Ицхак «Толька» Арад (Рудницкий)

И.А. Я родился 11 ноября 1926 года в литовском местечке Швенчонис (обычно используется название Свянцяны – прим. А.В.). Мою мать звали Хая, а отца Израиль-Моше. Они дали мне настоящее национальное еврейское воспитание, я был убежденным сионистом и учился в ивритских школах «Явне», «Тарбут» и «Тахахмони». И до войны, и во время войны мои мысли, мои мечты и стремления были здесь – на земле Израиля. Я знал, что как только закончится война, я поеду сюда. Я ждал конца войны, воевал до конца, до апреля 1945 года, и считаю, что свой долг перед советской Родиной выполнил.

А.В. Как для Вас началась Вторая мировая война?

И.А. 1 сентября 1939 года я встретил в Варшаве с родителями. Мы оказались сразу же под бомбежкой немецких самолетов. Целый месяц нас бомбили, Варшава была окружена, город горел, на нас падали бомбы. Несколько из них разорвалось возле нашего дома. Когда война началась, до моей бар-мицвы оставалось почти три месяца. И она произошла во время немецкой оккупации Варшавы. В те дни немецкие оккупанты просто озверели. Они очень издевались над евреями – срезали пейсы и бороды, запрягали в телеги, избивали. Отец настоял, чтобы бар-мицва прошла по всем традициям иудаизма. В одну из суббот ноября в синагоге собралось много людей, я «взошел к Торе» и начал чтение «гафары». В этот момент мы услышали, что возле синагоги остановилась машина, и несколько человек заговорило по-немецки. Я прекратил чтение, все очень боялись, что сейчас начнется погром. Но все обошлось, и моя бар-мицва прошла относительно спокойно.

Когда только началась война, то мы ничего не знали про Пакт Молотова-Риббентропа, но со временем нам стало известно, что Польша и Прибалтика разделены между Советским Союзом и Германией, и мой родной город Швенчонис находится на советской территории. Мы с сестрой решили бежать через границу. В Швенчонисе у нас была большая семья – дедушка, бабушка и все братья. Побег произошел в декабре на Сочельник. Родители остались в Варшаве, и 24 декабря 1939 года был последним днем, когда я их видел. Некоторое время до нашего бегства вышел указ о том, что все евреи должны нашить «маген давид» на одежду, и мне довелось несколько недель носить этот знак. Вы знаете, я чувствовал одновременно и гордость, и унижение. Однажды даже, я услышал, как группе евреев, в которой я шел, местные поляки крикнули: «Жиды, убирайтесь в Палестину!». И это с одной стороны унижало, а с другой стороны напоминало о моих мечтах сиониста.

Наше бегство в Швенчонис было очень тяжелым. Добраться на советскую территорию можно было только нелегально. Нам пришлось снять свои повязки и дать взятку в 250 злотых проводникам, которые согласились провести нас до ближайшей к советской территории железнодорожной станции, а дальше перевезти на санях. Но проводник нас обманул, заставил самостоятельно перейти реку Буг, покрытую льдом, и с тех пор мы его не видели. Пришлось дальше идти самим по колено в снегу.

В Швенчонисе я пошел в русскую школу и стал пионером. Еврейская школа, которая действовала в этом местечке раньше, была закрыта советской властью, а школьная библиотека оказалась заперта в подвале. Но я и еще несколько моих друзей нашли способ, как попасть в этот подвал через окно, украли книги и читали их тайно по ночам. Так что днем мы были советскими пионерами, а ночью сионистами-подпольщиками. Так было до 22 июня 1941 года.

22 июня война пришла на советскую территорию. Мы увидели утром самолеты, но даже не поняли, что происходит. А в 12 часов услышали речь Молотова. Сталин не говорил, он впервые заговорил только 3 июля. А о начале войны объявил Молотов. Я до сих пор помню последние слова его речи: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!». Мы тогда верили в непобедимость советской армии и думали, что через два-три дня мы разгромим немцев. Но через два дня у нас в городе уже не было местного правительства, оно вместе с военными частями, которые раньше были нацелены на запад, ушло на восток. Я был, наверное, единственный в местечке, кто уже испытал на себе немецкую оккупацию, и тоже хотел бежать на восток. Но я шел медленней, чем ехали немецкие танки, и я остался под немцами.

