П.Ф. – Родился я в 1926 году, 24 мая, здесь, в Нижнем Березове (сейчас Косовского района Ивано-Франковской области – прим. А.И.). Моя мама звалась Мария, а папа Андрей. Еще у меня был брат Василий 1927 года и сестра Анна 1922 года. Папа в 1927 году поехал в Канаду и уже не возвращался, там его и война застала, там он и жил, там и умер. Так ни разу к нам и не приехал – хотя мы писали, чтобы приехал домой, а он отвечал, что приедет. Там жили два его брата, и он у них работал, а потом купил собственную ферму. Присылал нам деньги, и мы ходили в украинскую «Родную школу», платили за школу, потому что польская школа была государственная, а украинская – частная.
Мы занимались хозяйством – в разное время держали корову или две, поросят и всякое такое. Многое покупалось, потому что здесь не родило – отец помогал деньгами, а мама покупала, поэтому мы не голодали. В селе кое-кто жил бедно, но нам было легче – я не могу сказать, что наша семья плохо жила, потому что папа оттуда помогал хорошо.
В селе одни были за польскую власть, а другие против. Хочу сказать, что польские власти нас немного угнетали. Я помню, что когда в читальне устраивали какой-нибудь концерт или спектакль, то разрешали петь первый куплет «Ще не вмерла Україна» – не могу сказать, наши это самовольно делали, или так разрешалось. Когда у нас колядники ходили колядовать на рождественские праздники, то одни шли от церкви, а вторые – от «Просвиты» (общество «Просвита» – украинская общественная организация культурно-образовательного направления – прим. А.И.). Колядовали и те, и другие, люди всем давали деньги, а потом польские власти арестовывали тех, кто колядовал от «Просвиты» – задерживали на пару дней, а потом отпускали.
А.И. – При Польше в селе действовало оуновское подполье?
П.Ф. – При Польше мы имели несколько партий – в нашем селе особенно много было радикалов (членов Украинской социалистическо-радикальной партии – прим А.И.). Это были умные люди, авторитетные – собирались, устраивали какие-то свои вечеринки, говорили: «Организовываем чайный вечер». Устраивали лотереи, ходили по домам, люди что могли, то давали на приз. Просвещением занимались – читали стихи, преподавали историю. Оуновцы тоже были у нас, но я о них в то время не слышал. Коммунистов помню, хотя их у нас было немного. Как-то приехал брат Ярослава Галана, поселился в селе, еще при Польше здесь умер и здесь похоронен на кладбище. Говорил людям, что он из России. Приезжал сам Галан, агитировал за Советский Союз – рассказывал, что там так хорошо, и знаете, кое-кто ему верил. Жил тут у одного хозяина, на его дочери женился, а потом отправил ее в Союз, и там ее расстреляли. Об этом всем мы узнали позже, потому что тогда информации о Советском Союзе не имели – что там голод, что там нечего есть. У нас никто об этом не знал ни в 32-м году, ни в 33-м.
В 1932 году я пошел в первый класс, до прихода советов окончил пять классов, а потом не пошел в школу, потому что папа уже ничего не посылал – когда пришла советская власть, мы потеряли с ним связь. В 1940 году я пошел на работу – работал в лесу. И садил лес, и рубил лес – все приходилось делать в четырнадцать лет. Тяжело работал, но что ж – надо было жить. И зимой работали – и в мороз, и в снег.
А.И. – Как здесь встречали советские войска?
П.Ф. – Помню, что когда подходила Красная Армия, в селе некоторые говорили: «Это украинская армия идет!» Это потом советы показали, какие они и кто они... А в начале их встречали неплохо.
А.И. – Как изменилась жизнь в селе после прихода советской власти?
П.Ф. – Да для меня ничего не изменилось... Советскую власть я на себе не почувствовал, потому что еще маленький был. Приезжали к нам политруки, агитировали, рассказывали, что в СССР все есть, что там люди хорошо живут. Выселили пару семей из села. Тут немного выше моей хаты жил человек, который был войтом при Польше – забрали. Фамилию он имел Уруский, а как его имя, я не припомню.
Когда началась война, я работал в Надворнянском районе в лесу. Там меня застала война, и оттуда разошлись люди по домам. Пришел я домой и уже дома жил, работал по хозяйству.
