Jiřina Zelená

Опубликовано 03 января 2016 года

8703 0

Я родилась в 1923 г. в небольшом городе Хрудим в восточной Богемии. Мой отец был часовщиком. Еще в школе я начала изучать немецкий язык, когда мне было лет 9. Меня послали в Судец, в немецкую семью, которая говорила только по-немецки. Когда я приехала туда, то не понимала ни единого слова, но должна была хоть что-то выучить за мои первые летние каникулы, то есть за 7 недель или около того.

Я начала понимать по-немецки, и меня даже обижали слова женщины, у которой я жила, которая говорила другим: "Да, она вообще ничего не понимает". Нет, я понимала. На следующий год было лучше. Потом я пошла в старшие классы, гимназию, как у нас это называлось, учила и читала немецкие книги. Так как мой первый иностранный язык был немецкий, я сдала государственный экзамен, чтобы мне разрешили его преподавать во время войны. Я очень ценила и немецкую культуру, и немецкую литературу в это время. Но все же не прочитала так много книг по-немецки, как я прочитала позже по-русски. Вообще я считаю, что русская литература XIX века лучшая в мире, лучше, чем английская, за исключением Джейн Остин.

Впоследствии я также выучила русский, чтобы разговаривать с советскими военными. К счастью, в городе была целая библиотека русских книг, классической литературы и к концу войны я уже могла читать Тургенева, Горького, но в основном авторов XIX века. Да, и читала я в старой орфографии!

Так случилось, что и музейные книги, и библиотека достались городу от одного гражданина, который завещал эти ценности городу. И вообще, хоть Хрудим и был маленьким городком, где жило всего 20-30 тысяч человек, но раньше его называли Афинами восточной Богемии. В нем было школ, он был тихим, спокойным, погруженным в культуру и музыку, до войны у нас был театр. Я помню, что когда мне было 9-10 лет, то я исполняла главную роль в детском спектакле по случаю его открытия. Помню, что после войны я попыталась организовать приветственное представление для советской армии, и глава Хрудима, когда я рассказала ему о моем плане, ответил, что он позаботится об этом. Русские отобрали группу солдат, и когда приехали артисты, певцы и танцоры, мы устроили концерт с чешскими стихами и русскими песнями. Небольшой концерт получился очень милым.

У вас была обеспеченная семья?

Вы знаете, нет, особенно это проявилось во время кризиса 1929-1933 годов, нам было очень непросто выжить. У меня никогда не было чувства превосходства. Мои бабушка и дедушка жили в деревне и я часто, особенно до школы, бывала у них. Там я начала ощущать разницу между бедными и богатыми. Деревня была очень расслоена в то время. Мои родственники были на одну ступень выше, чем самые низкие слои деревенского общества. Низший слой составляли люди, которые приезжали в деревню на лето, на заработки у кулаков, а на зиму они должны были уехать. Жили они очень бедно. Однажды я пошла в дом к таким людям, присмотреть за детьми моего возраста и младше, которые еще не ходили в школу. Я была в ужасе! Я понимала, что кулаки открыто действуют в деревне, как люди "высшего сорта", хоть они и организовывали деревенскую жизнь. Несмотря на то, что я сама была еще мала, однако все это я чувствовала. А потом были тревожные годы кризиса….

В Чехию он пришел где-то в 1930-31 гг. и это были по-настоящему трудные времена. Я училась в то время в гимназии и чувствовала, что по сравнению с положением других девочек в классе моя семья живет очень бедно. Например, у нас не было своей домашней библиотеки. Я училась хорошо, поэтому могла брать книги не только из городской библиотеки, но и из частных библиотек моих одноклассниц.

Окончив школу в 1942, я хотела получать высшее образование, но после начала немецкой оккупации это стало невозможным, все чешские высшие учебные заведения были закрыты, и поданное мной заявление осталось без ответа. Существовал единственный способ: необходимо было попросить разрешения у немцев учиться в их университете. Немногие соглашались на такое. Я тоже не могла, это воспринималось как измена. Мне пришлось стать ученицей в магазине у моего отца, что было допустимо. Был еще вариант пойти на завод, производить оружие. Все это время я на самом деле не училась часовому делу, а продолжала свое образование и сдала экзамены по немецкому и английскому.

Много ли немцев жило в городе?

Была всего лишь небольшая группа, чтобы формально в нужный момент захватить город. Как Вы, наверное, знаете, было два этапа по захвату нашей территории: первый – когда забрали все судетские территории, а потом мы были полностью оккупированы. После оккупации, основные силы немцев были сосредоточены в городе побольше – Пардубице, рядом с Хрудимом. Таким образом, немецкий штаб по восточной Богемии располагался в Пардубице, а не в Хрудиме.