В конце сентября немцы объявили, что все евреи пойдут в гетто. Гетто располагалось там, где раньше был армейский лагерь. В местечке было три тысячи евреев, и еще в предместье проживало пять тысяч. То есть всего восемь тысяч человек попали в гетто. Я принял решение не идти в гетто и убежал. Куда бежать? Я рассуждал так. Мы находимся в Литве, и у нас есть гетто, а сразу за нами была уже Белоруссия, где гетто не было. Мы еще не поняли, что это была общая политика немцев на любой территории. Поэтому мы бежали в Белоруссию, в местечко Глубок. Несколько ребят, которые бежали со мной, были убиты по дороге местными полицаями. А уже, будучи в Белоруссии, через 2 недели мы узнали, что восемь тысяч евреев были расстреляны на полигоне в 12 километрах от Швенчониса. В самом Швенчонисе немцы оставили совсем маленькое гетто в триста человек. Это были ремесленники: сапожники, портные. Местные литовские власти, сотрудничавшие с немцами, и немецкие оккупанты нуждались в этой рабочей силе. Я решил бежать назад в Швенчонис потому, что, если там убили всех евреев и оставили в живых немногих, в которых нуждались, то я посчитал, что там будет безопасней, чем в Белоруссии, где уже начали делать свои гетто и расстрелы были еще впереди.

А.В. А когда именно Вы поняли, что над евреями нависла Катастрофа?

И.А. Только когда узнал о первых массовых расстрелах. А те, кого расстреливали, они понимали, что их расстреливают, только тогда, когда стояли перед расстрельной группой. Так было в Бабьем Яру в Киеве, в Вильнюсе, везде. Люди поняли, что их убивают, когда уже стояли на краю своей могилы. Из Варшавы в июле-сентябре 1942 года повезли 350 тысяч евреев в Треблинку. Они тоже не знали, что их ведут на смерть. Они думали, что едут в трудовые лагеря.

Семья Ицхака Арада, погибшая в Катастрофе

Мы сидели зимой в этом маленьком гетто в Швенчонисе и понимали, что рано или поздно нас тоже расстреляют. А в 1941 году была еще и очень холодная зима, было крайне тяжело. Что делать? Мы поняли, что единственное толковое дело – уйти в леса партизаном. Мы знали, учили по истории, что были партизаны. Чапаев, Щорс во время гражданской войны. Песни пели об этом. Знали, что было партизанское движение еще против Наполеона. Но надо было где-то взять оружие. Где его взять мы не понимали. Но в один прекрасный день немцы меня куда-то повели. Я был уверен, что расстреливать. Со мной шло еще несколько человек, и я начал им шептать, что нужно бежать врассыпную. Но нас привели на склад, который был полон советского трофейного оружия. На этом складе нас заставили делать уборку и чистить оружие. Во время работы я украл обрез и пронес его со склада домой. Позднее мы создали подпольную группу из 12 человек, которые работали на этом складе. Украли еще оружие и собирались уйти с ним на запад. Было очень тяжело скрывать свою деятельность. Двое из нас были арестованы за хранение оружия и расстреляны. Через некоторое время информация о том, что в гетто действует вооруженная подпольная группа молодежи, стала известная всем евреям. Наша группа увеличилась до двадцати человек, нам стали оказывать финансовую, материальную и организационную помощь. Нам удалось наладить связь с местным населением, которое проживало возле нашего гетто, и через них мы узнали о деятельности партизанского отряда под предводительством Маркова. Но до весны 1943 года мы находились в гетто, хотя вопрос о побеге просто витал в воздухе.

И вот, когда в 1943 году растаял снег, мы, разделившись на небольшие звенья по 5 человек, перелезли через колючую проволоку и скрылись в ближайшей роще. Некоторое время мы жили в лесу, наладили связь с местными крестьянами, имели контакты с еврейским гетто в Вильнюсе. А в мае через крестьянина по имени Федул мы узнали, что нас хотят видеть в партизанском отряде «Чапаев». Он входил в партизанский полк имени маршала Ворошилова, который в свою очередь разделялся на четыре подразделения, называемых отрядами. Командовал полком Федька Марков, а отрядом «Чапаев» - Сидякин по кличке «Ясное море». Этот отряд действовал отдельно от остальных трех, которые дислоцировались вместе со штабом полка, и насчитывал примерно 60 человек.

