Ehrichs Hinrich

Опубликовано 02 октября 2014 года

29404 0

- Вы записываете?

- Да. Это микрофон. У нас еще есть видео камера, мы будем записывать, если вы не возражаете.

- Я не возражаю. Мне нечего скрывать. У меня всегда были хорошие отношения с русским и украинским населением. Конечно, если на нас нападали, то бывало и так, что солдаты применяли больше силы, чем им разрешалось. И куриные яйца мы тоже воровали, и поросят забивали - без этого не обошлось. Но нас часто приглашали покушать… чаще, чем мы что-либо воровали.

- Назовите ваше полное имя, скажите, где вы родились, и кто были ваши родители.

- Я из Гнарренбурга [Gnarrenburg. В 50 км от Бремена], это в старом округе Бременфёрде [Bremervörde]. Считается, что англосаксы переселились на ту сторону [Ла-Манша] из нашей местности. У нас еще сохранился старый народный язык в качестве диалекта, он наполовину английский. Диалект называется платт-дойч, нижненемецкий язык.

В основном все мои предки крестьяне из протестантов-лютеран. Дедушка был вторым сыном в семье. У его старшего брата наблюдалась особенная жажда - он пропил все хозяйство. В поисках лучшей жизни дед переехал в Гнарренбург. Мой отец выучился на столяра и пошел работать шлифовщиком в столярную мастерскую. Потом родился я. Шел 1921-й год. После поражения в Первой мировой войне наступило очень тяжелое время. Еды было мало… если она вообще была. Обувь не покупали, ее делали сами из дерева! Одежду перешивали. Я хотел стать электриком, но не хватало учебных мест. Мы обрадовались тому, что к власти пришли нацисты, и снова появились хлеб и работа - как бы грустно это теперь не звучало.

В 1936-м году я окончил школу и прошел конфирмацию [обряд сознательного исповедания веры]. Так как я не смог получить учебное место, просто пошел на кирпичный завод и работал там разнорабочим. Целый день с шести утра до шести вечера я таскал кирпичи. Вообще-то я планировал свою жизнь по-другому, и не собирался заниматься переноской камней, поэтому, когда мне исполнилось 18, добровольно решил пойти в профессиональные солдаты. Для этого надо было написать заявление, пройти отбор и медкомиссию - точно так же, как и в России. Потом шло распределение. Для службы в определенных частях нужно было иметь определенную группу крови. У кого-то было плоскостопие, поэтому они не могли маршировать. Кто-то имел ограничения по зрению, ну и в таком духе… Я попал в пехоту, и 1-го декабря 1939-го года меня призвали.

В то время уже шла война с Польшей. Это ведь все ложь, что сейчас говорят про события в Польше. Мы просто хотели иметь коридор [в Восточную Пруссию]. Уже в апреле Польша заняла жесткую позицию. Польское правительство разозлило даже свое собственное население разговорами о том, что они через три дня будут в Берлине. А когда Сталин договорился с Гитлером и они оба напали на Польшу, поляки вообще не поняли, что происходит. Польша у России украла части Белоруссии, на Украине – Львов, в Литве - Вильно. Это так привычно - побить и забрать. В Европе так было всегда. Адольф так делал, Сталин так делал. У Сталина человек ничего не значил, и у Гитлера человек ничего не значил. Но хуже всех пришлось китайцам. Этот их Мао вообще убил пять миллионов.


- В чем заключалась подготовка пехотинца?

- Сначала мы просто жили в казарме, потом нас начали учить, как обращаться с оружием, как правильно вести себя на местности, искать укрытие, стрелять из него. В январе - феврале обучение было окончено. Нас отправили в лагерь, стоявший в песках на Люнебургской пустоши [Lüneburger Heide]. Потом за одну ночь нас погрузили в вагоны и отправили в Данию, а в пять утра 9 апреля 1940-го года мы пересекли ее границу.

Забыл сказать, что я служил в 170-ой пехотной дивизии.

- Как вас встречало мирное население в Дании?

- По-разному. Датчане у нас тоже кое-что украли. Северный Шлезвиг отделили в 1918-м году. Там жило около 80-ти процентов немецкого населения, которое, разумеется, приветствовало наш приход. Датчане их ущемляли в правах, поэтому они довольно плохо относились к датчанам. Я говорю правду, так это было.

В мае нас забрали из Дании и отправили в Аахен, за Рейн, на голландскую границу. Оттуда последовал впечатляющий марш на Францию. Каждый день мы проходили по 50 - 60 километров. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким убитым. У всех даже забрали патроны, потому что боялись, вдруг кто-нибудь из нас застрелится. Каждый день мы проводили в бесконечных маршах, окончательно убивая наши ноги. Хорошо еще тогда не было бетонных дорог, и они еще делались из гудрона. В наших казенных сапогах по ним шагалось относительно неплохо.

Мы, наконец, добрались до Парижа и на этом французская кампания закончилась. Было объявлено перемирие. Во Франции мы остались на целый год. Нас переводили туда-сюда, и в конечном итоге мы оказались под Гавром [Le Havre], возле устья Сены, где мы охраняли побережье, чтобы там не высадились англичане. Потом мы отправились обратно в Германию, под Ганновер. Нам удвоили количество лошадей в повозках: где было две лошади, стало четыре. Из Германии прибыли в Румынию, в Карпаты, в качестве охранной части, для этого нам и нужны были четыре лошади вместо двух. Там основной проблемой для всех стала Бессарабия, которую русские забрали обратно, а румыны этому воспротивились. Сталин хотел выйти через Грецию к Средиземному морю, поэтому нас там поставили как заслон, чтобы русские не смогли пройти, и чтоб румыны тоже были под контролем. Там меня первый раз ранило. Собственно, это был обыкновенный несчастный случай, хотя и считавшийся ранением. Командир полка ехал на своем боевом автомобиле мимо нас. Мы остановились, чтобы пропустить его машину. Потом я пошел дальше, но не заметил посыльного на мотоцикле, и он меня сбил. Я попал в лазарет в Яссах.