В Нижний Березов зашли мадьяры вместе с немцами – все это прошло спокойно. Вообще я не могу сказать, что мадьяры здесь делали что-то плохое. А в Печенежинском районе они в 1942 году сожгли село Слобода Рунгурская и людей выбили за то, что подпольщики убили кого-то из них.
При немцах нам жилось нелегко. Платили налог, да еще и большой – приходилось платить и за корову, и за овцу, а если кто-то откармливал поросенка, то должен был половину отдать. За овцу надо было отдать шерсть и кожу, заплатить налог, еще и все это отвезти в Коломыю. За шерсть и кожу немцы что-то давали – водку, сигареты, а насчет денег я не помню.
Я долго жил дома, а потом присоединился к подполью – в 1944 году, когда у нас еще стояли мадьяры. Действовала такая организация – Юношество ОУН. Молодые ребята собирались, обсуждали разные вопросы, вели пропаганду. Я пошел туда – когда нам сказали, что есть такая организация, то много молодежи туда пошло.
А.И. – Что Вас побудило к этому?
П.Ф. – Да много хлопцев туда шло – моих ровесников и постарше. Приняли нас в Юношество – изучили мы Декалог, приняли присягу. Дали мне псевдо – «Чайка».
А.И. – Вам поручали какие-либо задания в Юношестве ОУН?
П.Ф. – Нет. Нам проводили подготовку – учили, как обращаться с оружием, изучали карту, конспирацию, как ориентироваться.
А.И. – Какое оружие изучали на подготовке?
П.Ф. – Винтовки. Разбирали их, чистили, учились стрелять.
Пришел я в организацию, а через пару месяцев стал подходить фронт. Когда через Березов переходил фронт, то большинство наших пережидало дома, а я пас скот на полонине. Когда мадьяры отступали на Закарпатье, то как-то так получилось, что они прошли внизу по дорогам, а я шел верхами. Спустился с гор в село, а тут уже русские.
А.И. – Что происходило здесь после прихода Красной Армии?
П.Ф. – Да такое творилось... Энкаведисты ходили, охотились за людьми, арестовывали. Я уже не показывался и вскоре пошел в сотню. Командиром сотни был «Мороз», по имени Дмитрий Негрич, родом из Верхнего Березова. Хороший был командир. Сотня сначала стояла на Коломыйщине, в Ключевском лесу, после этого вела бои, а потом перешла в Верхний Березов, и тут я к ним присоединился – в октябре 1944 года.
 |
| Дмитрий Негрич («Мороз») – командир «Березовской» сотни УПА. Источник: Яворівський фотоархів УПА – Львів: Сполом, 2005 |
Меня приняли, да и не я один пришел – еще пришли ребята. Назначили меня в чету (взвод – прим. А.И.) к «Гонте» – я не знаю, как он звался, и даже не знаю, откуда он был. Роевым командиром (командиром отделения – прим. А.И.) был «Байда», родом из Бани-Березова – я знал его имя, но сейчас не могу вспомнить. Меня взяли рядовым стрельцом, дали оружие – венгерскую винтовку. А позже я получил пулемет – венгерскую «суру» (венгерский ручной пулемет 31М «Солотурн» – прим. А.И.).
Когда наступила зима, мы пошли в рейд – ходили по горам, а потом подошли к Снятину. Я там первый раз участвовал в бою – 7 декабря 1944 года. Зашли в Снятин, сотня разделилась – одни пошли на спиртзавод, а наша группа пошла на вокзал, там в доме москали пели и пили водку. Подошли мы к этому дому, и командир сотни говорит одному: «Бросай гранату им в дом!» А тот как-то так бросил, что граната отскочила, вернулась к нам и ему поранила ноги. Его оттащили, а потом он подлечился и снова воевал в сотне. А мы тогда стали стрелять по окнам, москали отстреливались. У нас нескольких ранило и двое погибли, оба из Нижнего Березова – Николай Геник и Иван Вербьюк. Пришлось нам отступить, присоединились к сотне, потом перешли через какую-то небольшую речку, и не могли вернуться в горы, потому что наступил день. Там на берегу были какие-то заросли, и мы в этих зарослях пролежали целый день, а вечером ушли в горы.