Позднее я перешел в отряд «Вильнюс» партизанской бригады «Жальгирис». И большая часть моей партизанской деятельности была связана именно с этим отрядом. Я туда согласился перейти потому, что у меня были связи с литовцами, я сам прожил долгое время на литовской территории. Жальгирис – это город Грюнвальд. Там в 1410 году произошла большая битва между польско-литовской армией и немецкими рыцарями-крестоносцами. Так что это название имело особое значение для литовцев.

Партизан отряда  «Вильнюс»

А.В. Как Вас приняли партизаны, когда Вы впервые пришли к ним с целью присоединиться к отряду «Чапаев»?

И.А. Вы знаете, должен Вам признаться, что антисемитизм там присутствовал. И именно во время приема в отряд «Чапаев» мы с ним столкнулись. Если какой-то местный крестьянин приходил в отряд без оружия, то его принимали, не смотря на острую нехватку стрелкового оружия. А если приходил еврей, то его отправляли назад за оружием. Мы пришли в отряд со своим оружием, но все равно часть из нас послали через несколько дней добыть оружие в бою. И увидев это, я решил, что нужно своим поведением и своей доблестью показать, что я не хуже других. Я стал проявлять инициативу во время партизанских действий. Надо было, например, добровольно решиться на то, что кто-то пойдет в разведку. И я вызывался идти на это задание. Мы должны были перейти мост, и знали, что на мосту может быть немецкая засада. Кто-то должен был пойти проверить. И это был я. Так я постепенно завоевал авторитет в отряде. И уже никто на меня косо не смотрел за то, что я еврей. Когда мы уже взрывали поезда, пускали их под откос, то никакого антисемитизма не было по отношению ко мне. Но в целом он был! Расскажу одну историю по этому поводу.

Как-то раз я пошел на разведку с украинцем по кличке «Капелька». Он был бывшим военнопленным, даже выполнял какую-то работу у немцев, но сбежал и присоединился к нам. Когда мы шли с ним в разведку, то увидели в лесу землянку, а в землянке жила еврейская семья, которая скрывалась там от расстрела. Большая семья, дети даже были. И я сказал этому украинцы: «Капелька, давай зайдем к ним. Быть может, они в чем-то нуждаются, или что-то нам расскажут. Мы им даже продуктов можем дать». Зашли мы в эту землянку. Она такая типичная была, какие могут быть землянки в лесу. Капелька зашел в землянку и говорит: «Здорово, жиды!». На что глава семьи ему ответил: «Почему вы говорите жиды, почему не евреи?». Капелька задумался, было видно, что для него этот вопрос оказался неожиданностью, он думал-думал и потом говорит: «Вот Толька! Он еврей! Он воюет! А вы жиды!». Понимаете, вот такая была его философия.

А.В. Вас называли «Толька» в отряде?

И.А. Да, это было уже в отряде «Жальгирис». Сначала дали кличку «Анатолий», но она быстро трансформировалась в «Толька». И она настолько ко мне приклеилась, что даже сейчас в Израиле меня многие называют Толька.

А.В. Расскажите про деятельность отрядов «Чапаев» и «Жальгирис» и Вашу роль в этом отряде.

И.А. Основной нашей задачей была организация диверсий на железнодорожной линии Варшава-Вильнюс-Даугавпилс-Ленинград. Это была главная линия снабжения северной группировки немецких войск. Я пустил под откос 13 поездов на широкой колее и 3 на узкоколейке.

А.В. Какой из случаев участия в диверсиях Вам особо запомнился?

И.А. Это был самое первое задание, когда нужно было пустить поезд под откос. Поезда шли по пригорку, и мы подбирались к колее снизу вверх. Нужно было подложить мину под шпалы, засыпать сверху землей, листьями и гравием и спрятаться. Поезда шли часто, каждые 15 минут. Это была действительно очень важная линия снабжения. И у немцев через каждые несколько километров были сторожевые бункеры, а между ними ходили патрули. Нас было пять человек. Недели две или три мы шли с минами с нашей базы в Белоруссии к месту диверсии. Перед диверсией переночевали в каком-то хуторе, помню. И принесли к дороге из леса 12-ти килограммовую мину. Потом разделились: один отошел на 30 метров направо, второй на такое же расстояние налево, один остался внизу, а я с руководителем группы полезли наверх с миной. И вот мы почти установили мину, уже вкопали ее, немного присыпали землей, и вдруг слышим звуки «цок-цок-цок». Это шел немецкий патруль. Они себе на сапоги ставили металлические набойки. Поэтому их было хорошо слышно. Мы поползли вниз, затаились и приняли решение, что если они нас обнаружат, то стрелять не будем, а будем бежать, хотя у меня с собой был автомат ППШ. И вот идет этот отряд «цок-цок-цок». Я сижу внизу и прекрасно их вижу. И до сих пор помню свои мысли: «Увидят или не увидят? Увидят или не увидят?». Только об этом думал в эту минуту и очень волновался. Но они прошли мимо, так ничего и не заметив. Как только они прошли, то мы окончательно отступили в лес, и лишь потом узнали, что там 11 вагонов сошло с рельс.

