реке им не прорваться, сами затопили все свои суда, и отступали уже пешим порядком.
Оттуда нас вернули обратно, и по пути мы встретили советские войска, которые шли в Югославию и Венгрию. Румынские войска стали вести боевые действия совместно с советскими частями, но меня опять оставили в этом центре по переподготовке. Там я занимался с резервистами до начала 1945 года, а потом нас отправили в Чехословакию.
9-е мая я встретил в поезде по пути в Прагу. Там пробыли ещё несколько дней, а потом румынские части отозвали на родину, и весь 45-й год я занимался подготовкой солдат. Вот и весь мой боевой путь.
У вас есть награды за бои в России?
Да, меня наградили двумя орденами: «Steaua României» («Звезда Румынии») и «Coroana României» («Корона Румынии»). Не думаю, что за какие-то конкретные эпизоды, просто за участие. Но уже позже, в советское время вышел указ, сдать все прежние награды, и пришлось сдать и эти ордена, и наградную саблю, и пистолет.
|
|
|
Корона Румынии |
Звезда Румынии |
|
Вы воевали и против Красной Армии и против немцев. Можете как-то их сравнить?
Немцы были лучше организованны. Очень хорошо.
Советские танки различали по типам?
Да, различали. Поскольку в Красной Армии были не только советские танки, но и английские, и американские: «Генерал Ли», «Шерман». Такой я видел около Ясс. Там же я видел и самоходное орудие большого калибра. Когда нас атаковали, мы защищались. Мы же были противотанковая артиллерия.
А куда старались стрелять, в лоб или в бок?
Во время боя не всегда выбираешь, просто выбирали цель, а стреляли, куда получится.
Подбитые танки считали?
Конечно, мы как-то считали, рапортовали наверх, а уже в штабе вели учёт.
А какие типы снарядов чаще всего использовали?
В основном осколочно-фугасные, а вот противотанковых было очень мало. Мы их всегда берегли и до десяти штук всегда держали в запасе.
Трофейное оружие приходилось использовать?
Ну, я же рассказывал, что под Анапой командовал береговой батареей захваченной у русских. А один раз нам досталась пушка большого калибра. Мы даже нашли инструкцию к ней, оказалось, что оно очень старое. Вообще, всякое оружие попадалось, от пистолетов, до «катюш». Мы его разбирали, изучали. Русское оружие, как правило, очень простое в обращении, меньше автоматики. А немецкое обычно с быстрым отстрелом, но эффект был примерно одинаковым.
Под «катюши» не попадали?
Это был настоящий сюрприз для нас, у немцев подобного оружия не было. Но я лично под «катюшу» не попадал.
Среди ваших солдат были венгры или бессарабцы?
Венгры всегда были. А бессарабцев мы не отличали от простых румын. Одна из моих сестёр даже вышла замуж за бессарабца. (Бессарабия – историческая область в юго-восточной Европе, расположенная между Черным морем и реками Дунай, Прут и Днестр – прим.ред.)
А в полку, например, или в дивизии случались конфликты между венграми и румынами?
Нет, никогда, потому что венгров было мало. Когда начиналась подготовка, многие из них ещё не очень разговаривали по-румынски. Но через какое-то время уже все говорили нормально.
В румынской армии питание у офицеров и солдат как-то отличалось?
На фронте никаких отличий, все питались одинаково. А в мирное время да. В некоторых частях даже было по три кухни. Потому что у офицеров отдельное ресторанное питание, и у субофицеров (младший командный состав – прим.ред.) тоже лучше, чем у солдат. Но у субофицеров это не везде соблюдалось.
Праздники, рождество, например, как отмечали?
Не помню уже точно, вроде никак. Каждый только получал половину вина и что-то типа сдобного: пирожное или плацинду.
Офицеры могли ударить солдата?
Иногда такое случалось, но только из-за очень серьёзных нарушений. Помню, в один момент маршал Антонеску даже ввёл в войсках наказание - десять ударов плетью по заднице перед строем подразделения. Но при этом обязательно должен был присутствовать врач.
А были случаи неподчинения приказу?
Почти нет, очень редко. Когда мы уже были на фронте здесь, в Румынии, то однажды двое солдат дезертировали и сбежали домой. Потому что советская авиация сбрасывала листовки, в которых призывали сдаваться, и обещали сохранить жизнь. Такая листовка являлась пропуском через линию фронта.
А за чтение этих листовок наказывали?
