Avornicesei Alexandru

Опубликовано 07 февраля 2018 года

16790 0

Родился я в 1921 году. В нашей семье я был самым младшим и поздним ребёнком. Старший брат родился на 11 лет раньше, а три сестры ещё старше: на 15, 16 и 20 лет. Когда я родился, маме исполнилось уже сорок лет, а отцу пятьдесят.

Мои родители были довольно состоятельными людьми, вот… Дело в том, что мои предки родом из Буковины (историческая область на северо-востоке современной Румынии и на западе Украины – прим.ред.) и они пришли на территорию Молдовы (здесь имеется ввиду ее румынская часть – прим.ред.) в 1789 году. Кто они были по национальности, до сих пор никто не знает. Но сюда в Молдову они приехали как липоване (старообрядцы поповского направления и этнографическая группа русских) Как рассказывали, там они жили в горах, добывали золото, и считались богатыми людьми. Но потом случилась страшная засуха, не было дождей около трёх лет подряд, и они решили переехать в Молдову. Здесь они обратились к местным боярам Никулеску, попросили помощи, чтобы привезти всё, что нужно для проживания. Пообещали, что расплатятся золотом. Так этот боярин поразился: «У меня всё есть: зерно, имущество, земли, и я считаюсь богатым человеком, но золота, сколько у вас, у меня нет…» Вот такие дела așa…

(Русские слова паразиты: вот, такие дела, м-да – в румынском языке фигурируют как așa (аша). Старик чуть ли не в конце каждого предложения добавлял это словечко).

Мама была совсем неграмотная, а вот отец считался образованным человеком. Хотя в школе он окончил всего шесть классов, но свободно читал и писал и на латинице и на кириллице. В I-ю Мировую войну он служил в румынской армии. Насколько я знаю, он был плутониер (младший командир – прим.ред.) на артиллерийской батарее. Участвовал в битве при Мэрэшешть. («Сражение происходившее на востоке Румынии между германскими и русско-румынскими войсками в августе 1917 года. Всего за три дня (6-8-го августа) кровопролитных боев  немцы потеряли около 47 тысяч человек, а русские и румынские части примерно по 27 тысяч. Битва окончилась стабилизацией фронта, и стала последним крупным сражением на Румынском фронте») Помню, он рассказывал, что там из убитых немцев и венгров лежали целые кучи трупов… В конце войны генерал Авереску (Александру Авереску (рум. Alexandru Averescu (1859-1938) – румынский военный, государственный и политический деятель. Маршал Румынии (1930). Трижды занимал пост премьер-министра Румынии) пообещал, что все, кто честно воевал, будут непременно отмечены – они получат земли за счет мошиеров (крупных латифундистов – прим.ред.) Но призвал воевать достойно и стремиться к тому, чтобы Румыния стала опять круглой, т.е. вернула свои утраченные земли, așa…

Учитывая, что мой отец был довольно грамотный, то его включили в комиссию из шести человек, которая в нашем селе должна была разделить эти земли. В эту комиссию привлекли и французских инженеров по землеустройству, и все вместе они ходили по боярам и решали эти вопросы. Когда пришли к этим Никулеску, мой отец, который раньше ухаживал за его садами, ничего не просил. Только попросил у него лицензию на производство цуйки (самогон из фруктов), и тот ему выдал. После этого он приобрёл огромный казан на 500 литров, и стал гнать самогон. Аșa… Начиная с момента созревания первых фруктов, отец гнал самогон для себя и для людей, которые привозили фрукты. За сезон производил примерно три тонны, но в основном весь самогон продавал или отдавал бесплатно тем, кто нуждался в проведении крестин или свадеб, așa…

Дело в том, что ещё раньше, в 1908 году мой отец во дворе дедовского дома стал строить подвал. И при строительстве нашли клад – 30 килограммов серебра и 3,5 золота. Представляешь?! Но там была ещё пластина с надписью для того, кто найдёт это сокровище – «на эти деньги можно только строить или ремонтировать церкви, а также крестить детей и венчать молодых». Вот такие дела… А т.к. в 1907 во время революционных волнений наша церковь была сожжена, то он решил построить церковь. И когда построил, она, кстати, стоит до настоящего времени, то стал бесплатно крестить в ней детей и венчать людей, поэтому у него очень много крестников. Он же никому не отказывал. Как-то они с мамой обсуждали семейные дела, и я слышал, как папа ей сказал, что у него около двухсот крестников, и около 120 венчаний: «Так что меня есть, кому помянуть…»  

Так отец построил эту церковь и был её представителем в течение 45 лет. А ещё он был представителем нашей коммуны (административная единица, в которую входило несколько сел и деревень – прим.ред.), вёл дела с государственными органами, сотрудничал с банками, в общем, был в нашей округе очень уважаемым человеком, așa…

Но, несмотря на то, что наша семья была довольно состоятельная, мы тоже испытывали определённые трудности. Я, например, до 4-го класса ходил в школу только босиком. Просто потому, что не имел обуви, așa…

Когда я окончил семь классов, брат стал настаивать, чтобы я бросил учёбу и стал пасти его коров и овец. Но я всё время мечтал овладеть какой-нибудь специальностью. Особенно меня тянуло к технике, механике. Например, когда в 1936 году в нашем селе появился первый трактор, то я одним из первых научился на нём работать. Но по этому профилю я так ничего и не окончил. Только в плену в России немного занимался этим, и когда вернулся в Румынию, принял участие в соревновании с лучшими механиками, которые работали на станках. Но я их побеждал, потому что они владели теорией, а практики никакой. А у меня наоборот. Я фактически самостоятельно овладел специальностью механика и электрика, așa…