А.В. Как немцы пытались вам противодействовать?

И.А. Со временем они поняли, что нам удобнее всего совершать диверсии в тех местах, где поезд идет на возвышенности. Ведь если поезд падает с высокого места, то ущерб больший. И они стали проезжать эти отрезки на максимально высокой скорости. Потом они стали цеплять впереди паровоза два вагона с песком. И если мина взрывалась, то был шанс, что эти два вагона повредятся, а паровоз и основной состав нет. Но мы нашли свой «контраргумент» на эти их действия. Мину мы устанавливали так, что наезд на нее не приводил к взрыву. А через несколько метров впереди подкладывали под рельсы или шпалы систему зажигания бикфордова шнура, который тянулся к мине. Вагоны с песком приводили в действие систему зажигания, и мы добивались своего – взрыв происходил под основным составом поезда.

А было такое, что немцы отдали приказ вырубить лес по обе стороны железной дороги на 100 метров вглубь. И основная их хитрость была вовсе не в том, чтобы создать открытую местность, а в том, что когда мы проходили этот участок, то не могли не ломать ветки, валяющиеся в большом количестве под ногами, и они слышали хруст.

А.В. Как вы организовывали в лесу свое жилище?

И.А. Зимой это были землянки. А вот летом мы находились под открытым небом, и это было более опасно. Немцы время от времени прочесывали лес. Попадая в такую ситуацию, мы не вступали в бой, а разделялись на малые группы человек по пять, прорывались через засады и патрули, и соединялись уже в другом лесу. Один раз, когда такое произошло, я был на задании по подрыву поезда. И соединился с отрядом уже на новом месте. А еще раз пришлось прорываться в составе малой группы. Была Пасха 1944 года. Мы в составе группы из пяти человек выполняли задание по закладке двух 12-ти килограммовых мин. По дороге зашли в село, где жили староверы и остались у них на Пасху. Староверы эти гуляли, пили, праздник же. Самогон-перегон! И командир нашей группы сказал: «Останемся тут погулять, еще успеем повоевать!». В общем, захотели погулять. И народ начал пить, а я даже не притрагивался к выпивке. Потому, что знал, что если все пьют, то кто-то один должен остаться трезвым. И утром я проснулся от лая собаки. Выглянул в окно – идет литовская группа коллаборационистов. Я бужу своих: «Немцы!». Взял ППШ, схватил одну мину на плечи и мы побежали из дома. Вышли со стороны противоположной той, которой шли литовцы. Поэтому они нас не сразу заметили – дом нас закрывал. Но через время нас все же стало видно. Я сразу дал очередь из ППШ. Я и еще трое ребят все же зашли в ближайший лес, а четвертого по дороге настигла пуля. Лес этот был небольшой, и литовцы нас окружили. Но мы все же вырвались из окружения и ушли к своим. А знаете, мы их засады видели по огонькам сигар, которые они курили.

А.В. Доводилось ли вам брать пленных или допрашивать кого-то?

И.А. Вообще-то, старались пленных не держать. Или они к нам присоединялись или их расстреливали. Был один случай, когда зимой 1943 года я был послан на связь с другим отрядом. Мы ехали на санях, запряженных конем. Была плохая видимость. Вдруг конь встал. Смотрим, а перед ним еще один конь стоит и какие-то люди за ним. Мы кричим: «Стой, руки вверх!». А оказалось, что это пять литовских полицейских. Мы с них сняли оружие, арестовали и привели в наш отряд. Четверо к нам присоединились, а пятого расстреляли – на допросе нашему командиру что-то не понравилось.