Тяжело приходилось при немецкой оккупации?

Вы знаете, для меня она не была тяжелой по сравнению с другими. У меня была подруга, еврейка, ее забрали в концлагерь. И перед ее отправкой мы встретились. Она с надеждой смотрела в будущее, но, конечно, никто из ее семьи не вернулся…

До появления нашей группы в городе подпольно работали два коммунистических комитета, но их обнаружила немецкая полиция, и все были отправлены в концлагеря. Поэтому мы оказались третьей группой коммунистов-подпольщиков. Кроме того, как потом выяснилось, военные тоже устраивали какие-то саботажи.

Как вы присоединились к сопротивлению?

В 1944 я присоединилась к коммунистической группе, где мы читали книги левого толка, даже “Капитал” Маркса, а затем учили других тому, что в них написано. Потом, в том же году, появился Василь Киш, из Советской России. Он был одним из пяти десантников, выживших после нападения немцев при заброске. Их самолет попал под сильный огонь зенитной артиллерии с военного аэродрома, и, во время непредвиденного десантирования, большая часть группы была уничтожена. Так Василь Киш появился в восточной Богемии, где создал и возглавил нашу группу, которая потом стала называться “группа Свободы”, по имени генерала, руководившего Чехословацким корпусом в Советской армии. Они стали делать диверсионные вылазки: воровали бензин с железнодорожной станции, уничтожали рельсы и разрушали мосты.

Расскажите, пожалуйста, о нем поподробнее.

Когда мы впервые встретились, я предложила ему обосноваться в нашем доме, но родители не позволили. Отец с мамой были напуганы, ведь это было бы очень опасно не только для семьи, но и для Киша: в нашем доме был только один выход, и даже через крышу было бы невозможно убежать. Я помогла ему укрыться в церковной башне, но и это место оказалось ловушкой, и для Киша нашли новое убежище. Там он мог спрятаться в саду за домом и за магазином, где продавали молоко и хлеб. Можно было незаметно войти в магазин, потом пройти в прилегающую комнату. В этом месте они и устроились, а я снабжала их всем необходимым для жизни.

Некоторые его люди, организовывали диверсии, другие были просто рассредоточены по всему городу. Одной из целей Василя Киша было собрать комитет городского правления, который возглавил бы город после освобождения. Поэтому я поддерживала связь с третьими лицами и устраивала их встречи с Кишем и другими руководителями группы.

Очень много людей погибло прежде чем мы смогли сделать что-то сделать. В конце апреля 1945 г. один молодой человек из нашей группы был схвачен немцами, они пытали его, чтобы он сознался и раскрыл действия нашей группы, но он погиб, так нив чем и не признавшись. Благодаря нему, мы выжили и увидели прибытие советских войск. В то время мне было 20-22 года, поэтому я не испытывала никакого страха. Ведь никогда не знаешь, что то, что происходит и есть что-то очень значительное. Конечно, ты принимаешь реальность, но и знаешь, что выживешь. И мы все выжили. Не было у нас никакого героизма. Это просто было долгом и желанием бороться с немцами, которые так очевидно ошибались, и так очевидно были воплощением зла. И конечно, я не могла оставаться в стороне, или прятаться, ничего не предпринимая.

5 мая началось восстание, и комитет собрался в нашем доме. Я попросила своих родителей уйти: городская ратуша, была занята немцами. Так они заседали целых 5 дней в нашем доме. Партизаны пытались освободить город, но они были неопытны и плохо вооружены, поэтому у них ничего не вышло.

Когда в Хрудим, на площадь перед церковью, вошла Советская армия, то мы увидели, как немцы покидают город, а русские входят в него. До этого наш комитет договорился с немцами, что они не уйдут из города, а сдадутся. Но они не хотели, конечно, сдаваться, немцы были сильнее нас и поэтому, к сожалению, ушли с оружием в руках. Но, тем не менее, нам удалось помешать группе СС, которая до прихода русских хотела уничтожить как можно больше людей.

Появление советских войск, то это был праздник, мы были очень счастливы и это правда. Если бы не советские солдаты, не русские, то наш народ не выжил бы, как нация, так как не было никакой другой силы, которая могла бы и хотела нам помочь. Мы были на грани уничтожения, все нас просто бросили, кроме Советской России, но их предложение помочь нам было слишком нереалистично, на фоне отношений с Польшей и вмешательством в ее дела.