Ещё на семейном совете встал вопрос о наследстве. Старшие настаивали на том, чтобы наследство поделили только на четырёх старших, а мне ничего. Вот так! А дело в том, что я с шестнадцати лет с другими ребятами оказался втянут в легионерское движение. (В 1938 году в обстановке тяжелейшего политического кризиса король Румынии Кароль II-й отдал приказ арестовать лидера «Железной Гвардии» Корнелиу Зеля Кодряну, чья популярность в стране росла не по дням, а по часам. В ходе показательного процесса лидер этого крайне правого националистического движения был осужден «за измену Родине» на десять лет каторжных работ. Однако любовница короля – урожденная еврейка Магда Лупеску, чрезвычайно опасавшаяся роста национального подъема и антисемитизма в стране, потребовала большего, и в итоге Кароль II отдал тайный приказ об убийстве Кодряну. В ночь на 30-е ноября 1938 года в Танкабештском лесу Кодряну и тридцать его соратников были зверски убиты, якобы, при попытке к бегству. Несколькими днями позже убийцы, стараясь скрыть следы преступления, вырыли тела, облили серной кислотой и перезахоронили их в другом месте, но, несмотря на это, вся правда о произошедшем вскоре стала достоянием румынского общества. В ответ на это «Железная Гвардия» развязала кровавый террор в отношении представителей верховной власти, началом которого стало убийство 21-го сентября 1939 года премьер-министра Калинеску. В тот же день легионеры захватили радио и объявили на всю страну: «Мы выполнили свой священный долг - казнили палача!» Вскоре были застрелены еще несколько министров, а за королем началась настоящая охота, в результате чего 6-го сентября 1940 года Кароль II отрекся от власти в пользу своего 13-летнего сына Михая I-го, а сам поспешно бежал из страны. У самой границы легионеры все-таки настигли его поезд, но бывшему королю лишь чудом удалось скрыться – прим.ред.) У нас даже была специальная форма, рубашка, ремень с пряжкой, ещё что-то. А ещё с тринадцати лет я умел пользоваться оружием. У меня ведь дядя участвовал в турецкой войне 1877 года, и мы нашли его старый пистолет, который заряжался через ствол, и с ребятами из него стреляли.  С 37-го по 40-й год у нас в Румынии можно было свободно купить патроны, так мы покупали, снимали с них гильзы, а порохом заряжали этот пистолет и стреляли. Но стреляли в основном в лесу, потому что очень сильно боялись отца и полиции. Аșa, так я жил до армии…

В общем, учитывая то, что в нашей семье сложились не очень хорошие отношения, особенно у меня с мужьями сестёр, то они стали угрожать, что упекут меня в тюрьму за это легионерство. И в 1939 году, когда родители, братья и зятья ополчились против меня, говорили, что я такой-сякой, хулиган, что упекут меня в тюрьму, я решил пойти в армию. Вернее, это решил мой отец. Они с мамой были уже старые, больные, он понимал, что им со мной не справиться, поэтому отец написал самому королю просьбу - чтобы меня взяли в армию, așa… А надо сказать, что в это время уже запахло войной. И 24-го октября 1939 года меня призвали. Вначале – волонтёром, потому что по закону не разрешалось брать ребят 1921 года на войну. (Наследник румынского престола Михай I-й был 1921 г.р. и чтобы он не погиб на войне, в Румынии был принят закон, по которому всех призывников 1921 г.р. запрещалось отправлять на фронт – прим.ред.) Но впоследствии я стал солдатом, и когда Антонеску дал приказ перейти Прут, я уже служил в армии. В июне 1940 года, когда Советы выставили Румынии ультиматум (о возвращении Бессарабии – прим.ред.) я служил волонтёром в части, которая стояла у Прута, недалеко от города Черновцы. Мы были своего рода полицией, осуществляли охрану правопорядка вместе с армией. Но сразу после этого ультиматума все наши румынские войска, которые находились в Бессарабии, были выведены. Голыми, без ничего! Ведь в этой спешке пришлось бросить там всё имущество, așa… Но мало того, что наши братья-басарабяне, раздели их до нитки. Так они ещё издевались над ними. А сейчас они хотят объединиться! Нет уж, пусть живут там со своими русскими…

А 22-е июня помните?

Начало войны застало нас в румынской Молдове, недалеко от Рэдэуц. Я уже стал капралом. О начале войны мы услышали по радио. Во всех сёлах стояли репродукторы, и когда мы услышали эту новость, у меня волосы дыбом встали, așa… Я же ещё совсем молодой был. Не только у меня, у всех нас появилась страшная тревога. Но за Прут стали переходить только кадровые войска, которые были неплохо подготовлены, а нас, молодых - 42-й контингент, оставили в стране для обеспечения порядка. Мы жили группами по селам, следили за порядком, чтобы люди соблюдали комендантский час, не шатались зря, чтобы ночью не горел свет и прочее. Потому что советская авиация совершала налёты, așa…

Потом нас перевели в Сучаву (город на севере Румынии – прим.ред.) Помню, что располагались там на окраине, занимались военной подготовкой. А рядом стояла немецкая зенитная батарея, и когда однажды прилетели четыре советских самолёта, она начала стрелять. Мы как раз шли строем, и командир сразу дал команду разбежаться и укрыться. Я спрятался за дерево и стал наблюдать за самолётами. Не знаю, сколько длился этот бой, мне показалось долго, но немцы сбили три из этих четырёх самолетов. Мы видели, как они загорелись и стали падать, așa…

А лётчики из них прыгали с парашютом?