Еще один случай. Была зима, мы шли на какое-то задание. И нам передали, что в одном из хуторов находятся четыре бывших военнопленных – два парня и две девушки. Они убежали из плена и хотят присоединиться к нам. Меня приставили к ним, чтобы отвести на нашу базу. Среди них была девушка, которая прекрасно пела. Мы шли два или три дня. А я тоже люблю петь, и она меня научила песне «Любимый город». «Любимый город может спать спокойно…» знаете? И был среди них еще Юрка – артист из Ленинграда. И через некоторое время мы с этим Юркой пошли на задание. Выполнили его, пустили под откос один эшелон, а еще один хотели, но не успели. Юрка себя отлично показал, а когда мы вернулись, меня вызвал командир и сказал, что Юрка немецкий шпион. Я ему говорю: «Не может быть! Он имел массу возможностей нас бросить, предать, перебежать к немцам на задании. Но он рисковал собой, и задание мы выполнили. Он не может быть шпионом!». Командир мне говорит: «А… Ты еще молодой, всего не понимаешь!». И послал меня в составе группы в какое-то село отнести местным крестьянам парашют, который они использовали как рыболовецкую сеть. А из ткани парашютной шили себе одежду. Крестьяне нам за это дали кучу еды и выпивки. И нам разрешили остаться на 5 дней в отпуске. Мы гуляли, пили. А когда я вернулся на базу, то в первую же ночь я проснулся от того, что меня будит командир: «Толька, пошли». Смотрю, идет командир, и та девушка, что меня научила песне «Любимый город». Пришли туда, где у нас кони стояли. А это зима, снег. И я вижу – лежит Юрка расстрелянный, и кровь вокруг него. Командир мне говорит:

- Толька, стреляй.

Я стою.

- Толька, стреляй!

- Толька, стреляй, или я в тебя выстрелю!

...

А.В. А они действительно были шпионами?

И.А. Я не знаю. Нам сказали, что все они были шпионами, вся группа. А как на самом деле было, я не знаю. И вообще, у партизан не было времени долго думать и рассуждать, кто шпион, а кто нет.

Как-то в наш отряд попал радист Мишка. Это уже под конец войны было. Он молодой был, ему было лет 19, а мне тогда или 17 или 18. И мы с ним подружились очень. Он сам был из Одессы, в начале войны не пошел воевать. Одессу тогда Красная Армия оставила потому, что надо было защищать Севастополь, и он эвакуировался. Ну и Мишка этот научил меня песни «Ты одессит, Мишка». Знаете?

Шиpокие лиманы

Зеленые каштаны

Качается шаланда

На pейде голубом

В кpасавице Одессе

Мальчишка голоштанный

С pебячьих лет считался

Запpавским моpяком

Ну и припев там такой:

Ты одессит Мишка

А это значит

Что не стpашны тебе

Ни гоpе ни беда

Ведь ты моpяк Мишка

Моpяк не плачет

И не теpяет бодpость духа

Никогда.

И потом там поется, что когда вернемся в Одессу, тогда можно будет поплакать. Я эту песню очень люблю и часто ее пою.

Этот Мишка на одном из заданий погиб. И только тогда я узнал, что он еврей. Почти год с ним воевал вместе, но не знал этого.

А.В. Расскажите какой-нибудь случай, который не был напрямую связан с подрывной деятельностью.

И.А. Командир одной из наших партизанских групп Семенов попал в немецкий плен. Во время выполнения задания его группа вступила в бой с немцами, несколько человек было убито, а Семенов ранен и доставлен в больницу моего родного города Швенчонис. Нам дали приказ его освободить. Это был май 1944 года. Ночи уже не были короткие, тем более на севере. Темнело только в 10 часов вечера, а в 4 часа утра уже светало. Отряд партизан должен был войти в город, чтобы освободить Семенова. Сначала планировалось, что нас пойдет гораздо больше, мы зайдем в город, когда стемнеет, и под покровом ночи выкрадем Семенова. Но мы подошли к городу с опозданием, уже светало. Тогда мы немного передохнули и подремали, после чего наш командир принял решение послать в город малую группу. Нас спросили, кто хочет пойти на задание. Вызвался я, партизан по кличке «Папка» и еще трое.