Что вы делали после того как закончилась война?

После войны я уехала учиться в Прагу. Мой отец положил небольшую сумму на сберегательный счет в банке. Но деньги эти не были доступны после войны, их можно было использовать только на образование. Поэтому я каждый месяц могла брать какие-то деньги с этого вклада на оплату моего обучения в Праге. Эти сбережения нельзя было использовать никак иначе, поэтому оставшаяся сумма просто "сгорела". Однако я считаю, что деньги все-таки были потрачены с пользой. С одной стороны, я должна была моим родителям, но с другой стороны, они напрямую меня финансово не поддерживали, т.е. они не должны были чем-то жертвовать ради моей учебы.

А потом наступил 1948 год, к власти пришли коммунисты. В стране наступил разлад, не миновал он и мою семью. Мои родители меня поддерживали во время войны, они давали деньги для партизан. Мы договорились, что держать Василя Киша в нашем доме нельзя, это не разумно, но они всегда помогут мне деньгами, если это потребуется. Так и было, но потом в 1948-м все изменилось. Я была коммунистом с мая 1945, много читала литературы, и по прочтении Маркса, я поняла, что надо перестроить мир на научной основе. Родители же после войны стали противниками прихода к власти коммунистов. Тогда в 1948-м я приехала домой, и мы очень бурно обсуждали политическую обстановку, и родители заявили, что если я против и не поддерживаю их мнение, то я могу идти на все четыре стороны, и мне пришлось уехать.

А потом Вы восстановили отношения?

После смерти моего первого ребенка. Он умер когда ему было 3 года, моя мама приехала в Прагу и мы помирились. Они тогда потеряли всю собственность, кроме дома, в котором они могли жить, я их поддерживала материально. Я понимала, как сложно им жить и была очень рада, что могу это делать.

После окончания университета Вы стали заниматься наукой?

Да, я работала в Академии наук и занималась нейробиологией

Как сложилась ваша научная деятельность?

Я руководила небольшой исследовательской группой, активно сотрудничала с зарубежными коллегами и печатала свои статьи в основном на иностранных языках. Я активно сотрудничала по научной линии с Сантаго Таем, который активно участвовал в венгерском восстании, а потом стал руководителем Венгерской Академии Наук, а в то время он был университетским профессором в Пеште. Мы работали вместе, у меня это был первый выезд заграницу и мы написали несколько работ. Все так продолжалось: он исследовал мозг, я – периферические нервы. Он уговаривал меня принять американский грант еще в конце 50-х – начале 60-х, сказал, что рекомендует меня туда, если я захочу изучать мозг

1967 г. я получила американский грант, но глава нашей академии наук решил, что мне нельзя ехать.. Мне пришлось извиняться, что я не могу воспользоваться грантом, и они сказали, хорошо, возможно на будущий год. Тогда у меня уже была своя исследовательская группа, и я не хотела…просто отказалась, не знаю. Невозможно уже исправить какие-то решения. Так моя поездка в США была отложена до 1968 г. Хотя у меня была совместная работа со Швецией и Англией, и в обеих странах я была дважды. Я в основном печатала свои статьи за границей, потому писала их по-английски. Для меня это естественно, так, кстати, случился мой первый конфликт с Сантаго Таем. Я сказала ему, что мы должны опубликовать результаты нашей работы в Nature. Я принесла статью на английском, чтобы послать ее туда.

Он отказался, сказав, что только что стал редактором одного немецкого журнала, что там и надо опубликовать нашу статью. Так мы ее "похоронили". Ну, конечно, он был на 10 лет старше меня: я всего лишь новичок, а он – профессор. Мне пришлось подчиниться, но я была очень разочарована, так как знала, что он не прав. Однако результаты нашей работы цитировали, не знаю, как статья просочилась, ведь это была Восточная Германия, и к тому же в то время журналы не рецензировались.

А в 1968 советские войска вторглись в Прагу. Поначалу я думала, что у нас будет так же, как и в Венгрии: что пройдет каких-то 3 года, и все вернется на круги своя. Я отложила поездку также потому, что у меня была семья, а в те времена семью с собой нельзя было брать. У меня были дети и муж, поэтому я пробыла там только 2 месяца, пытаясь быстро написать какую-нибудь работу. А в 1968 году мне пришлось решать: я думала взять с собой мою дочь, ей тогда было 12 лет, но получилось взять всю семью, правда только после советской оккупации. До этого мы отложили поездку на осень, а после оккупации – я думала, что вообще не смогу уехать, однако, напротив, теперь все могли путешествовать.