Через год началась война в Югославии, в которой мы, собственно, не участвовали. В Югославии действовали наши бравые союзники - итальянцы. Они там славно получили по голове, и нас, немцев отправили туда в качестве подкрепления. [Операция «Unternehmen Strafgericht» — «Операция Наказание» началась 6 апреля 1941 с налёта 150 немецких бомбардировщиков. 8 апреля две танковые дивизии 1-й танковой группы фон Клейста вторглись в Югославию из Болгарии в направлении на город Ниш. Потери немцев: 151 убито, 392 ранено, 15 пропало без вести. Потери итальянцев: 3324 убито и ранено. Прим. – ред.]

Потом более или менее победили Грецию, хотя мы против греков ничего не имели. Можно сказать, это был первый провал, который Адольф пережил, связавшись с итальянцами. Спустя месяц через Прут мы вошли в Россию. Взяли Одессу, Николаев, и наконец, перешли через Днепр. Он был такой широкий, что мы долго не могли через него переправиться. Там не было ни моста, ни парома. Мы составляли плоты из стволов деревьев. Приходилось держать дистанцию 10 метров между отделениями, иначе плоты тонули. Не знаю, откуда взялось столько леса… может быть, русские не успели вывезти свои запасы. У наших саперов точно столько дерева не могло быть, они даже не смогли бы эти стволы туда доставить.


В Бериславе получилось так, что на момент нашего появления там, от нас сильно отстали тыловые службы, поэтому снабжение полностью отсутствовало. Мы заняли плацдарм и закрепились на нем. Русские решили нас оттуда выгнать. Они построили плоты из бензиновых бочек и пустили их вниз по течению. На каждом плоту сидело примерно по 10 человек. Они просто плыли по течению, не имея ни мотора, ни весел. Мы их всех расстреляли словно в тире… Но и наше положение постепенно становилось удручающим, потому что к нам тоже никто не мог переправиться. Каждый час русские упрямо атаковали плацдарм. К концу дня у нас закончились патроны, мы больше не могли стрелять. Никто не мог переправиться, снабжение оказалось полностью прервано. Вечером командир роты пришел к нам и спросил, что у нас осталось из амуниции. Мы ему говорим: «Ничего нет», - «Это шутка или правда?» - «Посмотрите сами», - «Тогда примкнуть штыки!» Но русские вдруг прекратили атаковать, отошли назад, и все затихло.

Потом мы снова маршировали каждый день, и каждый день не встречали сопротивления. Так спокойно дошли до Ростова. В город вошли танки, сковав группировку русских. А мы подошли с Украины и закрыли котел. Они все попали в плен.

Что мне еще особенно запомнилось: во время утренней атаки, те русские, кого мы пленили, должны были нести нам ящики с патронами, мы даже делились с ними своими сигаретами. Вечером их отправляли под конвоем в тыл.

Первый снег застал нас в районе Ростова. Потом был Перекоп и прорыв в Крым. Там шли очень тяжелые бои с большими потерями с обеих сторон. За три дня мы дошли до татарских могил у Феодосии. Последовало еще два дня напряженных боев. Тогда у нас еще не было никакого опыта. Например, все наши танки замерзли под Феодосией, и с ними ничего удавалось поделать.

Потом мы пошли вдоль гор, по портовой дороге, там, где возле Ялты стоял линия-памятник. Возможно, он до сих пор там стоит. Где-то поблизости стояла двухэтажная деревянная вилла. В ней я жил. 20 лет назад мы с товарищами посетили те места. У меня есть фотографии. Та вилла сохранилась до наших дней. Железная дорога в том месте поворачивает в гору. Неподалеку работает канатная дорога…

К зиме в Феодосии все очень хорошо обустроились. Нас-то там не было, но рассказывали, что в одной из школ для раненых устроили лазарет. Потом ночью вдруг неожиданно высадились русские и заняли Феодосию. О раненых все забыли…

Летом город снова был зачищен, русские части, занимавшие Керченский полуостров, снова были разбиты. При этом мы освободили тот самый лазарет в Феодосии, где лежали наши раненые. Там все увидели следующее: мертвые немецкие солдаты лежали снаружи - их выбросили из окон. Тогда немцы тоже выбросили из окон русских раненых. Это зло в чистом виде, но так было… [Речь идет о госпитале, который немцы разместили на Даче Стамболи. Раненые оказали сопротивление советской морской пехоте во время штурма Феодосии и после захвата госпиталя все были убиты. Похожий случай жестокого отношения к раненым с той и с другой стороны произошел во время проведения Евпаторийской десантной операции в госпитале города Евпатории. Прим. – ред.]


- В Ялте делают хорошее вино. Вам тогда довелось его попробовать?