Я знал родной город, как свои пять пальцев. Мы должны были пройти через немецкие окопы, круговую оборону города и попасть в больницу. Разведка и осведомители доложили нам, что Семенов лежит на втором этаже. В самой больнице есть немецкий солдат и внизу стоит немецкий караульный. Мы пробрались через все оборонительные сооружения, будучи незамеченными и притаились возле одного дома. Пока мы сидели в засаде, я увидел возле дома свою школьную знакомую по фамилии Маркова. Она спала. Я мог протянуть руку, и коснутся ее, так близко к дому мы находились. Папка дождался пока караульный, курсирующий от одного угла здания больницы к другому, повернется к нам спиной, выбежал из засады и ударил его по голове прикладом ППШ. Мы вдвоем забежали в больницу и поднялись на второй этаж. Папка стал осматривать палаты, находящиеся слева по коридору, а я – справа. В первой палате мне ответили, что Семенова тут нет. Я выбежал в коридор и увидел медсестру. «Где Семенов?», - спросил я ее. А она увидела мой автомат ППШ и упала в обморок. Тут я смотрю - Папка и еще один партизан ведут Семенова. Был в его палате еще один пленный советский офицер, который просил нас взять его с собой. Мы заранее знали о том, что он находится в больнице вместе с Семеновым. Но у нас был приказ – если он сможет идти сам, то взять с собой. Если не может – то оставить. Пришлось оставить.

Выводя Семенова из больницы, мы оглушили прикладом полицейского, который все это время был на первом этаже. Еще одного полицейского вы обезоружили и взяли в плен. Когда отступали в лес, я увидел коня. Подбежали к нему, но он оказался стреноженным. Возле него пасся еще один конь, у которого ноги были свободные. На этого коня мы положили Семенова и отправились в лес. За нами не было погони, и позже мы узнали почему. Оказалось, что те полицейские, которых мы оглушили, слишком поздно пришли в себя и не успели вовремя доложить о том, что произошло. Семенов потом погиб в одном из боев. А нас пятерых, кто его освободил, представили к награде.

А.В. Расскажите, что Вы делали после прихода Красной Армии на ту территорию, на которой Вы были партизаном во время оккупации?

И.А. Я некоторое время оставался на литовской территории и сражался против отрядов литовских партизан, которые в лесах сражались с Красной Армией. Облавы проводило НКВД, и я участвовал в этих облавах. Несколько лет назад против меня было открыто в Литве уголовное дело, но вскоре его закрыли за недостатком улик и доказательств. Дело было так.

В начале 90-ых меня пригласили в Литву принять участие в исторической комиссии, которая должна была сделать выводы по поводу фактов сотрудничества литовцев с немцами во время Второй мировой войны. Литва только получила независимость, она хотела вступить в НАТО и войти в единый европейский рынок. Но в Европе им сказали, что они должны расставить все точки над «і» в вопросах своей истории. Литовские власти на это ответили, что они создадут интернациональную комиссию, которая разберется в вопросе. В один прекрасный день приезжает ко мне домой в Израиль председатель этой комиссии и говорит: «Доктор Арад, мы хотим, чтобы Вы вошли в состав комиссии». Я сначала не хотел. Но Израиль был заинтересован в хороших отношениях с молодым государством, да и это также было в интересах музея «Яд ва-Шем», директором которого я являлся. И я поехал в Литву. В комиссию входили историки из Литвы, России, Германии, США и других стран. Кроме того, в комиссию входили бывшие узники советских лагерей и тюрем, которые были осуждены за коллаборационизм. Были очень жаркие споры по этому поводу. Во-первых, литовская власть придерживалась позиции, что было две оккупации Литвы: советская и немецкая. И они обещали разделить комиссию на две части. Одна будет изучать советскую оккупацию, вторая немецкую. Мне обещали, что я не буду касаться советской оккупации, а буду работать только по вопросам немецкой оккупации. Во-вторых, они утверждали, что литовских коллаборационистов было очень мало. Они говорили: «Было не более тысячи литовцев, которые расстреливали евреев». Меня такой тезис не устраивал. Я стоял на позиции, что коллаборационистами следует считать не только тех, кто стрелял, но и тех, кто вел на расстрел, тех, кто сдавал евреев, кто служил в полиции в то время. На моей стороне были многие немецкие историки, большинство американских историков и некоторые литовские. Когда уже подходило время публиковать результаты комиссии, то правые литовские силы поняли, что отчет будет не так приятен Литве, как им хотелось. И в один прекрасный день в Литве вышла газета правых сил с большой статьей на целый разворот. Называлась она «Эксперт с кровавыми руками». Статья была посвящена мне, там был мой портрет в форме генерала ЦАХАЛ. И, в общем и целом, там рассказывалось о том, что я присоединился к партизанам, чтобы убивать литовцев. Меня обвиняли в уничтожении литовских партизан, которые воевали с советской властью. Кроме того, они прочитали в моих мемуарах, что партизаны получали еду от крестьян и заявили, что мы грабили крестьян. Хотя еду мы выменивали на что-то другое, или же крестьяне сами нам помогали. Еще они вычитали про то, что мы убивали мирных жителей. Но я могу вам сказать – может те люди, которых мы убивали, иногда не были военными, но они не были невиновными. Были такие литовцы, которые нападали на партизан, убивали нас. И один раз нам даже пришлось сжечь несколько домов коллаборационистов, после чего нападения прекратились.