Советские войска заняли здание Академии, но, тем не менее, люди, ответственные за поездки, смогли выписать и подготовить нам все документы, мне и моему мужу, так как паспорта наши они хранили у себя дома. Вообще-то, мы откладывали еще и потому, что моего мужа пригласил венский университет читать лекции в течение 1 семестра, так он и сделал в 1-й половине года. Я была настроена очень скептически, как я уже говорила, я думала, что Советы никогда не позволят нам достаточно свободы, чтобы мы сами устраивали свои реформы. Потом они сказали, что это наше дело, и я поверила им, хотя было очень интересно, будет так или нет.

Мы уехали в США, но никогда не планировали остаться там навсегда. Я вернулась, но сначала вернулись мой муж и девочки, так как они хотели пойти в школу осенью, в 1969 году. А мне надо было закончить мои эксперименты, в Гарварде, где я и пробыла до декабря 1969 г., а в декабре вернулась. Я поехала через Англию, чтобы повидаться с друзьями, которые там жили.

Потому что я не могла оставаться в США, где как раз шла Вьетнамская война. Я была против войны, выступала с маршами протеста. С моими гарвардскими коллегами я обсуждала политическую ситуацию, но они были очень консервативны. Я знала, что делаю, но жить в США в то время я не могла. Хотя, конечно, там прекрасные музеи, например, бостонский. Мы недолго были и в Нью-Йорке, там мы тоже ходили по музеям, были даже в Метрополитен Опера. В Нью-Йорке была совсем другая ситуация, но там у меня не было возможности работать в моей области научных знаний.

По возвращении домой я приняла решение выйти из партии.

Что послужило причиной этого решения?

Наша партийная ячейка взбунтовалась, к нам пришли партийные чиновники в 1969, и закрыли ее, отобрав партбилеты для начала. Часть нашей группы прошла через какие-то процедуры, и некоторые остались в партии, но они должны были обещать, что подобное впредь не повторится. Я в это время сломала ногу и довольно долго лежала в больнице, перелом был серьезный. А когда вернулась, то мне сказали, что я должна остаться в партии. Меня пытались убедить, так как им нужны были люди с принципами, но я не могла остаться, не могла быть с теми, кто раньше были моими друзьями, а потом предали свои убеждения. Они сказали, что сделали это ради института, ведь большинство ученых были членами партии. И если бы мы все вышли из партии, то институт не смог бы существовать, но этого не случилось, институт по-прежнему функционировал, хотя было сказано, что тот, кто вышел из партии, скоро покинет и институт.

Я, конечно, не говорила, что я принципиально ухожу из партии, нет. Я сослалась на то, что больна, и у меня есть семья, и что я хотела бы продолжить свои исследования, поэтому времени на партийную деятельность у меня нет. Я никогда не имела какой-то серьезной ответственности, а просто руководила небольшой исследовательской группой.

Поэтому я осталась в институте вплоть до своего 54-летия. Тогда меня попросили уйти на пенсию, что стало неприятным сюрпризом, и выхода, казалось, не было. Я перепробовала все, но мне не удалось найти решения, чтобы остаться в институте. Однажды моя подруга, не из научной среды, сказала мне, что если я активно участвовала в сопротивлении, то имею право работать, сколько захочу. Но дело в том, что я поссорилась с партизанами в конце июня. Они хотели нажиться на том, что мы делали и приукрашали свои заслуги, а я настаивала на том, что мы ничего сверхъестественного не делали. Тогда мы поссорились, я попрощалась и уехала в Прагу. У меня было неофициальное подтверждение того, что я сотрудничала с партизанами, но оно не подходило. Поэтому, когда мне исполнилось 54 года, я вынуждена была искать людей из нашего партизанского штаба, чтобы они подтвердили мое участие в войне.

Василь был еще жив?

Да, они и подтвердили. Были очень дружелюбны и помогли мне. Все прошло гладко, в том числе и потому, что кто-то описал высадку парашютного десанта в восточной Богемии, произошедшего задолго до нашей встречи, упомянув мое имя. Поэтому все прошло отлично, в министерстве поняли, что мое подтверждение не фикция, и не была сделана по случаю.

Поэтому я осталась. Было трудно, но все же я могла продолжать работать с некоторыми из моих друзей, которые присылали мне необходимые реактивы и т.д., но потом, как это бывает в моей дисциплинарной области, мне понадобились генетически модифицированные животные, а с этим уже было сложнее. Конечно, у нас была своя животноводческая ферма, очень хорошая, благодаря которой я смогла продолжить мои эксперименты с крысами. Невозможно так генетически модифицировать, чтобы вывести чистую линию и поэтому я немного изменила свои эксперименты, а затем сравнивала результаты с работой других групп.