- Да, я делал из него глинтвейн. При нагреве он загорался, так как крымское вино содержит много алкоголя. Русское шампанское… оно слишком сладкое. Его там делают, но этот виноград не из Крыма. Наверно в таком винограде слишком мало воды. Вообще, у нас было достаточно вина. Но я знаю, что солдаты прагматичны и примитивны. Например, в Феодосии они просто простреливали эти большие бочки с вином, и оно оттуда било струями! Из погреба они выходили по колено в вине. Да, так поступали немецкие солдаты. Война…

В Ялте мы пробыли только одну неделю, ну или, может быть, 10 дней. Потом на фронте опять пошли потери, и потребовались солдаты. Последовали многонедельные позиционные бои под Севастополем с применением огнеметов и тяжелой артиллерии. Мы воевали в районе, как тогда называли ее Капелленберг, горы Капелла [Сапун-гора]. Она выглядела как часовня, в виде дуги. На ней сохранилось итальянское кладбище с Крымской войны. Итальяшки там поставили памятный знак. Я приезжал туда в прошлом году на 10-летний юбилей военного кладбища. Все могильные камни исчезли, а бункера сравняли с землей. Там везде валялись такие каменные плиты. Мы под ними выкопали укрытия. Из-под плит очень удобно было стрелять. Практически все солдаты, которых мы там потеряли, погибли от пулевых ранений в голову. Других потерь не было. Я тоже лежал за этими камнями и бросал в русских ручные гранаты. К счастью нас поддерживали штурмовые орудия. Они имели возможность подъехать ближе, а русские ничего не могли с ними сделать. Эти штурмовые орудия были намного меньше, чем те, которые у нас появились потом. Еще мы участвовали в боях в районе Сахарной шляпы [Zuckerhut, Сахарная головка]. Там у нас снова появились раненые и погибшие…я там чуть не умер. Во время наступления в канун Рождества у нас снова появились раненые и убитые. Мы их отнесли немного назад, к скалам. Нам все время приходилось возвращаться назад, потому что вместо раненого или убитого нами русского, на его месте сразу появлялось 20 новых. Да, так было. Их не удавалось остановить. Нам пришлось отступить еще на 100 метров, и наши мертвые остались лежать под скалой. Помню, что в местах ранений у них была расстегнута или разрезана одежда. Они так и лежали там до конца зимы. Когда наступила весна, прилетели вороны. В Крыму вороны разноцветные, не черные как у нас, иногда с белыми хвостами. Таких ворон мы не знали. И эти вороны разорвали трупы и полностью сожрали их. Наших товарищей жрали вороны, а мы ничего не могли сделать… на это невозможно было смотреть. Запаха мы не чувствовали, было слишком далеко. Русские позиции расположились прямо над ними. Уверен, что русским этот запах не очень нравился. Но солдат тогда никто не спрашивал, хотят они чего-либо или нет. Бои на Сахарной головке - это для нас до сих пор что-то особенное. Ее сейчас уже нет - из нее добывали камень и срыли.


Во время боев в Крыму мы взяли в плен… немца! В 1933-м году, когда Гитлер пришел к власти, он эмигрировал в Россию и стал русским солдатом. Он говорил на нашем платт-дойч, полу-английском. Мы его отправили в тыл, но я не думаю, что он остался жив.

Каждое утро под Севастополем мы атаковали. Один раз перед атакой на меня вышли трое русских перебежчиков. Все русские солдаты подписывали бумагу о том, что они не сдадутся в плен. Это жестоко по отношению к солдатам – заставлять подписывать такие бумаги. Когда они после войны возвращались из плена, их судил военный суд. [Вероятно речь идет о присяге. Прим. – ред.]

В мае - июне началось новое наступление, в результате которого Севастополь был захвачен. Первую атаку мы провели на высоту, но не взяли ее. Роте это стоило больших потерь. Там командование применило неизвестные нам мины-ракеты. Мы отошли на километр назад, и эти ракеты обрушились на русские позиции. А потом русские сообщили, что если немцы еще раз применят эти бомбы, то они применят газ. Не знаю, правда ли это, но так нам тогда рассказывали. Больше я таких бомб никогда не видел. После этого мы спустились с горы и атаковали населенный пункт Комары, и вели бой в подземных каменных проходах. В первый день мы не продвинулись ни на шаг. Нам удалось занять позицию, и мы вынуждены были обороняться. Целый день я пролежал рядом с мертвым русским солдатом, положив карабин на его сапог. Запаха еще не было, но русский уже совсем почернел. Никакого определенного запаха там не чувствовалось. И эти кучи трупов, которые показывают в кино - вообще такого не припомню. Вокруг меня лежало максимум 10 мертвых. Столько мертвых на одном месте – это фантазия режиссера.

Ближе к вечеру мы, наконец, смогли прорваться, и населенный пункт был взят. Рота повернула направо к дороге на Севастополь. Там мы пролежали два дня. Подходили русские группы по 10 - 20 человек и навязывали длительные тяжелые бои, не желая нам в чем-либо уступить. Мучительнее всего казалась жажда. Я не знал, что такое может быть. Мой язык распух, я не мог произнести ни слова. В Крыму очень жарко.

На третий день мы снова атаковали вдоль этой треклятой дороги. Вся местность была заминирована. Приходилось снимать мины. Мы передвигались перебежками, совершая прыжки на три-четыре метра в то место, откуда только что встал предыдущий человек. Я как раз взял пару гранат и хотел перебежать вперед, но в одном или в двух метрах позади меня взорвалась мина легкого миномета. Осколок попал мне в руку. Идти вперед я уже не мог, двигаться назад тоже было невозможно. На склоне Капелленберге русские вкопали бункер, и он держал под огнем именно то место, на котором лежал я. Мы никак не могли к нему подобраться. Неимоверным усилием мы поднялись на гору и легли под амбразурой этого бункера так, что он нас не видел и не мог по нам стрелять. Вероятно, они там тоже страдали от жажды и голода и поэтому не атаковали.