Еще в декабре 1944 года мы провели бой за Косовом, в Соколовке. Сделали засаду возле дороги, ехала машина с москалями, и мы ее начали обстреливать. Я стрелял-стрелял из винтовки, целился – не знаю, попадал или нет, но нескольких из них мы там убили. Потом к ним подошла помощь, и мы отступили. Мы потеряли убитым одного, ему пуля попала в голову – я это видел, потому что он лежал возле меня. Тот парень был из Восточной Украины, имел псевдо «Запорожец». Такой молодой, здоровый парень... Мы каждый раз отступали, потому что долго держаться нельзя – им сразу же приходит помощь, да и могут обойти с другой стороны, поэтому надо отступать.
После этого ходили в рейд на Буковину. Заходили в села, «стрибков» разоружали... Шли так – впереди одна чета, разведка, а за ней на определенном расстоянии идет вся сотня. И я ходил в разведку – когда посылали, то шел. Как-то мне так везло, что приключений не имел. Перед Рождеством 1945 года вернулись домой.
В январе 1945 года был большой бой в Брустурах – ночью, между хатами. Там воевал весь наш Карпатский курень – три сотни, и сотня «Мороза» в том числе. Ведем бой, стрельба страшная, одного нашего стрельца ранило, а там рядом был какой-то хлевок, он туда заполз, и москали туда стали подходить. А мы по москалям стреляем, не даем подойти, думаем, как бы нашего парня забрать оттуда. Пошли вперед, подползли к этому хлевку, залегли за оградой. Москали нас заметили, стреляли так, что щепки летели из ограды, и тогда командир сотни закричал: «Меняйте позицию, отходите!» Пришлось отползти назад – били по нам очень сильно, но как-то так получилось, что ни в кого не попали. А того раненого парня москали нашли и штыками закололи... Был совсем молодой парень, с 1927 года, родом из Нижнего Березова.
Мой самый большой бой – это была засада на приселке Рушир возле Космача. Мы там разбили колонну энкаведистов, они ехали в Космач на помощь своим – это произошло в конце января, а точно не припомню. Собрали нашу сотню в Среднем Березове и повели, не говорили куда – мы только знали, что на какое-то задание. Пошли через леса на Рушир – это тут недалеко, как из Яблонова ехать на Космач. На Рушире сделали засаду – там шла дорога, и через речки были сделаны мостики. Один мостик мы разрушили, так что машины уже не могли проехать, а выше мостика сделали засаду. Первая и вторая чета засели с той стороны дороги, а третья чета, ею командовал «Кривонос» (Мирослав Симчич – прим. А.И.) – с этой стороны. Залегли недалеко от дороги, замаскировались и ждем. Потом слышу – уже гудят машины. Доехали они до разрушенного мостика, остановились, с машин слезли, и двое пошли вперед по дороге на Космач. А на той стороне речки сразу же была такая ровная долинка, и они вышли на эту долинку. И тогда мы – «Кривонос» с той стороны, а нас две четы с этой – ударили по ним. А еще отдельно засел Антон Геник («Лисок») – он бронебойкой бил в машины, в моторы. Стрелял, а потом бронебойку заклинило и ему сломало ключицу.
Как мы ударили по этим москалям, то они попадали, и мало их оттуда вернулось. Там тогда убили полковника Дергачева – он ехал в Космач «порядок навести» (речь идет о командире 256-го полка конвойных войск НКВД подполковнике А.Т. Дергачеве – прим. А.И.). Как раз в том бою наш кулеметчик был ранен и сказал мне: «Принимай пулемет!» Так я бил из пулемета где-то с расстояния пятьдесят метров, и скажу, что бил хорошо – свой результат я видел. «Мороза» в том бою ранило, и он назначил командиром сотни «Юрка» (Василия Боцвинчука – прим. А.И.). А «Юрко» передал командование «Кривоносу», потому что был с Подолья и не знал, как в горах воевать, не ориентировался в наших краях, поэтому пока «Мороз» лечился, нашими боями руководил «Кривонос».