Может, и прыгали, но лично я не видел. Такое я видел потом в России, а тут нет. Эти самолёты были похожи на румынские истребители старого типа: очень лёгкие, с одним мотором. Вот такие дела…

Поначалу наше наступление развивалось успешно. Румынские войска заняли Кишинёв, Одессу и пошли дальше. А в войсках практиковалось, что после интенсивных боёв, фронтовые части снимали с передовой и отправляли в Румынию на отдых и переформирование. Уже тут раненым и отличившимся в боях выдавали медали и очень красивые костюмы. И когда я это всё увидел, то написал заявление, чтобы меня отправили на фронт. Я тоже хотел гулять с девушками в таком костюме. (смеётся) Понимаешь, трижды писал заявление, но всякий раз получал отказ.

Но когда я уже служил около города Ботошань, да, то из дома пришло письмо, что отец тяжело болен , и меня отпустили повидаться с ним. А тогда существовал очень жёсткий закон военного времени – за опоздание из отпуска на 12 часов полагалось лишение свободы. А за опоздание на два-три дня наказывали и отправляли на фронт. По указу короля оступившийся должен был искупить свою вину на фронте. Такие дела… Но если солдат оставался в живых, то его реабилитировали и выдавали документы, что он участник войны. И я решил схитрить – специально опоздал из этого отпуска, и суд приговорил меня к трём месяцам лишения свободы, așa…

Но отбыл всего 35 дней, да, а тогда существовал такой порядок – со всеми, кто отбывал наказание за нарушение законов военного времени, встречался король и маршал Антонеску. Они с каждым отдельно беседовали, спрашивали – «хочешь ли ты вернуться на фронт?» Абсолютное большинство соглашалось. А тех, кто отказывался, оставляли для дальнейшего отбытия наказания. Надо сказать, что вместе со мной осудили много людей, в том числе и фронтовиков. Среди них даже офицеры попадались. Вот на этой встрече Антонеску и разрешил мне поехать на войну.

Привезли нас в Ботошань на переподготовку. Оказывается, тех, кто хоть немного знал русский язык, обладал хорошим здоровьем, соответствовал по росту, и имел образование, отбирали в часть, где проходили соответствующую подготовку по ведению разведки в тылу врага. Попал в эту группу и я, așa…

Всех переодели в красивую немецкую форму, и с нами начали интенсивно заниматься немецкие офицеры и специалисты. Командовал нашим батальоном немецкий капитан, который свободно владел румынским и русскими языками. Нас обучали секретной работе, и специальным методам ведения борьбы в тылу врага. Большое внимание уделяли изучению русского языка. Даже между собой нас заставляли разговаривать только по-русски. Помню, что я свободно знал маршрут движения всех поездов, практически половины республик СССР. Аșa…

После этого, осенью 1942 года наш батальон во главе с капитаном направили на фронт. Вначале нас отвезли в Черновцы, а оттуда в Полтаву, и уже там мы проходили специальную переквалификацию, для ведения контрборьбы с партизанами и диверсантами. Называлась наша группа - «vînători de partizani» (охотники за партизанами – рум.яз.) Опять нас обучали немецкие специалисты. Кстати, эти офицеры под мышкой имели очень маленький специальный знак – два нуля и человеческий череп. Что он означал, понятия не имею. Но нам такую татуировку не делали, только немцам.

Нашего командира звали Михай Франк, но он был этнический немец родом из Баната (историческая область в Центральной Европе, разделенная между Сербией, Румынией и Венгрией) Там все немцы богатые, и он тоже был из очень богатой семьи.

Можете вспомнить имена ваших немецких командиров?

Нет, потому что мы и не знали их имён. Не имели права это знать в такой работе. Мы не знали имён и наших румынских офицеров, и даже не должны были интересоваться этим.

После обучения сдавали экзамен, который определял, годен ли ты к этой службе или нет. В частности большое внимание уделялось огневой подготовке. Мы должны были уметь пользоваться любым видом стрелкового оружия. Кроме того, специально обучали, как реагировать на взрывы и выстрелы. Например, практиковалось такое упражнение.

Немцы брали такую небольшую гранату, 10-12 сантиметров, наверное, шумовая. Эти гранаты привязывали нам к голове, и один из офицеров поджигал у них фитиль. А мы в это время или стреляем, или идём в колонне, и они взрывались вначале у одного, потом у другого через несколько рядов и так далее. А мы не должны на это никак реагировать, идём себе дальше. Представляешь?! Хотя если в это время не откроешь рот, то можешь остаться глухим, такие дела… И если ты этого не выдерживал, пугался и ложился, то тебя списывали. Слабых и трусливых немцы сразу отсеивали. В итоге из тех 120 человек, которые проходили спецподготовку в Полтаве, аттестовали всего 74, așa…

Предполагалось, что нас отправят за линию фронта, но до этого мы находились вблизи от передовой, и в нашу задачу входила борьба с партизанами. Мы контролировали всё, что приходило и уходило из этой зоны. Особое внимание уделяли местам расположения немецких и румынских частей и вопросам возможной организации диверсий на железной дороге, особенно когда прибывали войска.