Вечером я попал к санитарам. Один из них сделал мне укол. Очень хотелось пить. У нас случалось даже так, что русские солдаты ползли вперед и брали воду из источника, и мы тоже ползли вперед и брали воду из того же источника. И друг в друга мы не стреляли! А вокруг шел бой.

У наших котелков, чтобы они оставались чистыми, для крышки предусматривалась защелка. Это очень удобно. Мне принесли целый котелок супа. Потом я заснул – каждый из нас был на пределе моральных и физических сил. Очнулся я уже на следующий день в лазарете. Напротив меня лежал русский солдат. Я поднялся, и он тоже поднялся. Я протянул руку вперед, русский сделал тоже самое… Наконец до меня дошло, что я вижу свое отражение в зеркале. На меня смотрел измученный небритый человек в грязной униформе. Я не узнал самого себя.

Из Севастополя нас отвезли на машине в Ялту. Там есть такая вилла на скале, ее построил один из русских князей для своей любимой. По-моему она называется Ласточкино гнездо. Мы туда шли два дня. Когда я посетил Крым в прошлом году, все время искал ту самую виллу с зеркалами на стенах. Никто не мог мне сказать, что это за вилла, в которой был лазарет. Вылечившись, я попал в Германию в резервную часть в Шлезвиг-Голштейне. Потом меня признали годным к службе на фронте и хотели отправить в Африку. Но африканский фронт слился - они больше не смогли обороняться от англичан, и все было потеряно. Нашу отправку в Африку отменили. Некоторое время я работал на аэродроме, ремонтируя разведывательные самолеты-амфибии.


Одним прекрасным утром на аэродроме появился человек из «Гросс Дойчланд». Он носил Рыцарский крест, и звали его капитан Блюменталь [Karl-Ludwig Blumenthal]. Он прорекламировал свою часть, и предложил нам пойти добровольцами в комендантский полк. Однако каждый из нас хотел вернуться в свою старую часть, поэтому поначалу никто не вызвался. Эта элитная часть обычно несла большие потери, и ей всегда требовались пополнения. Он начал нас уговаривать. Согласились двое, но этого ему было мало - он хотел набрать 17 человек. Самое интересное, что к добровольцам выдвигались определенные требования. Солдаты не должны были быть членами партии. Конечно, за этим пунктом во время войны следили не так строго. Если тебя принудительно призвали в армию, а ты уже член партии, то ты мог им оставаться. Но в мирное время ни один солдат полка не мог партийным. Мы также не должны были быть судимы, должны были быть не ниже 1,70 м ростом, в мирное время - 1,75 м. Все, кто попадал под эти требования, должны были сделать три шага вперед. Потом он сказал, что те, кто не хочет в «Великую Германию», должны сделать три шага назад. Таких не нашлось.

Так мы оказались добровольцами в «Великой Германии». Вообще, мы считались элитными солдатами. Ведь это был Берлинский комендантский полк. Старый прусский королевский комендантский полк! Когда прусский король стал немецким кайзером, наш комендантский полк перевели в Берлин. Прусские короли обитали в Потсдаме, это южнее Берлина. Примечательно, что Вильгельм I в 1871-м году стал немецким императором… в Версале! Там провели коронацию. Французы никак не могли простить нам, что мы провозгласили свою империю во Франции.

В свое время прусский король Фридрих-Вильгельм, не помню, первый, второй или третий, хотел иметь самых больших солдат в своем полку. Они должны были быть в два метра ростом, у них были такие смешные шлемы, их все называли «длинные парни». Потом у нас ничего подобного больше никогда не было. Но эти «длинные парни» прославились по всему миру. Кстати, у Гитлера тоже имелся пунктик насчет размеров…


Когда присоединилась Австрия, ее включили в Германскую Империю. Старое имя Австрии – «Восточная марка» [пограничная область]. Потом еще присоединили Судетскую область. И в каждом полку появилось два почетных солдата для несения караульной службы. С присоединением Австрии и Судет Адольф провозгласил Великую Германию. Наш Берлинский комендантский полк стал именоваться комендантский полк.

Тогда только что закончился Сталинград, и после него мы оказались первым пополнением полка в Полтаве. Следующее наступление проводилось зимой на Кировоград и Кривой рог, а весной уже была операция «Цитадель», где немцы получили очень большое поражение. Потом меня опять ранило. Всего я был ранен пять раз.

- Мы видели золотой значок за ранения.

- Это не золото, он серебряный с позолотой. Золотой я так и не успел получить. Война уже закончилась, и не кому стало заниматься всякими значками. Один из моих орденов - это румынский Железный крест. Кто-то из прусских королей основал орден Железного креста. Он был уже при Наполеоне. А Железный Крест II степени я получил за Севастополь.

- Мы хотим задать пару вопросов по началу вашей военной карьеры. Вы сказали, что во Франции спали на прямо на ходу. Как это возможно?

- Да! Это возможно. Тебя берут в середину и держат за рубашку. Мы тогда очень устали. Ты должен быть очень уставшим, иначе это не получится.

- Русские делали так: они шли втроем, средний спал, а остальные двое держали его за руки.

- Да, да, да. Примерно так. Это возможно, я так тоже делал во Франции.

- Какая у вас была специальность в пехоте?