Когда бой утих, то москали, которые могли, разбежались, а некоторые спрятались под машины. А нам сказали, что отряд НКВД обходит нас по верху со стороны Брустуров, поэтому мы отошли дальше к Космачу, а вечером переправились через речку на эту сторону, на Березов. Из моей четы на Рушире никто не погиб, только одного ранило в руку – он имел псевдо «Разбойник». А в сотне погиб один или два, как я припоминаю (по данным Мирослава Симчича, сотня потеряла трех человек – погибли Василий Вивчарук («Сирко») из с. Баня-Березов, Николай Скильский («Явор) из с. Средний Березов и боец из с. Стопчатов (имя неизвестно – прим. А.И.). После этого боя руководство говорило, что надо было сообщить им, чтобы они знали, куда идет наша сотня. Но пока мы сообщили бы нашему руководству, то враг уже подготовился бы. А так провели незапланированную операцию, «Кривонос» взял на себя ответственность, и получилось хорошо.
Февраль мы пережили более-менее спокойно, боев имели немного. Я помню, что тогда ходили в Яремчанский район, организовали там засаду на дороге Коломыя-Ворохта, расстреляли две машины с энкаведистами. Забрали из этих машин оружие, патроны и вернулись в Березов.
В марте в нашем крае устроили блокаду – очень много энкаведистов привезли к нам, блокировали села, делали облавы. Когда шла облава, то наша сотня переходила аж в Печенежинский район, в Коломыйский район. А облавы ходили везде – прочесывали берега речек, леса. Но мы переходили, маневрировали из одной стороны в другую, и прошли так, что даже нигде не сталкивались с врагом. Вот Вы говорили с Иваном Фицичем – он Вам рассказал, как его взяли в плен? Когда сотня уходила отсюда, он и его двоюродный брат (тоже звался Иваном) и еще один мужчина постарше, Андрей, собрались втроем и сказали, что сами выдержат эту облаву. Залегли в схроне тут недалеко от села, и когда шла облава, то энкаведист бежал, вступил в этот схрон ногой и дал туда очередь из автомата. Иванового двоюродного брата сразу убил, а Андрею прострелил руку, и он до конца жизни эту руку уже не разгибал.
В апреле, когда блокада кончилась, то сотню разделили. «Кривонос» с двумя четами пошел в рейд на Коломыйщину, а нас две четы осталось на месте – действовали в районе Космач, Акрешоры, Березовы (села Нижний Березов, Средний Березов, Верхний Березов, Баня-Березов – прим. А.И.).
В мае ходили в рейд в Жабьевский район, там разделились на группы и ночью напали на гарнизоны в селах – они там были небольшие. Я уже не припомню, в каком селе действовала наша группа, но помню, что энкаведистов мы там разбили, потом сотня собралась и вернулась в наши края. У нас тогда было много боев, я сейчас часто ночью не сплю и вспоминаю. Как-то раз в Среднем Березове ночью напали на «стрибков», разбили их. Зашла целая сотня и рассыпались группами по селу. А «стрибки» ночевали в какой-то хате, так мы забросали их гранатами, стреляли по окнам. Я не припомню, спасся ли кто-то из них. Мы имели в этом бою убитых, мой двоюродный брат тогда погиб.
27 июля наша сотня напала на Яблонов – на то время это был районный центр. Я в том бою не участвовал, но знаю, что наши обстреляли гарнизон из пулеметов, из минометов – как раз в то время, когда энкаведисты смотрели в клубе фильм. Их этот обстрел застал неожиданно, имели большие потери – нам разведка потом доложила.
В конце лета 1945 года меня взял к себе охранником районный руководитель Городенковской СБ. Он был мой земляк, из Березова. Пришел в сотню и выбрал нас двоих – меня и еще одного парня. Сказал командиру сотни, что хочет забрать нас, тот нас отпустил. Ушли мы на Городенковщину. Прослужил я в СБ месяц, а потом заболел желтухой и снова вернулся сюда. Я там не успел принять участия ни в боях, ни в акциях. Вернулся сюда и тут скрывался – в горах мы имели места для ночлега, а вечером шли в село, брали что-нибудь поесть. Через некоторое время поправился и пришел в село. Сотня к тому времени уже распалась, «Мороза» убили, а хлопцы разошлись кто куда – по другим сотнях, по боевкам, а некоторые домой. Весной 1946 года «Кривонос» собрал сотню заново, но я туда уже не возвращался.
Моя сестра жила здесь в селе, а ее муж делал возы, колеса – работал в быткомбинате, все в селе его знали и даже военные к нему приходили. Я перешел к нему, прятался на чердаке, а он говорит мне: «Я договорюсь, директор быткомбината даст тебе справку, будешь со мной работать – может, так и пройдет». Так и сделали – я начал там работать, и на меня как-то мало обращали внимания. Потом поставили на учет в военкомате, дали приписное свидетельство, стали присылать повестки. Зовут в Яблонов на военкомат, а я не иду. И как-то не боялся – знаете, молодой по-другому думает. А сейчас размышляю, как я тогда поступал, и мне становится страшно!