У нас было три вида обмундирования: немецкое, румынское и советское. Но чаще всего мы ходили в советской форме. Причём, специально носили её очень небрежно. Fufaica не застегнута, одно ухо ушанки вверх, другое вниз. Это для того, чтобы в глазах местного населения выглядеть как свои, и иметь возможность доверительно общаться с людьми, выяснять, где партизаны, что они намерены делать и прочее. Вот такие дела…

Немцы нам выдавали хорошие деньги, и при встречах с местными мы покупали алкоголь, и это способствовало выявлению секретов. А через кого испокон веков шпионы добывали самую лучшую информацию? Через женщин! (смеётся) Поэтому большое внимание мы уделяли работе с женщинами, которые могли владеть разной информацией. В этой работе мы использовали alkogol, деньги и иногда любовные чувства. Но мы же не знали, с какими deushka надо работать, поэтому, вначале вели за ними наблюдение, присматривались, и только после этого под видом влюблённости завязывали с ними отношения. Но если добывали какую-то срочную информацию, например, о закладке мин на железной дороге, то мы не имели права лично пойти и предотвратить. Только по соответствующим каналам передавали информацию немецким войскам, только так, așa…

В нашей работе мы даже использовали специальный фотоаппарат небольшого размера. И если я приходил к выводу, что девушка может являться партизанкой, то незаметно её фотографировал в нескольких ракурсах: фас, профиль. Фотоаппарат еженедельно отдавали командованию, эти фотографии увеличивали, и с соответствующими записями распространяли по населённым пунктам. Но бывали случаи, когда эти deushka становились нам симпатичны, и мы не хотели передавать сведения на них. Тогда намекали им, чтобы они отошли от этой работы, поскольку они под наблюдением немецкой полиции. Практически все они отрицали, что ведут какую-то работу. Аșa…  

Можете вспомнить какой-то конкретный случай?

Ну, мне пришлось разговаривать со многими людьми, женщинами, но фотографировал лишь тех, кто попадал под подозрение. Например, мы обязаны были участвовать во всех gulyanka, там, где люди собираются и гуляют. В основном эти guleai происходили по квартирам, в землянках, потому что там из-за больших разрушений была очень тяжёлая ситуация с жильём. Дома зачастую были деревянными, покрыты досками, которые сверху присыпаны землей или соломой. Обычно организовывали стол, покупали hleb, salo, samogonka, потом balalaika и танцы. Как же красиво русские танцевали. Женщинам, чтобы они расслабились и разговорились, говорили на ухо разные комплименты - krasivaia, zelovati nemnojko (смеётся)  

Сейчас что-то из русского языка ещё помните?

Ну, я тогда не очень хорошо говорил, это уже потом в плену за десять лет здорово научился. Но потом без практики почти всё, конечно, забыл. Сейчас уже помню только отдельные слова: zdravstvui, do svidania, dobryi vecher, dobroe utro, tyseacha devyatisot dvadzati odin. Samogonka, vinograd, pomidory, ogurzy, iablochki (смеётся).

А когда женщины выпивали, мы очень внимательно слушали, что они говорят между собой. Случалось они упоминали, что за этим наблюдают, того подозревают… Иногда они прямо спрашивали: «Может ты шпион?» Мы, конечно, категорически отвергали.  

А вы, кстати, как им представлялись при знакомстве, кто вы, откуда?

Если мы в форме, то отвечал просто – «Romynia, voennyi». А если ходили в русской одежде, и при более подробных расспросах, то отвечал, что я беженец. А представлялся просто – Sahka.  

Можно вам задать личный вопрос?

Можете задавать любые вопросы.

Нравились ли вам женщины в России? Случались ли с кем-то близкие отношения?

Ну, конечно. Можешь себе представить, что такое молодой, здоровый мужчина двадцати лет, конечно, возникали потребности. Но я старался общаться с такими, чтобы мне нравились. Если помладше, то devushka. А если постарше, то babushka (смеётся). Ну, или Катюшка, в зависимости от имени.

При знакомстве старался, чтобы не напугать, создать нормальные отношения. Для организации этих встреч мы снимали квартиры у стариков. Обычно договаривались за немецкие марки. Приходили, снимали верхнюю одежду, но пистолет я всегда клал под подушку, чтобы всегда чувствовать его, и при случае мог бы сразу воспользоваться. Так что русские женщины мне нравились. Скажу больше, когда я жил в Тюмени в качестве пленного, то у меня там была женщина, с которой у нас родилось двое детей. Но власти не разрешили мне оформить их на себя, așa…

Были случаи, когда вы оказывались на грани провала?

Нет, такого не было. Но однажды в меня стреляли. Кажется, уже на Северном Кавказе я пошёл к одним старушкам за samogonka. Обычно в России везде можно было достать самогон из свеклы, но в районе Кавказа был ещё из винограда и из яблок. Там же можно было найти и вино. А за мной видимо следили, потому что туда пришли партизаны, и они в меня стреляли… Правда, не из боевого оружия, а из охотничьего. На моё счастье они промахнулись, но после этого случая я стал себя вести ещё осторожнее. Но такое могло случиться лишь, когда мы ходили в немецкой, либо в румынской форме. А когда ходили в гражданской одежде, такого не было.

На случай провала мы были вооружены. Я всегда носил с собой два пистолета. Какие, уже не помню, но небольшие. Для них были такие специальные карманы, как сейчас для сотовых телефонов. Один в верхней одежде, а другой внутри. Эти пистолеты предназначались для отражения атак, когда ты находишься в окружении многих людей. Там могли возникнуть такие случаи, где кроме как использовать пистолет, не было другой возможности защититься, вот такие дела, așa…

А вам самому приходилось стрелять?