- Было так: ты начинаешь рекрутом, потом тебя отсортировывают. В каждом отделении был один пулемет на 10 человек. Второй номер пулеметного расчета носил запасной ствол. При интенсивной стрельбе их надо было менять, они раскалялись. Еще второй номер с первым номером носили пулемет по очереди, потому что он довольно тяжелый. Я делал все. Воевал первым номером пулеметного расчета, какое-то время был минометчиком легкого миномета, носил амуницию.

- Что вы несли на себе во время маршей?

- Шерстяные одеяла мы сдавали. А так обычно солдат нес: амуницию, дневную порцию еды, котелок, полевую фляжку, хлебный мешок, индивидуальный медицинский пакет, оружие и сумки с боеприпасами. Потом еще добавился панцерфауст. Позже еще появился такой специальный рюкзак, чтобы руки оставались свободными. Еще на нас висели яйцо-гранаты. На сумке была лента, и они на ней крепились. Вот взять, к примеру, эти бои у Севастополя. Они продолжались 10 дней, и не припомню, чтоб я особо там стрелял из винтовки, но пару ящиков ручных гранат я точно перекидал. Так близко друг к другу мы находились...

- Как во Франции гражданское население относилось к немцам?

- Весьма дружелюбно. Они нас приняли как своих. Мы каждые 50 лет воюем с французами. Один раз выигрываем мы, другой раз они. А французские девушки… вы не можете представить, что там происходило. В России такого и быть не могло. В России даже если и случались какие-то отношения, то они держались в тайне, чтобы их никто не заметил. И за изнасилования вообще расстреливали.

- Почему было запрещено иметь отношения с русскими женщинами?

- Я представляю себе это так, что русские женщины просто не хотели таких отношений. Отношения конечно можно было иметь. Но если это совершалось принудительно, то выносился смертный приговор. [Господин Эрих Хинрих или действительно забыл о расовых законах тогдашней Германии, или не хочет вспоминать о них. Прим. – ред.]

- Насколько была сильна национал-социалистическая пропаганда во время подготовки?

- Я вообще такого не припоминаю. Нас очень сильно унизили. Когда закончилась Первая мировая война, никто не хотел держать в руках оружие, его просто побросали. Но мы хотели справедливый мир. Вместо этого нам пришлось за 10 дней оставить всю нашу территорию вплоть до Рейна. И это притом, что с Россией уже был заключен мир, с ней было покончено. Мы способствовали появлению Белоруссии, оставив там десять тысяч немецких солдат в качестве охраны, для гарантии. Но когда пришли большевики, они оттуда сбежали и вернулись в Германию в свои семьи. Многие из них оказались женаты на белорусках и имели от них детей. [Несколько необычная трактовка исторических событий рассказчиком. Прим. – ред.]

Война с Россией закончилась, но с Францией еще продолжалась. Последовала капитуляция, мы сдали все оружие. Германию поставили на колени, и это - большое свинство. Эти невозможные суммы, которая Германия должна была платить ежемесячно! У нас не было денег, мы не могли так платить. Тогда они заняли нашу Рурскую область на этой стороне Рейна, и забрали весь уголь. Нам даже нечем было топить дома! Это очень подло. Именно тогда возникла ненависть, и на ней Адольф Гитлер построил свою политику. Они нас обосрали, они нас унизили!

Перемирие подписали в железнодорожном вагоне. Французы это вагон поставили в качестве памятника в Компьене. И когда в свою очередь капитулировала Франция, Гитлер сказал, что заставит их подписать капитуляцию в том же самом вагоне, в котором подписывали поражение Германии в 1918-м году. Французы пережили войну гораздо лучше, чем мы.


- Когда вас перебросили к советской границе, вы уже знали, что будет война?

- Нет. До последнего момента мы были убеждены в том, что у Адольфа со Сталиным есть договор. 22 июня мы построились. Пришел командир батальона полковник Тило и рассказал нам, что Германия объявила войну России, и войска уже вошли в Россию. Он изобразил все в таком виде, что русские - это нелюди и все такое прочее. От удивления мы только мотали головой. Рядом со мной стоял мой хороший друг, его тоже звали Эрих, и он мне сказал: «Послушай, сдается мне, что мы все погибнем в России». Вы представляете? Это он мне еще тогда сказал!

- Известно, что активно использовалась пропаганда о том, что русские унтерменши...

- Да. Иногда случалось… Особенно про тех, у кого глаза находятся за ушами - про монголов и китайцев. Пропаганда рассказывала о них, как о неполноценных людях. Не каждый офицер повторял такие слова, были и другие мнения, и думающие люди. Но они предпочитали молчать.

- Вы лично тогда слышали про приказ о комиссарах?

- Да, комиссаров расстреливали. Этот приказ я помню. Запрещалось их сдавать конвойным для отправки в плен. К сожалению, так было. Насколько это законно, мы не могли оценить, мы не юристы. Но комиссаров надо было расстреливать.

- В вашей роте расстреливали комиссаров?

- Не знаю, взяли ли мы хоть раз в плен комиссара. Я лично такого не видел. Но такой приказ действительно был. Комиссаров рассматривали примерно как врагов собственного народа их просто объявили нелюдями… Я не могу это оценить. Лично я ни разу не видел, чтобы хоть одного комиссара расстреляли. Они в плен особо и не сдавались. Вероятно, комиссары вовремя отходили назад, и поэтому не попадали в плен. Возможно, они просто переодевались в другую униформу. Не знаю, была ли у них еще одна униформа.

- Вы наступали вместе с румынами?