Так я жил себе, а из военкомата никто за мной не приезжал. Потом подружился с людьми, которые работали в финотделе, договорился с ними, они там поговорили, и в 1947 году меня взяли собирать налог – финагентом. Дали мне паспорт, и так я кантовался не знаю до какого года, а потом пошел в военкомат, и меня уже зачислили в запас.
А.И. – В подполье не возвращались?
П.Ф. – Ну я имел с ними связи, помогал – переносил штафеты (бумаги с зашифрованными сообщениями – прим. А.И.). Имел назначенные места – куда говорили, туда и шел. В палке снизу просверлил дыру, туда засовывал штафету, затыкал и так шел. Ходил в соседние села, иногда встречался со станичными (руководителями местных хозяйственных служб ОУН – прим. А.И.). Носил литературу, не раз расклеивал листовки по селу, ночью. Помню, что двое наших попались с листовками, их забрали, судили.
Станичным в Нижнем Березове был мужчина постарше, звался Николай Арсенич, имел псевдо «Стародуб», погиб в 1949 году. После него станичным стал Андрей Кузич («Остап»), я его хорошо знал – мы с ним жили в колыбе в лесу, когда скрывались. Станица находилась в одной хате, на горе, а тут в селе он имел небольшой бункер. В 1950 году один привел туда москалей, сказали, чтобы он выходил, а он гранату подорвал, не сдался...
 |
| Андрей Кузич («Остап») – станичный села Нижний Березов. Погиб 29 мая 1950 года. Источник: Яворівський фотоархів УПА – Львів: Сполом, 2005 |
После «Остапа» станичным стал Иван Дрогомирецкий, псевдо «Сорока». Он прятался, а его жена работала дояркой в колхозе и жила в доме у одного инвалида, который с фронта пришел. Говорили, что у него в доме возле порога стояла бадья с помоями, под ней был вход в схрон, и «Сорока» там сидел. Позже люди говорили, что «Сорока» заболел, умер, и его ночью тайно похоронили – а правда это или нет, я не знаю. А сельской боевкой ОУН руководил «Славко» – его и «Лиска» в 1950 году взяли в плен и расстреляли в Киеве.
Гарнизон НКВД стоял в нашем селе – они себе ходили, куда им надо, а мы шли, куда нам надо. Но все это делалось тайно, никто о наших делах не знал. А тех, кто вредил нам – убирали.
А.И. – Вы принимали участие в таких акциях?
П.Ф. – Нет. Я даже оружия не имел. И боевых акций в самом селе проводили мало – я помню, что где-то в конце 40-х годов нападали на «стрибков», а в 1949 или 1950 году, то ли на Вербное воскресенье, то ли на Пасху убили офицера-энкаведиста.
Когда я пошел работать финагентом, то в селе некоторые говорили, что я комсомолец, а повстанцы приходили ко мне домой и смеялись: «Мы тебя знаем, а тут сказали, что ты комсомолец, что ты доносишь на наших людей». А я говорю: «Я от москалей прятался, а от вас не буду. Если я в чем-то виноват, то скажите – я никуда не скроюсь». Они меня знали, потому что вместе с молодыми я в школу ходил, а люди постарше знали моих родителей. И в селе некоторые знали, что я воевал в УПА, но никто не донес. А «стрибки» меня не знали, потому что из нашего села там не служил никто – были из Текучей, из Уторопов, из Яблонова.
Долго действовало подполье, но понемногу его уничтожили. Был тут в районе советский агент, доносчик, имел псевдо «Кузнец» – Ильницкий Николай, родом из Березова, служил в СБ окружным (субреферентом СБ ОУН Коломыйского округа – прим. А.И.). Он выдал всех кого знал, а он должен был знать про каждый схрон, где повстанцы зимуют. И так один схрон обнаружат, через пару месяцев – второй, уже в другой стороне. Да и так многих выдал, а потом сам ушел к москалям. В подполье одни его подозревали, но другие говорили: «Что ты выдумываешь, это надежный человек!»