В людей нет. В воздух, или в направлении стрелял, а прицельно нет. Надобности не было. Но дело в том, что этой работой мы занимались совсем недолго. Осенью 1942 года мы попали в Черновцы, оттуда в Полтаву, а затем Киев и дальше в Сталино (ныне Донецк – прим.ред.) Вот там мы вплотную принялись за дело, но занимались этим всего пару месяцев, а потом плен. Вот и вся моя служба на войне. Другой у меня не было.


А где и как вы попали в плен?

Когда в конце ноября русские пошли в наступление и прорвали фронт, началась страшная неразбериха. Мы тогда находились в Тихорецке, это небольшой городок на железной дороге. Там начался настоящий хаос, взрывали поезда и всё такое. Многие самостоятельно садились в эшелоны, любой другой транспорт и уезжали. А мы меж собой обсуждали, что будем делать дальше. Пойдём домой или что? Ждали дальнейших указаний командования. Наконец пришёл приказ, согласно которому нас должны были обеспечить сухим пайком. Там располагался очень большой центр по обеспечению войск, и на складах нам выдали консервы и по 2-килограммовой буханке хлеба. Поскольку этот хлеб нельзя съесть за один день, то мы поняли, что-то будет…

Там сложилась такая ситуация, что пушка стояла рядом с пушкой, танк рядом с танком, такое огромное скопление войск. В итоге наш капитан обратился к нам: «Кто хочет остаться - может остаться. А кто хочет – пойдёмте со мной!» Он предложил идти с ним в сторону Северного Кавказа, объяснил, что попытаемся прорваться либо в Турцию, либо к Чёрному морю. Да… И мы на поезде доехали до Кропоткина. В северной части этого городка стоял лесочек, а в нём огромный склад по обеспечению всем: всего около 50 новых вагонов с вооружением, техникой, продуктами, чем угодно. Но там уже царил полный хаос, и так получилось, что наша группа распалась и мы остались вдвоём с моим приятелем из Одобешть, это маленький городок во Вранча (местность на востоке Румынии – прим.ред.) Сесть на поезд было уже нереально, и мы с Василикэ решили идти пешком в сторону Краснодара, așa…

Пошли, но это же самый разгар зимы: лютый мороз, снега по пояс да ещё все дороги забиты отступающими войсками… В одном месте ушли с этой дороги в сторону и решили искать ночлег. На окраине какого-то села постучались в хороший домик. Там оказались четыре женщины кавказской наружности. Мы ведь изучали и знали, что в этом регионе живут разные кавказские народы. Поговорили с ними, попросились на ночлег, но они отказали, и мы были вынуждены уйти в другой дом. Там оказалась женщина с двумя дочками. Devushki лет десяти-тринадцати и ещё две женщины-беженки. Мы им рассказали о нашем бедственном положении и попросились на ночлег. А дочки лежали на кровати и хозяйка объяснила: «Знаешь,  Saсhкa, мы ведь больше суток ничего не кушали…» Тогда я вытащил из вещмешка консервы и тот немецкий хлеб. Он был очень сытный, кусок хлеба съешь и ты уже сыт. Накормил их, и они сразу повеселели. Хозяйка очень благодарила по-русски: «Dai budi zdorovie!» Даже послала одну из дочек куда-то, и та принесла бутылку samogonka и salo.   

После этого хозяйка сказала: «Могу вам выделить место в соседней комнате». Показала где, и я пошёл туда с одной из беженок. И только прилёг, сразу провалился в глубокий сон. Но посреди ночи вдруг проснулся с чувством тревоги. Когда выходил на улицу по надобности, смотрю, а второй беженки уже нет. Спросил эту: «А где вторая?» – «Да её кто-то позвал и она ушла». Тут я понял, э-э, да здесь что-то замышляется… Взял пистолет в руку и пошёл будить приятеля: «Василе, вставай! Надо быстро делать отсюда ноги!» Но куда идти? Ведь это зима, мороз, снег, ночь, но мы всё-таки ушли…

Пошли наугад, вдоль железной дороги, и пришли в какое-то село. Невдалеке увидели коровник - kolhoz. Заходим в него, а там сторож - старик со старой vintovka без патронов. Попросились на ночлег, а он отвечает: «Сейчас я вас отведу к дояркам», в дом, где они спали. Там легли на свободные койки, и спали в обнимку как кошка с собакой (смеётся).

Проснулись на второй день. Помню, уже пошёл снежок. Доярки нам предложили: «Если хотите молока, то помогите нам привезти корм для коров». Помогли им, они нам дали по кружке молока и мы пошли в село искать kvartira. Попали к одной пожилой женщине, у которой муж ещё в Революцию был большим командиром в Красной Армии. Но она жила в маленьком, не очень ухоженном доме, имела курятник с четырьмя курицами, и у неё остался только я. А Василе пошёл, в другой дом, чуть ниже по улице. В итоге мы там прожили около двух недель.

Доярки с коровника, телятника и птицефабрики каждый день устраивали вечера, и мы ходили туда. Покупали samogonka, salo и guleai вместе с ними. После чего ходил гулять с разными девушками, женщинами, правда, избегал тех, кто уже с детьми. Некоторые сами отказывались. В это время мы узнали, что немецкие войска под Сталинградом сдались, и началось беспорядочное отступление. Мы тоже хотели уйти, но ходили слухи, что там творится настоящая каша, всё смешалось: какие-то две дивизии украинцев, которые перешли к немцам, и чеченцы, которые тоже за немцев, а между ними советские части, в общем, в такой ситуации мы искали, к кому бы примкнуть и уехать.