- Мы были усилением на румынском участке фронта. Как известно на юге наступали румыны.

- Какими были отношения между румынскими и немецкими солдатами?

- Честно говоря, я не видел на войне более жалкого народа, чем румыны. Они были очень бедные и отсталые. У них практиковались телесные наказания. Если ты что-то сделал не так, то тебя не сажали на три дня под арест, а пороли. Пища для офицеров и солдат готовилась на разных кухнях. У нас такого никогда не было, наши командиры ели вместе с солдатами.

- Можно ли сказать, что к румынам было пренебрежительное отношение?

- Да, они очень бедные. В Севастополе соседняя дивизия была румынская. Всю зиму они пролежали рядом с нами. На Украине тоже часто случалось так, что впереди или сзади стояла румынская дивизия. Они были хуже обучены и хуже оснащены, чем мы. Немецкая армия оснащалась очень хорошо. У нас были танки, противотанковые орудия.

- Когда вы пришли на Украину и встречали фольксдойче, какие у вас с ними были отношения? Можно ли было их, например, призывать в армию?

- Взять их с собой в качестве солдат мы не могли. Они должны были быть официально призваны. Немцев из Бессарабии всех переселили, поэтому там их осталось совсем мало. В Одессе мы встретили несколько фольксдойче. Они говорили по-немецки, но это были немцы с голландскими корнями. Екатерина Великая, она же здесь у нас правила, в Ольденбурге. Если ей кто-то не нравился, то она его убивала. Даже своих любовников… [Снова оригинальная трактовка исторических событий от герра Хинриха. Прим. – ред.]

Мы относились к фольксдоче как к друзьям. Но у них была плохая униформа и плохая еда - с ними хуже обращались.


- Насколько я знаю, до октября 1941-го года вам запрещали останавливаться в жилых домах?

- Когда началась зима, мы всегда спали в частных домах на полу. Иногда мы даже залезали на печь и спали там, чтобы согреться.

Это началось еще на Украине. Там женщины приглашали в гости, молились за нас. Случались исключения, но немецкие солдаты, в основном, вели себя прилично. Исключения точно были, без них невозможно. Когда фронт развалился, русские солдаты по 10 - 20 человек насиловали 16-летних немецких девушек. Такого немцы никогда себе не позволяли. Я вообще ни у одного народа подобных вещей не видел, даже у финнов, ни у кого. В 1914 - 1918 годах, когда русские вошли в Восточную Пруссию, происходили ужасные вещи. Мне рассказывал мой дядя, он родился и жил в Западной Пруссии, как русские привязывали крестьян между деревьев, и казаки по ним скакали на лошадях. Кому везло - тот выживал, а кому не везло - умирал. Это делали русские солдаты. Они были подогреты пропагандой - их учили, что они должны делать. В Америке в 1916-м году, перед тем, как объявить войну Германии, немецких овчарок объявили страшными немецкими чудовищами и забивали их до смерти палками, чтобы сформировать ненависть. Можете себе представить. И это делали евреи.

- Насколько сильны были в Крыму партизаны?

- На фронте солдаты были хорошо оснащены, поэтому там партизан не встречалось - их бы сразу уничтожили. Но всю зиму мы не получали снабжения, потому что на дороге из Симферополя в Ялту партизаны заняли перевал. Наше снабжение могло пройти там только окольными путями. Нам, солдатам, об этом конечно не рассказывали. Теперь там стоятбольшие памятники партизанам.

Однажды я участвовал в операции против партизан. Мы стояли на тыловой позиции в районе Полтавы, и нам сообщили, что партизаны атаковали автобус, в котором ехали помощницы зенитчиков, девушки-радистки. Партизаны их всех забрали с собой. Чтобы найти тех девушек, всю местность решили прочесать. Мы их нашли в лесу. Они выглядели очень печально… С ними произошло все, что могло произойти. Хорошо, если на ком-то осталось хоть что-то из белья. Партизаны их всех жестоко убили.

- Первые бои в составе «Гросс Дойчланд» у вас были на Курской дуге?

- Там встретились тысячи танков с каждой стороны. Русские очень хорошо продвинулись в производстве танков. Мы подбивали 10 танков, а на следующее утро появлялось 11 новых. [К 1943 году советская армия также продвинулась в ремонте подбитой техники. Прим. – ред.]

Все начиналось достаточно медленно, и мы не продвигались вперед, как это было запланировано. За день до начала наступления дивизию СС, которая была слева от нас, длительно обстреливали артиллерией. При этом они понесли много потерь. Мы шли посередине и продвигались очень медленно. У русских появилась новая тактика - я за весь день увидел один или два танка. Они массированно применили противотанковые пушки. Каждую их них надо было уничтожить, и это требовало больших сил. К такой новой тактике мы оказались не готовы. Мы еще прошли 30 километров, а от нас уже отстали фланги. Тогда нам пришлось отступить, и это стало началом большого всеобщего отступления, во время которого я был ранен.

Наша война там уже была проиграна. На Курской дуге я окончательно это понял. Развалился весь фронт вплоть до Румынии. Как немцы, как патриоты, мы все еще надеялись на нашу победу. Но то, что все стало серьезно, и что мы больше не торжествующие победители - это поняли многие.

- Что говорили про поражение под Сталинградом?

- Негативно высказываться было опасно. Такие разговоры считались разложением и это наказывалось. Был объявлен всеобщий народный траур.


- «Гросс Дойчланд» была моторизированной частью. Ваше отделение получало бронетранспортер Sd.Kfz. 251?