Нет, потому что невозможно было всех наказать. Ведь самолет пролетит, и сбрасывает столько, что практически у всех солдат были такие листовки. А когда мы стояли к северу от Ясс, там на линию фронта приезжали советские машины с громкоговорителями, и агитировали сдаваться в плен. И даже бывали случаи, когда туда приводили жен офицеров или солдат, и они по радио обращались к своим мужьям и другим солдатам, плакали, и призывали сдаваться в плен.
А на вас такая пропаганда действовала?
Лично я никогда не думал о том, чтобы сдаться в плен. Даже подумать не мог, чтобы перейти на другую сторону.
Приходилось ли видеть короля Михая или маршала Антонеску?
Только Антонеску видел. Он ведь неоднократно выезжал на фронт. Приезжал на специальном поезде, всегда в сопровождении свиты из генералов и чиновников.
Какие отношения были между румынскими и немецкими солдатами?
Надо признать, что прохладные. Дружбы не было. Немецкие инструкторы готовили румынских солдат, я даже учился в Германии на специальных курсах, но отношения всегда были прохладные. Чисто служебные. Если они ничего не говорили, я молчал и не спрашивал. А на фронте был даже такой случай.
Когда мы шли по калмыцкой степи, конь подо мной наступил на камень, я упал вместе с ним, и ударился головой и рукой. Это увидела какая-то русская женщина. Она подошла, взяла меня за руку и отвела в немецкий госпиталь. Там мне перевязали руку, сделали вроде радиографию головы и сразу отправили обратно. Получается, что русская женщина, с которой мы воевали, повела меня спасать, а немцы практически отказали в помощи.
А в целом как относилось к вам местное население в России?
За три месяца, что я там пробыл, у меня с местным населением всегда были хорошие отношения. На Азовском море до нас там были немцы, и когда мы прибыли туда, мы обратили внимание, что местное население было напугано жестоким поведением немцев. Румынские войска в их глазах выглядели гораздо лучше. На берегу были отличные пляжи, там отдыхали местные жители, и никто из нас их не трогал. А когда мы наступали на Кавказ, то в одном месте отошли от дороги, и немного заблудились. И тогда одна местная женщина с мужем вывели нас на дорогу. Или вот ещё показательный случай.
В каком-то селе мы остановились на ночлег в доме одного крестьянина. Сам он пожилой, но у него была дочь лет восемнадцати, и они с женой очень боялись за неё. Потому что немцы угоняли молодёжь на работу в Германию. Мы пробыли у них около трёх дней, и когда уходили, муж с женой обратились ко мне с просьбой, забрать их дочь с собой, лишь бы немцы не угнали её. Меня поразило их душевное состояние и доверие ко мне. Я всегда поступал правильно, поэтому у меня везде складывались хорошие отношения с местными жителями.
А интимные отношения с местными девушками запрещались?
Нет, не запрещались, но просто потому, что никто не думал об этом.
Немцам, например, русские женщины казались грязными и некультурными. А как вам?
Нет, мы считали их нормальными. Если стояли где-то на постое, то всегда общались, вместе кушали.
В румынских частях работали публичные дома?
Я слышал, что у немцев есть такое, но я даже не слышал о подобном в румынских частях.
Как сами считаете, что вам помогло остаться живым?
Случайность. Я ведь мог погибнуть тысячу раз, каждый день. Сколько я видел раненых, которые кричали: «Мамочка! Мамочка, помоги…» Но я верил в бога и он мне помог. Каждый верующий человек в тяжелую минуту обращается к Богу.
Как вы для себя сформулировали ответ на вопрос – за что я воевал?
Лично у меня не было какой-то ненависти ни к советским людям, ни к немцам. Просто шла жестокая война, и наш долг был воевать, и найти возможность остаться живым.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь.
Я прослужил в армии до 1973 года. Потом служил в милиции, дослужился до генерала. Но это звание мне сейчас ничего не даёт. Когда вышел на пенсию, участвовал здесь в Яссах в организации совета ветеранов войны и антифашистов. С 1998 года эта организация называется «национальная ассоциация ветеранов войны». Потом меня избрали председателем комитета Ясского уезда. Первоначально в него вошли пять тысяч ветеранов, но в настоящее время осталось не более ста человек.
|
| Интервью: | С.Смоляков |
| Перевод на интервью: | Анка Урик |
| Перевод и лит. обработка: | Н.Чобану |