Вышли к главной дороге, а по ней на запад сплошным потоком идут танки, машины, войска… Стали смотреть румынские части. Встретили группу русских гражданских людей, разговорились, и один из них, пожилой мужчина, говорит: «Так сейчас по шоссе пойдут две ваши горные дивизии во главе с самым строгим генералом Думитраке». (Ioan Dumitrache (1889-1977) – известный румынский военачальник. С лета 1942-го по апрель 1943 года командовал 2-й горнострелковой румынской дивизией, которая сражалась на Северном Кавказе)

Сколько-то прошли, и вдруг по колонне прошёл слух, что там, куда мы идём, уже русские… Мы с Василе подумали и решили вернуться в «наше» село. Вернулись, но такая нервозность, и понятно, что нужно уходить. А куда?! В один день спустились к шоссе и увидели, как отступают румынские части. Но там группа бессарабцев поставила две мины, и на ней взорвалась машина с генералом. Недалеко от шоссе мы выкопали могилу и похоронили в ней всех четверых…

После этого решили, что последний день живём у этой старушки. Пошли к babushka, которые делали  samogonka. А нам говорят: «Мы тебе продадим, но за dengi. Za nashi dengi!» Но у меня были и немецкие марки, и русские рубли, в общем, купил я samogonka для прощального guleai. Кушали, разговаривали, но когда начало темнеть я вышел на улицу, и на возвышенности, метрах в шестистах, вдруг увидел советские войска, которые входят в село. Бросился испуганный в дом, и говорю: «Tetea Marusea, я всё… Пойду, покончу с собой!» Она заплакала: «Sasha, даже не вздумай!» Выхватила у меня пистолет, забросила его под кровать и говорит: «Я вас спрячу на день-два!» И сказала нам, что в её большом саду, под старыми деревьями есть потайной погреб с едой. Рассказала, как найти крышку. Пошёл туда, а перед этим она заставила меня переодеться. Я снял с себя всю форму и надел fufaica. Забрала у меня всё оружие, оставил себе в кармане только небольшой молитвенник и фотокарточку, на которой я с двумя девушками из моей деревни. В этом схроне были и кожухи, я в них закутался и заснул. Вдруг ночью бах-бах – два выстрела, это русские пустили две осветительные ракеты. Стало так светло, что можно было найти хоть иголку.

Сколько я там пробыл, сутки или больше, не знаю. Очень хотелось курить, но не было ни сигарет ни mahorca. Потом вдруг крышка погреба отодвигается, это пришла одна знакомая девушка, принесла немного еды. Когда перекусил, спрашиваю её: «Что там снаружи?» А надо сказать, что в этом селе мы встретили одного парня – Виктора, который свободно владел и немецким и румынским языками. Но мы не знали, кто он такой, то ли шпион, в общем, непонятно. Немножко подружились с ним, и как-то он нам предложил: «Давайте пойдём на свиноферму, убьём двух поросят и устроим большой guleai!» И действительно, он пристрелил двух поросят, закатил пир, и когда уже все выпили, он мне сказал: «Не бойся, я улажу с русскими, и сдадимся им в плен». Я его спросил: «С какой ты части?» – «Я тебе потом скажу...» В общем, я понял так, что он шпион.

И эта devushka мне отвечает: «Всё нормально! Виктор сдался капитану советских войск, который командовал группой, занимавшейся сбором пленных. И тот оставил его в селе, поручил ему, если будут ещё румынские солдаты, которые сдаются в плен, чтобы он их привёз в моторизованный батальон». И она предложила: «Давай выйдем! Не бойся!» И мы вышли, да…

Я опять зашёл к своей хозяйке, пообедал, а потом пошёл в медпункт к той врачихе, с которой встречался этот Виктор. Нашёл его там и спрашиваю: «Vitea, что мне делать?» - «Если хочешь, я поговорю с капитаном, и всё будет нормально». Пошли в дом, где он устроился, поговорили. Вот так я сдался, да… Насколько я помню, это были самые последние дни января 1943 года.

А когда поздоровались, я назвал его не товарищем и не господином, а так: «Zdravstvui grajdanin kapitan!» У него, кстати, были ещё не погоны, а петлицы. Он предложил мне сесть и по-русски спросил: «Хочешь закурить?» – «Хотелось бы…» Дал мне, причем не mahorca, а tabak, и говорит: «А вот ваши офицеры вряд ли стали бы курить с вами. Только больше не называй меня гражданином, а зови tovarish».

Всех пленных собирали на базе большой колхозной мастерской (видимо МТС – прим.ред.) Привели нас с Василикэ туда, и мы там проработали недели две. Помогали ремонтировать повреждённые на фронте машины. Я уже в технике кое-что понимал, поэтому работал хорошо.

Там же с нами работал и этот Виктор. Но где-то 15-го февраля ему вдруг захотелось проведать свою врачиху, он сбежал в самоволку и больше не вернулся. И если до этого мы свободно работали, то после его побега нас сильно ограничили в свободе. А т.к. в ночь его побега по мастерской дежурил именно я, то меня вызвали на допрос. Спрашивают: «Куда делся Виктор? Если не скажешь – streleati budem!» Пришлось сказать,  что он встречается с той врачихой и должен был пойти к ней. – «Сможешь показать?» – «Да». И прямо ночью мы на машине поехали к ней. Стали стучать, но она не хотела открывать. Потом один из офицеров пригрозил, что мы откроем силой. В общем, нашли его там, он всё рассказал.  