- Мы ездили на Кюбельвагенах. Это такие увеличенные легковые автомобили с открытым верхом. Обычный легковой автомобиль, примитивно построенный. Лобовое стекло можно было снять.

Каждая танковая дивизия имела один танковый полк, два пехотных полка, батальон Тигров, разведывательный батальон и части усиления. У нас был еще батальон танковых егерей, противотанкистов, которые были предназначены для уничтожения русских танков. Наши танковые егеря уничтожили больше русских танков, чем было в самом Вермахте. Там были такие наводчики, которые уничтожили более ста русских танков.

Мы были элитной частью, у нас использовались старые традиционные наименования. Танковый батальон имел собственное имя, первый пехотный полк назывался гренадерским. По-немецки это означает бросатели камней. Гренадерами раньше были невооруженные солдаты, которые бросали в крепость камни [Вероятно, все-таки от слова гренада - граната].

Я воевал в фузилерном полку, мы считались подносчиками боеприпасов. У гренадеров во времена крепостей не было оружия, у них были пращи, которыми они бросали камни. А когда появились первые ружья, то они были такими тяжелыми, что их должны были нести два человека. Вот эти два человека назывались фузилеры. Эти два традиционных наименования у нас и использовались. Обычно рота состоит из трех взводов и ротного отделения. В каждом взводе по три отделения. На каждое отделение один пулемет, а у остальных - карабины. У командира отделения пистолет-пулемет.

У нас применялись усиленные отделения по 18 человек, поэтому мы имели два Кюбельвагена, два унтер-офицера и два пулемета. Один унтер-офицер был командиром отделения, второй – заместителем и по совместительству снайпером. Один год я числился заместителем, поэтому у меня была подзорная труба как у снайпера.

- Русская авиация вам мешала?

- Не особенно. Вот в Восточной Пруссии - да. Я там был ранен осколком авиационной бомбы. Самое неприятное, что я там был один, и русский истребитель специально гонялся только за мной. Они стреляли по всему, что попадало им на глаза.

- У вас были специальные названия для русских самолетов?

- Один мы называли «кофемолка». Это старый легкий самолет, прилетавший ночью. Еще нас посещал «Железный Густав», такой бронированный самолет, который все время кружил вокруг. Он имел свой специфический звук. У нас была собственная зенитка, и мы всегда открывали по нему ответный огонь. В начале войны под Бериславом нас бомбили русские бомбардировщики. Бомбы разорвались прямо посреди нас. На месте погибло 12 человек.


- Вши у вас были?

- О, да. Я с кем угодно мог ими поделиться. У меня их водилось предостаточно. Как только ты переходил границу, у тебя сразу же появлялись вши. Я не знаю, откуда они появлялись, но они появлялись гарантированно. В 1943-м году появился порошок, но он очень сильно вонял. Мы должны были обсыпать себя порошком. У англичан тоже имелся похожий порошок, он не вонял и не заставлял чесаться. У русских мы не видели каких-то средств против вшей. Правда потом, в 1943-м году и позже, мы уже только отступали, и нам было не до гигиены русских. Еще мне запомнились у русских их смешные сапоги без подошвы. В принципе, это был самый настоящий чулок. [Вероятно, имеет в виду валенки]

- За что воевали лично вы?

- Меня призвали в армию, и я воевал.

- Может быть за родину, за товарищей?

- Я не понимаю этого вопроса. Конечно, в принципе - за родину. Это понятно. Но почтальон просто приносит тебе повестку, и ты уже там, в армии. А если ты туда не идешь, твое тело со стороны головы становится на 20 сантиметров короче.

Нам говорили, что наше будущее лежит на востоке. И говорили это вполне официально. Но кто бы поехал из Германии в Россию? Кому это нужно. Мы же были изнежены. Мы потом видели, как русские солдаты в унитазе хотели мыть картошку. Так много земли, хорошей земли, а у людей не хватало еды. Мы удивлялись тому, что русские крестьяне могли иметь только одну корову. Почему только одну, когда вокруг все есть? Мы думали, что это делается специально, чтобы разозлить людей. Но мы также видели, что в каждой деревне была построена новая школа. И большие церкви были превращены в мельницы…

- Хи-ви у вас были?

- На фронте нет.

- Куда вас ранило в третий раз?

- В левую ногу, неразорвавшейся миной. Я ее выкинул, потому что никто не хотел к ней прикасаться. Это случилось в Кировограде, прямо у железной дороги, где у нас зимой была позиция. Мина пробила крышу земляного бункера, но не взорвалась. Она попала прямо в закуток, в котором мы грелись. Там вокруг железной дороги были ограждения, чтобы железную дорогу не заметало снегом. Мы их ломали и топили ими.

После ранения я попалв Нюрнберг. Был признан негодным к строевой службе, и целое лето служил в охранном батальоне на Буге недалеко от Варшавы. Я тогда носил один простой сапог, а второй зимний, потому что никакая другая обувь мне не подходила.

Потом былКенигсберг. Из полевого запасного полка резерва Фюрера в Алленштайне меня отобрали для учебы на офицера. Их тогда уже остро не хватало. В немецкой армии офицер всегда должен быть впереди. Поэтому очень многие погибали.

Русские отрезали Восточную Пруссию от Империи. Поэтому мы отступили в Кенигсберг. Помню, я забрался в пустой, брошенный санитарный поезд, решив в нем побриться и помыться. Только развел в вагоне огонь, как прилетели русские истребители, заметили дым из трубы и начали бросать свои маленькие бомбы. Меня вместе печкой выбросило из вагона, и какое-то время я лежал в канаве. А один русский летал туда и сюда обстреливая меня из пулемета. Пришлось побегать от него, пока я не оказался в лесу…

Но русский все-таки достал меня осколком от бомбы. На этом для меня война закончилась.