В общем, все это было неприятно, меня пытались очернить, чтобы мое мнение не учитывалось при работе комиссии. А через несколько лет после этого против меня возбудили уголовное дело, где обвиняли по всем пунктам, которые я вам назвал. В мою защиту вступились еврейские общины Литвы. Были дискуссии об этом здесь в Израиле между представителями Литвы, Израиля и США. Моя фамилия звучала в американском сенате, российские газеты писали про это, выходили сюжеты на телевидении. И, в конце концов, дело закрыли. А в последние годы в Литве у некоторых историков вообще был интересный тезис. Они говорили, что были литовцы, которые убивали евреев. И это были коллаборационисты. И были евреи, которые убивали литовцев. И это были «жидобольшевики». И те, кто этот тезис выдвигал, вписали в число «жидобольшевиков» и меня.

А.В. Когда Вы поняли, что после окончания войны можно связаться с еврейскими подпольными организациями и репатриироваться в Израиль?

И.А. Я всегда это знал. То есть, я не хочу сказать, что всегда знал про деятельность «Пальмаха» (ударных рот еврейской военной организации «Хагана», которые были созданы для борьбы с нацистами – прим. А.В.) и других еврейских организаций, но я всю жизнь мечтал о том, что окажусь в Палестине. Еще в школе я об этом мечтал, и во время войны знал, что после ее окончания поеду в Израиль. Еще не знал, как именно это будет, но знал, что так будет. И вот когда я услышал, что Берлин пал, то сразу же отправился в Польшу, откуда начался мой путь в Палестину. В Польшу я вернулся согласно соглашению между Советским Союзом и Польшей, по которому граждане, проживавшие до войны в Польше, но волею судеб оказавшиеся на территории Советского Союза, могут отправиться назад в Польшу. Ну а дальше все было нелегально. В Польше подпольные еврейские организации сделали мне документы, как будто я грек, работавший во время войны в Германии. С этими документами я переехал в Братиславу. Это Словакия. Но там я долго не мог сидеть с греческими документами. Греция-то была южнее. И меня переправили дальше – в Австрию, а затем в Италию. В Италии меня встретило большое количество евреев. Там действовала Еврейская бригада, воевавшая в составе британской армии. Кроме того, 35 тысяч евреев воевало в составе союзнических войск антигитлеровской коалиции. В Италии мне предложили работать в подпольном подразделении «Пальмаха», но я сказал: «Не хочу я уже воевать в Европе! Я хочу в Палестину!» и мое пожелание учли. Из Италии я отплыл в Палестину на корабле, который зашел в Хайфу нелегально на сочельник 1945 года. 25 декабря. Британские колониальные власти были христианами и праздновали Рождество в этот день. Пока они были пьяные, мы высадились на берег. Британцы же тогда запрещали евреям осуществлять репатриацию в Палестину.

Капитан ЦАХАЛ, 1948 год

Когда я прибыл в Израиль, то первым делом меня поселили в кибуце, где я работал дояром. Это была моя мечта – быть крестьянином в Эрец-Исраэль! В те дни я написал своим мемуары «Ицхак Арад. Партизан». Но эта земля горела в огне борьбы за независимость, назревала война, и я не мог с моим опытом и знаниями сидеть на месте и доить коров. Я пошел в «Пальмах» воевать вместе с остальными. В «Хагане» и «Пальмахе» уже было поставлено подрывное дело, подпольная деятельность, был руководитель по подрывному делу, и я стал его заместителем. У меня у единственного был такой богатый опыт диверсий, которого не было ни у кого. В Палестине действовали еврейские диверсанты, они умели что-то взорвать, что-то разрушить, хорошо знали теорию подрывной деятельности, но мой опыт войны в белорусских и литовских лесах был бесценен для палестинских евреев. Я два года пускал поезда под откос и подкладывал мины. В общем, здесь я стал инструктором по подрывному делу. А еще я учился летному делу. Это была подпольная школа, формально она выглядела, как спортивный клуб, но в реальности в этом клубе учили летчиков.