Потом с этими офицерами пошли по другим домам, искать, может, где-то есть и другие дезертиры. Я успел забежать к этой старушке, у которой жил. Рассказал ей о себе. Одновременно они спрашивали у селян, знают ли они меня, Виктора, не совершали ли мы преступлений? Не убивали ли мы партизан, не издевались ли над женщинами? Не арестовывали ли кого? Причем, эти офицеры были не из этого батальона, а из НКВД. Советское НКВД это было как у нас «Секуритате» - политическая полиция. Они ходили практически без знаков различия, но люди сразу понимали, с кем разговаривают. Все остальные офицеры, независимо от звания, боялись их и подчинялись беспрекословно. Мне запомнилось, что среди них один капитан был еврей. Я его узнал по еврейскому говору. В общем, отвели меня и к этой бабуле, и к другим жителям, но никто из людей не сказал про нас ничего дурного. Хотя если бы они только узнали, что мы охотились на партизан, собирали разведданные, имели специальную экипировку, наверное, нас не оставили бы в живых…

В итоге они выясняли, что ничего плохого мы не делали, и все вместе заночевали в одном доме. Но утром они нас не вернули в этот механизированный батальон, а повели в распределительный центр беженцев и пленных. Там сутки пробыли без еды, аж посинел от голода, и нас переправили в другой центр, поменьше. Там находилось ещё шесть пленных. Возглавлял этот центр лейтенант-грузин, очень злой. Видимо он уже обладал какой-то информацией о нас, поэтому часто допрашивал. Всё пытался выведать о конкретных моментах, но я не хотел рассказывать детали всего, всё время отнекивался: «Ne ponimaiu!» – «Не ври! Ты знаешь русский язык! Не будешь говорить – расстреляю!» Это расследование длилось около две ночи, но т.к. мы так ничего и не сказали, и они ничего не узнали о нашей деятельности, то после этого нас отправили в Армавир. В этом городе были большие фабрики, на которых производили растительное масло. Как у нас в Румынии стоят такие огромные цистерны для нефтепродуктов, а там такие же с маслом. Мне рассказывали, что когда к городу подошли немцы, то им навстречу вышла делегация женщин, и попросила не бомбить город. Вот в этом Армавире находился огромный лагерь для военнопленных, в котором я провёл три с половиной года. Это длинная история, așa…

На каждого из нас завели личное дело с результатами расследования. Систематически вызывали на допросы и расспрашивали обо всём. Но сам я никогда ничего не рассказывал, и они не смогли ничего выяснить, потому что в лагере не было ни одного человека, который бы знал, что я состоял в отряде «охотников на партизан». Но однажды в лагере оказался пленный, который показался мне знакомым. Он был в очень плохом состоянии, худой, измождённый, больной, и я его не сразу узнал. Но присмотрелся, и понял, что это парень из нашей коммуны, из соседней деревни. Подошёл к нему: «Костикэ, это ты?» Он меня тоже не сразу узнал. Я стал его подкармливать, хотя кормили нас очень неважно. Всем выдавали по 600 граммов хлеба. Если выполняешь план на сто процентов, то получаешь уже – 850-900 граммов. А если перевыполняешь план больше чем на сто процентов, то получаешь уже целый килограмм хлеба. Но я ещё где-то копал картошку, и получалось приносить по несколько штук. Давал ему от себя кусочек хлеба и картошку. Но когда я увидел, в каком Костя положении, то решил его поддержать, и помог сделать так, чтобы его назначили рабочим на кухне. Чтобы он там немного подкормился. Так что ты думаешь? Он там проработал два года, но ни разу не дал мне ни куска хлеба… А ведь я ему столько помогал. Мало того, знаешь, как он меня отблагодарил? Я думаю, что это из-за него мне в лагере добавили срок. Ведь первых румын стали освобождать ещё в 45-м году, а я уехал домой только в 52-м. Добавили срок, якобы за то, что нарушал режим – «раз ne ponimai nashi zakon…»

Прежде чем должны освободить, НКВД вновь перепроверяло, где человек служил, чем занимался и прочее. Так этот Константин – мой земляк, что-то им наговорил. Насколько я знаю, наболтал, что я из богатой семьи, из кулаков, что мои родители эксплуатировали людей, а он сам из якобы очень бедной семьи. Но на самом деле он мне просто отомстил. Потому что когда нам было по семнадцать лет, мы ухаживали за одной девушкой, но она предпочла меня. Вот такие дела… Правда, я ему за это отомстил. Заплатил нескольким ребятам и его сильно избили…  

Но после этого меня отправили в Сибирь, в Тюмень – это если знаешь город лагерей. Если не путаю, наш лагерь имел номер – 93-й. Большой, всего в нём в трёх секциях содержалось более пяти тысяч пленных. Это я знаю, потому что об этом упоминали на общих построениях. Причём, начальником лагеря был румын. Представляешь?! Сам тоже пленный, но знал русский язык и руководил лагерем.

А в лагере содержались только румыны или и немцы тоже?

Нет, только румыны. Это в первых лагерях, если немцы были задержаны вместе с румынскими частями, то находились с нами. Но таких было мало. И ещё с нами сидели, те, кто близко к нам по языку – итальянцы. Но тоже очень мало.

К каким работам вас привлекали?