Ваш муж тоже вышел из партии, после 1968?

Нет, он остался в партии, потому мы чуть не развелись. Но потом мы поняли, что наши отношения намного сильнее, чем наши политические разногласия. Мы приняли решение терпеть взгляды друг друга, но вы знаете, все-таки сложно…Хотя Хенрик начал писать официальное письмо, в котором осуждал советскую оккупацию, говорил, что это большая ошибка.

А он тоже ученый?

Да, он философ-марксист. У меня его фамилия, моя девичья фамилия Топичева. Его книгу даже перевели и опубликовали в издательстве Оксфордского университета. Правда, он об этом не знал. Дело в том, что он вынужден был отдать все свои авторские права BerlinAcademyPress (Берлинскому академическому издательству). А они продали все права сначала в Западную Германию, потом в Англию, и у него вышло несколько переводов.

Вы поддерживали связи с российской наукой?

Практически, нет. У меня все начиналось с ориентации на русскую науку, но в то время в Пражский университет из России приехали так называемые эксперты. Университетом руководило министерство обороны, потому так в нем в основном были военные. Так вот я встретилась с одним генералом из этой делегации, и у меня было к нему много вопросов. Вообще я привыкла к дискуссиям в университетской среде, так как сама до академии провела 3 года в университете и я очень разочаровалась в этом генерале. Потом я изучила вопрос, и выяснила, что в России по моей проблеме немного специалистов. Я никогда не предпринимала попыток поехать в Россию, наоборот, даже отказывалась от каких-то встреч, потому что мне не хотелось бросать работу. Не разумно я поступала, так как пропустила конференцию в Армении и в Москве. А муж мой очень часто бывал в России.

 

Вы прожили свою жизнь в соответствии со своими принципами, это было трудно?

С одной стороны мне сопутствовала удача, но бывало и наоборот. Вы знаете, мы здесь ненадолго, но надо быть благодарным за возможность жить, видеть и узнавать все больше и больше с каждым днем, которым тебе дан. Очень страшно пережить своих детей и внуков, этого не должно быть, так не должно было случиться… За всю жизнь у меня было много болезней и серьезных! Я думала, что я уйду первая… Но я потеряла своего первого ребенка, когда мне было 30. Потом я потеряла мужа и еще одну дочь и 2 внуков, очень талантливых ребят. С этим оказалось еще сложнее жить. У меня случился инфаркт, но опять я выжила.

Дочь погибла в автокатастрофе. Она была врач, и у нее был американский титул MD. А грузовик, с румыном за рулем, смел их, когда они с детьми остановились на дороге. Они думали, что в безопасности, они припарковались… Самую младшую дочь, ей было 2 года, спасли водители, которые все видели, они подошли к машине, она не взорвалась, взяли девочку оттуда. Только она спаслась.

Существует две стороны жизни. Это трудно, но в тоже время может приносить вдохновение и счастье. Я убеждена, и согласна в этом с Максом Фришем, что мы поступили бы так же, будь у нас вторая попытка. Люди, конечно же, обладают свободой воли, но, тем не менее, обстоятельства вынуждают нас поступать так, а не иначе, не оставляя выбора как избежать иного развития событий. Я часто была не осторожна и ошибалась, но, думаю, поступила бы точно также, даже обладая тем опытом, который приходит с возрастом.

Конформизм – это не для Вас?

Думаю, что нет, и это определило мою судьбу после революции в 1989г. Когда я увидела что происходит, то стала понимать, что коммунизм был не так уж и плох. Однако это трудно, и я не могу присоединиться к левой партии, поскольку не осталось никого достойного. Люди есть люди и я не питаю никаких иллюзий насчет социал-демократии, но другие еще хуже. Вы знаете какая сейчас трудная ситуация. Но…Я патриот и мои корни здесь, именно поэтому я и не эмигрировала. И мне больно смотреть на то, что происходит, как гибнет вклад нашего поколения в культуру страны, сделанный в тяжелое время первой республики. Теперь все зависит от денег и я думаю, что небольшие страны должны прилагать усилия чтобы продолжать развиваться.

Я никогда не видела, чтобы идеи и предпочтения менялись настолько быстро как 1989 г., это было даже хуже чем в России. Были люди, которые терпели лишения при советской власти и они выбрали свою судьбу, сделав Карловы Вары своим родным городом. Теперь они затерялись во Франции и других странах.

Интервью, перевод и лит. обработка: А. Драбкин