В марте морем меня отвезли в Германию. Тогда как раз русские потопили «Густлов». Хорошо, что я плыл на другом корабле. Нас выгрузили в Свинемюнде. До нашего прибытия город подвергся варварской бомбардировке. Больше половины населения города погибло. Людей хоронили в братских могилах. Война заканчивалась. Когда пришли англичане, я еще лежал в госпитале. Они отнеслись к нам достаточно гуманно. Нас интернировали в Мекленбург в канадскую парашютную часть. Эти канадцы были под английским командованием. У них мы лежали в лазарете. Потом нас отправили в Гольштейн, в Моеллн [Mölln], оттуда родом Тиль Уленшпигель. Домой я попал 10-го августа 1945-го года. Ходить я не мог. Тех, кто мог работать, отправили в Америку. Большую часть отправили во Францию. Французы все-таки более подлые, нежели американцы…


- Какими были отношения между «Великой Германией» и СС?

- Мы охотно воевали вместе с СС, потому что они были хорошими солдатами. В основном там воевали подростки, которые попали в войска СС по призыву. Им было по 17 - 18 лет. Американцы их потом морили голодом в плену. Это отвратительно, то что там происходило…

- Где вы были 20-го июля 1944-го года?

- В охранной части в Польше. Наша казарма располагалась в Коттбусе. Везде стояли посты. А на вокзале было установлено пулеметное гнездо. Мы спрашивали, что произошло… И наконец, прозвучала речь Гитлера после попытки путча. После взрыва в его бункере в Восточной Пруссии он приехал в Коттбус и там держал речь.

Можно сказать, что мнения по поводу путча разделились. Многие считали, что лучше было бы, если покушение удалось. А подавлял путч и арестовывал заговорщиков командир батальона «Гросс Дойчланд» Ремер [Otto Ernst Remer].

Общее настроение было непонятным. Я тоже сомневался. Появилась какая-то тоска, и стало окончательно понятно, что если такое происходит, то это конец Германии.

- Вы верили в бога?

- Иногда да, иногда нет. Я не могу себе представить, что бог пошел гулять и оплодотворил молодую девушку. В это я поверить не могу. Мы были молодые люди и не придавали этому большого значения. Мы были менее набожны, чем русские. Суеверий особых тоже не припомню. Были такие, которые гадали на картах, но это скорее для смеха. Да, вечером играли в карты, купались, ухаживали за девушками, если были какие-то девушки. Днем пели строевые песни. Вечером иногда пели тоже, особенно когда мы сидели вместе и раздавали алкоголь. Мы немного расслаблялись… Поймите - это война, постоянно было паскудное настроение. Мне было 17 лет, когда меня призвали в Трудовое агентство и 24 с половиной, когда меня отпустили из плена. Вся моя молодость ушла к черту.

- Вы получали деньги?

- Да, обычные солдатские деньги. Тот, кто был женат, получал больше. Если тебя повышали, ты становился ефрейтором и так далее, то кроме солдатских денег ты начинал получать еще и зарплату. Ее получали каждые 10 дней.

Все продукты были по карточкам. Но были солдатские дома, и там можно было за деньги заказать порцию еды. И в ресторанах в зоне гарнизона в меню было одно блюдо, которое можно было получить без карточек. Этакий маршевый суп. Когда продукты распределяют, ты всегда хочешь есть больше, чем дают по карточкам. Когда вечером гуляешь с девушкой, тебе тоже чего-то хочется. Мы шли в один ресторан, брали там блюдо, которое подавали без карточек, потом шли в другой ресторан, и снова его заказывали. Это был картофельный суп без картошки.

- У вас медаль «мороженое мясо». Насколько тяжело было зимой в Крыму?

- Первую зиму войны я был на родине, а весной нас отправили в Данию. Вторая зима прошла уже в Крыму. Впечатления не из приятных. Без зимней одежды… только шинель и кожаные сапоги. И эти проклятые вши! У меня была чесотка, я расчесывал себе ноги до крови.

- Как вы спасались от холода?

- Мы безобразно ругались.

- Вы брали трофеи у русских солдат?

- Нет. Я до трупов вообще не дотрагивался. Я этого не делал. Вообще, это были единичные случаи. Знаю, одного офицера, который взял планшет у русского. Некоторые брали у них пистолет-пулеметы. Эти стреляли всегда, а немецкие в случае загрязнения отказывали. Русские пулеметы были устаревшими. Они стреляли медленно. У немецкого ты едва нажимаешь на курок, а он уже выстрелил 20 раз.


- Как вы восприняли известие о капитуляции?

- Я находился в лазарете. Мы ждали мира. Весь фронт полностью развалился. Я воспринял это известие как полное поражение. Тогда многие уже отошли от идей национал-социализма. Людям не нравилось то, что делал Адольф, но все считали, что надо сначала выиграть войну, а потом мы разберемся. Таково было общее мнение. Даже самые близкие к Адольфу люди отошли от него… они его больше не хотели. Конечно, были и фанатики, но ведь были же и другие. Мы, немцы, все-таки порядочные люди. Кто вообще хочет чего-то плохого!?

Интервью: А. Драбкин
Перевод на интервью: А. Пупынина
Расшифровка: В. Селезнёв
Лит. обработка: С. Смоляков