К самым разным. Но т.к. я немного владел русским языком, то мне удавалось получить более-менее хорошую работу. За столько лет в России я, конечно, неплохо выучил язык и вполне свободно мог разговаривать. К тому же у русских был такой порядок, что руководителем они назначали лучшего работника. Последние три года я провёл в Казахстане и был там бригадиром. Кстати, в Казахстане меня удивило, что степные казахи там все поголовно были частниками. Ходили и одевались совершенно по особенному.

А перед самым освобождением я попал на очень хорошую работу - на завод по производству различных цепей: для кранов, велосипедов и прочее. Из пленных нас там работало всего тринадцать человек. Мы очень хорошо работали и ходили совершенно свободно. Там на разных работах работали больше тысячи пленных, но без конвоя ходили только мы. Нам даже что-то платили, по сто рублей что ли. В эту сумму входило: питание, одежда, содержание и нам выдавали только после вычета всего этого. Кроме того из этой суммы вычитывали в пользу содержания больных, за охрану и прочее. В итоге я провёл в плену почти десять лет и вернулся в Румынию только в 1952 году.

Я ещё не успел приехать, а меня уже ждали и вызвали в полицию. Но они такие малограмотные люди были, что не могли ничего узнать. Зато таскали и таскали, очень много раз… Но до сегодняшнего дня я никому никогда ничего не рассказывал, где служил, кем. Правда, я больше двадцати лет хожу на водные процедуры, там встречаюсь с другими ветеранами, и вот им я уже кое-что рассказывал. Но так, никому ничего. Даже жене, с которой мы хорошо прожили почти 60 лет. Конечно, рассказал ей, что был в России в плену, но ничего больше.  

С женой после плена


А вы потом встречали хоть кого-то из тех ребят, с кем проходили спецподготовку?

Нет, никого никогда. Думаю, что большинство из них погибло в войну. Встречал только тех, с кем подружился в лагере. После 1990 года некоторые из них меня сильно поддержали и помогали. Кстати, в России я сидел в одном лагере с Тику Думитреску (Constantin-Grigore «Ticu» Dumitrescu (1928-2008) – румынский политический деятель, в эпоху Н.Чаушеску политический заключенный, впоследствии сенатор от христианско-демократической партии, председатель ассоциации бывших политических заключенных) Довелось делиться с ним и куревом и едой.

Большое спасибо за то, что согласились нас принять! Что бы вы хотели пожелать нашим читателям в завершении нашей беседы?

Учитывая, что я верующий, настоящий православный человек и с учётом моего возраста, я бы пожелал всем людям любить нашего Господа и строго выполнять его заповеди, așa…


Интервью: С. Смоляков
Перевод на интервью: A. Uric
Перевод и лит.обработка: Н.Чобану

Читайте так же

Ţapu Vasile

Я считаю, что немцы бы выиграли эту войну, если бы они не вели себя так по отношению к людям, не терроризировали простой народ. Ведь там где они оккупировали территории, сразу учиняли разгром, ловили коммунистов, издевались над ними и простыми людьми. И когда народ всё это увидел, начался отпор, появилось партизанское движение. Партизаны взрывали военные склады, поезда, даже бывало, что атаковали наши войска.

Dimofte Ștefan

Вот тогда я впервые увидел русского так близко. Впоследствии, когда мы вместе воевали против немцев, я часто видел русских. Помню, как-то видел русскую дивизию. Они шли с боями и выглядели очень измученными, потрёпанными. Плохо одетые, на ногах у большинства вместо обуви намотаны портянки. Зато были такими боевыми. Когда их спрашивали: «Куда едете?» - «На Берлин!»

Gheorghe Constantin

А я развернулся влево, тем самым углубился вглубь вражеской территории и оказался в полном одиночестве. Стояло раннее утро, к тому же погода была туманной, но видимо не настолько, чтобы русские истребители не могли действовать. Нас обнаружили и атаковали сразу девять самолетов…

Popa Constantin

Радоваться было нечему, потому что шла война, и всё было тяжело. Независимо от должности и звания, и места где находишься. И с продвижением, и с ночлегом, и с питанием, всё обстояло очень непросто. И многое зависело, от того, как человек привыкал. Страдание зависит от привычки. Так что на фронте я никогда не радовался. Там человек сконцентрирован лишь на том, как бы выжить.

Ceban Petru Illarion

А как положенное время истекло, мы начали арестовывать немцев. До сих  пор не понимаю почему, но многие из них ничего не знали. А может,  считали, что на них приказ не распространяется. Помню, одного  арестовали, когда он спокойно себе шел на службу. А потом меня включили в  группу во главе с тем же офицером, и приказали поехать арестовать  немцев. Оказывается, в лесном массиве недалеко от Сибиу осталась  немецкая передвижная радиостанция. Приехали на место, окружили ее и  стали кричать «Ура!» Заходим, а немцы в полном недоумении, ничего не  могли понять. Мы их арестовали, привезли в расположение нашей части, но  мне запомнилось, что немцы плакали от обиды и чувства что их предали...

Mahu Ion Ilie

В училище не уделялось большого внимания пропаганде. Большинство  курсантов и так были патриотично настроены, понимали свой долг без  всякой дополнительной накачки и служили очень хорошо. Но, конечно,  специальные офицеры нам постоянно рассказывали о ходе войны, и еще  распространялся немецкий журнал «Сигнал», в котором постоянно  публиковались отдельные фронтовые эпизоды. И я бы подчеркнул, что нас  готовили воевать, но не конкретно против кого. Учили тому, что солдат не  должен ни о чем думать, его задача подчиняться и стрелять.

comments powered by Disqus