Во время Войны за независимость я воевал в районе Иерусалима и принял участие во многих серьезных стычках и битвах на том направлении. Потом пошел в танковые войска и воевал до 1972 года. Был командиром роты, потом батальона, потом начальником оперативного отдела танковых войск. Учился в офицерской школе. Армия послала меня учиться в университет, а позднее я написал докторскую диссертацию на тему Холокоста. И с 1972 по 1993 год я был директором музея-мемориала «Яд ва-Шем». В 1973 году, когда началась Война Судного дня, я на несколько недель вернулся в армию.

Сейчас у нас тоже война. Вы были утром в Тель-Авиве? Слышали, что там была азака (тревога – прим. А.В.)?

А.В. Мы из Петах-Тиквы к Вам ехали, слышали сирену.

И.А. Да, пять раз гудело. Ни в одной стране мира сегодня нет такой эффективной системы противоракетной обороны, как у Израиля «Железный купол».

Бригадный генерал ЦАХАЛ, 1970 год

В общем, я практически 30 лет отслужил в израильской армии. Ушел в отставку в звании бригадного генерала. А сейчас я историк, написал несколько книг по истории. Об одной я уже говорил – это мемуары «Ицхак Арад. Партизан. От долины смерти до горы Сион. 1939-1948». Она есть на русском языке, вышла в издательстве «Книга-Сефер». Еще одна моя книга есть на русском языке. Называется «Они сражались за Родину». Вообще-то прямой перевод с иврита должен быть «В тени красного знамени». Эта книга посвящена евреям, которые сражались в рядах Красной Армии и в партизанских отрядах в Советском Союзе в годы Второй мировой войны. И название намекает на то, что роль евреев в победе принижалась, так как был определенный уровень антисемитизма, и государственная политика была такая, что не позволяла много говорить о роли евреев. Но вот даже в наши дни решили издавать эту книгу не с оригинальным названием, а с другим. В это книге, кстати, есть фотография моей сестры Рахель Рудницкой, которая тоже была партизаном. Но она сражалась не со мной, а в Вильнюсе, в других подпольных частях. Фотографию эту я нашел в ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Раньше этот архив назывался Государственный архив Октябрьской революции. И в 1989 году, когда я впервые был приглашен в Советский Союз, то нашел эту фотографию. Ее сделал Илья Эренбург через 2 дня после освобождения Вильнюса.

Рахель Рудницкая на фото Ильи Эренбурга

Еще я издал двухтомник по истории Холокоста в СССР. Это издание вышло на иврите, на английском языке в университете Небраски, на русском языке в Днепропетровске. Еще я издал книгу под названием «Черная книга». Она была посвящена коллаборационистам в СССР. Они были везде: в России, в Украине, на Кавказе. А потом мы издали продолжение, которое называлась «Неизвестная черная книга». Потому, что были некоторые документы и факты, которые нам не дали издать в «Черной книге». В общей сложности я написал семь книг, множество статей, выступал экспертом на судебных процессах над нацистскими преступниками. Например, на процессе украинца Ивана Демьянюка. Часто выступаю с лекциями в «Яд ва-Шем» и в разных университетах. Живу в доме престарелых (израильские дома престарелых представляют собой жилые комплексы, которые соответствуют уровню гостиниц от трех звезд и выше – прим. А.В.) с женой, жена сейчас болеет, и я уже не имею такой возможности ездить по миру, как раньше. А ведь я историк, и должен работать с разными архивами. Но сейчас я работаю в основном с теми источниками, которые у меня есть здесь в Израиле. Трое детей у меня, одиннадцать внуков и пять правнуков. Все живут здесь. Кто-то уже отслужил в израильской армии, кто-то сейчас служит, а кто-то еще будет служить. Один внук сейчас служит в звании майора, а внучка только вот начала служить медиком.

Ицхак Арад сегодня

А я занялся недавно резьбой по дереву. Вот тут выставлены мои работы. На этой моя бабушка и мой дедушка. В комнате у меня есть работы, где я других родных своих вырезал из дерева. Хочу всю свою семью из дерева вырезать.

Работы Ицхака Арада

Портреты бабушки и дедушки

Интервью:	А.Василенко, В.Ройтберг
Лит.обработка:	А.Василенко