И так подполье уменьшалось, уменьшалось, а потом затихло. В 1952 году погибли последние в нашем селе. Я долго поддерживал связи с хлопцами, но потом это все оборвалось – одни погибли, других арестовали, третьи легализовались, пошли на работу. А меня так и не арестовали. Мне в селе говорят: «Ты так схитрил, что не попался!» А я говорю: «Я ничего не схитрил – это Бог так меня направил, что я остался на свободе». Вызывали меня в КГБ и в Ивано-Франковск, и тут, в Косов – допрашивали про УПА. Я всем говорил, что не был, не знаю. Спрашивали, где я был в 1945 году – я отвечал, что пас скот на полонине.
А.И. – И долго Вами интересовались?
П.Ф. – Ай, вечно таскали... Однажды вызвали в КГБ в Косов: «Пиши!» Я себе думаю: «Если они обо мне все знают, то мне все равно сидеть – или больше или меньше. Буду отбиваться до последнего». И пишу, что нигде не был, никого и ничего не знаю. Написал, поехал домой. Через некоторое время вызывают в Ивано-Франковск – там снова пишу. На этот раз меня спрашивали про Симчича – это уже в 1968 году, когда его арестовали второй раз. Спрашивали, знаю ли я такого Симчича, а я говорил, что такого не знаю. Следователь меня допрашивает, на машинке печатает. Заходит в кабинет тот кагэбист, что меня в Косове допрашивал, посмотрел на меня, говорит следователю: «Фицич? Он ничего не знает». Мне аж на душе стало легче. После этого меня уже не допрашивали.
Я все время жил тут в селе, женился, родилась у нас дочь. Моя жена из рода Будуровичей, в 40-х годах ее брата судили, а они с мамой скрывались. Я научился делать столярку, колеса, возы – так и работал, а потом пошел в школу мастером. Преподавал трудовое обучение, ездил, когда надо было что-то для школы привезти, зарплату привозил, ремонты делал. Так и доработал до самой пенсии. Директор меня просил не уходить на пенсию, но у нас случилось большое горе – умерла дочь, и я уже не хотел работать. Сейчас мы с женой живем с семьей нашего внука.
Когда Украина стала независимой и произошла реабилитация, то в районе записывали тех, кто был в подполье, но я боялся. Жена говорит: «Чего ты? Иди запишись в Братство ветеранов». Я говорю: «А я знаю, чем это закончится? Я все расскажу, а оно потом вернется назад». В Братство УПА записался только через несколько лет. Тогда многие записались, а сейчас нас в селе осталось двое повстанцев – Иван Фицич и я.
А.И. – Хотел бы задать Вам еще несколько вопросов. Вы видели пленных энкаведистов или «стрибков»?
П.Ф. – Нет, я не видел их.
А.И. – Как оцениваете боевые качества энкаведистов и «стрибков»?
П.Ф. – Они все наши враги – как их иначе назвать? Но «стрибки» набирались из местных, а энкаведисты – это москали, и они были обучены, всем обеспечены. А «стрибкам» давали оружие, но почти не обучали. Дисциплины они не имели – часто напивались, ходили по селам пьяными.
А.И. – Что Вы чувствовали в боевой обстановке?
П.Ф. – Ничего не боялся, нет. Нет там страха – не знаю почему. Сначала немного не то, а потом вообще ничего не чувствуешь, никакого страха. А еще у нас были пропагандисты, они нам боевой дух поднимали. Я помню, как осенью 1944 года пропагандист нам говорил: «Будем держаться, ребята! На зиму станем в казармах!» Такая шла пропаганда. А еще, знаете, мы все-таки верили, что Украина станет независимой. Как бы тяжело нам ни приходилось, а верили.
А.И. – Вы имели ранения?
П.Ф. – Ранение я имел одно – пуля немного черкнула по голове, содрала кожу. Везло мне... В Снятине парень стоял от меня ближе, чем вот до этого колодца и упал... Убит... Другой в том бою в Соколовке... Лежали мы так – он, и возле него я. Так ему попало прямо в голову... А мне как-то так повезло, что жив до сих пор. Но я уже старый, многое вылетело из памяти. С некоторыми ребятами я был в сотне все время, а теперь не могу даже их клички вспомнить. Но тут ничего не поделаешь, время идет...
| Интервью, лит.обработка и перевод: | А. Ивашин |