Derschka Klaus-Axel

Опубликовано 28 августа 2012 года

31722 0

Меня зовут Клаус Александр Диршка, родился 2-го июля 1924-го года в Клаусберге в Верхней Силезии, сегодня занятой Польшей. Перед войной я учился в школе. А в 17 с половиной лет я пошел в армию добровольцем.

Почему вы пошли на войну добровольцем?

Чтобы защитить мою Родину. Кроме того, я должен был еще полгода учиться в школе, а так я мог уже в нее больше не ходить. Я был в гитлерюгенде, нас воспитывали в том духе, что молодым везде у нас дорога, а в армии есть масса возможностей. Потом, солдатом, я думал, что я идиот, мог еще полгода прожить дома, «как бог во Франции». Правда, через полгода меня все равно бы забрали.

Обучение проходил во Франции в городе Метц. Восьмая пехотная дивизия стояла у Канала, готовилась к высадке в Англию. Мы тренировались посадке на корабль и высадке. Я учился на радиста, но через пару месяцев обучение прервали и мы вернулись в Германию.  Здесь я поступил в офицерскую школу восьмой пехотной егерской дивизии, которая была в то время во Франции. Но в то время я не знал, к какой дивизии я отношусь. Офицерская школа была в Кобленце, а потом нас опять отправили в Метц для специального обучения - офицеры должны были владеть всем оружием, включая 5-ти сантиметровые минометы. В марте 1942-го года, наша дивизия стала егерской. Егерские дивизии могли передвигаться быстрее пехотных, кроме того нас обучали воевать в горах. В пехотных дивизиях были лошади, а у нас были мулы. В 1942 году я был в отпуске, а когда вернулся, то получил приказ ехать в Россию на фронтовую стажировку. Мы поехали через Берлин обычным поездом на Варшаву и до Старой Русы. Дивизия занимала оборону в коридоре, пробитом к окруженной в Демянске группировке. Мы его называли «шланг». Там для меня началась война. Я был командиром отделения седьмой роты второго батальона. Там, в русских болотах, я находился все время. Оборона состояла из опорных пунктов, соединенных деревянными гатями. Опорный пункт строился из бревен в виде каре с открытой назад стеной. Он был рассчитан на отделение, кторое состояло из 9-12 человек. Эти сооружения постепенно погружались в болото, и приходилось сверху их надстраивать. Ночью мы отходили из этих опорных пунктов, чтобы отдохнуть, в них оставалось только охранение. По тревоге, опорные пункты сразу же занимались пехотой. Почти каждую ночь мы маскировали наши позиции, еловыми ветками или еще чем-нибудь.

Почему Германия начала войну с Россией?

Мы знали, что русские хотели напасть первыми, а мы их опередили. Англичане напали на Грецию, когда наши части уже стояли на русской границе. Часть наших войск была отправлена в Грецию, чтобы остановить англичан. Там у нас были большие потери. Это нам помешало напасть на Россию весной.

Когда вы в октябре 1942-ого года прибыли на русский фронт, у вас была информация о боях в Рамушевском коридоре?

Нет. Как солдат вы ничего не знаете. Информация доходила только случайным образом, если кто-то придет, но к нам, в болота, редко кто приходил. Я, как немецкий солдат, сейчас и тогда никак не мог понять то, с каким упорством и безрассудством русские солдаты бежали прямо на наш огонь.

Немецкая пехотная дивизия была устроена совсем иначе, чем русская. По обучению и имеющемуся вооружению, немецкая дивизия была сильнее русской дивизии. У нас в пехотной дивизии была своя артиллерия, дивизия могла вести войну самостоятельно. Русские же должны были все время спрашивать у своего командования, можно мне сейчас стрелять? Куда я должен стрелять? У нас тоже так было, но у нас артиллерийские наблюдатели были в пехоте, на самом переднем крае, и когда русские нападали, то вся дивизионная артиллерия стреляла по одной цели, хотя находилась в разных местах. Когда атаковал, к примеру, батальон русских, вся артиллерия стреляла по нему.

А у русских огонь артиллерии надо было планировать заранее и подтягивать артиллерию. Поэтому мы знали, что если у русских появилась артиллерия, то в следующие дни что-то будет происходить.

С русской стороны были снайпера?

Мы считались с тем, что с русской стороны всегда были снайпера. В сумерках, утром или вечером, они занимали позицию. Был период, когда у нас во взводе каждый день был один мертвый от пули снайпера. Я тогда лично пару дней пролежал на переднем крае, пытался самостоятельно обнаружить русского снайпера. И хотя русские позиции были примерно в трехстах метрах, я не смог ничего обнаружить. Поэтому я затребовал немецкого снайпера из батальона. Снайпер пришел, я ему рассказал, где были убитые, как они лежали, куда были попадания. Вечером он ушел вперед, на нейтральную полосу. На следующий день вечером, он вернулся, и сказал, что никого не видел. Так он уходил и приходил два-три дня, потом он вернулся еще засветло, очень спокойный, и сказал, что русского снайпера больше нет в живых. Он мне показал позицию, с которой стрелял русский снайпер. Он ее заметил, потому, что оттуда был выстрел по другой цели.

Были периоды многодневных атак русских. Погибшие и раненые были с обеих сторон. Своих мы каждый вечер пытались вытаскивать. Мы также забирали в плен русских раненых, если они были. На второй или третий день ночью, мы услышали как на нейтральной полосе кто-то стонет по-русски: "мама, мама". Я с отделением выполз искать этого раненого. Было подозрительно тихо, но мы понимали, что русские тоже выползут за ним. Мы его нашли. Этот солдат был ранен в локоть разрывной пулей. Такие пули были только у русских, хотя они были запрещены. Мы ими тоже пользовались, если захватывали у русских. Мои солдаты стали оказывать ему помощь, а я выдвинулся вперед и наблюдал за русской стороной. В пяти метрах от себя я увидел русских, тоже примерно отделение. Мы открыли огонь, а русские кинули в нас гранату. Русские отступили, мы тоже отошли, забрав раненого. Мы его отнесли на перевязочный пункт. Там его прооперировали и отправили в дальше, наверное Старую Руссу. У нас раненых отправляли не сразу в госпиталь в Германию, а как минимум через три госпиталя по дороге, и каждый был лучше, выше уровнем, чем предыдущий. В первом, возле линии фронта, была только первичная обработка, грубая, дальше лучше.

Какое оружие было у вас лично и чем было вооружено отделение?

Когда мы прибыли в Россию, у меня не было оружия. По прибытии мне дали новый немецкий десятизарядный карабин. Это прекрасное оружие, но не для болот. При попадании грязи он отказывал. Тогда я пошел к командиру роты, сказал, что мне нужно другое оружие. Он мне сказал: «Возьми у русских, у них есть хорошие вещи». Командир роты меня не любил, мы с ним ругались, но другого оружия для меня у него действительно не было. Я только прибыл и понятия не имел, как мне взять у русских. Он мне сказал, что возле нашего опорного пункта лежат убитые русские, там должно что-то быть. Как стемнело, я пошел туда, куда он сказал, и действительно нашел в воде русский пистолет-пулемет, с диском. Я его отмыл стиральным порошком, смазал, и он сразу заработал. С немецким оружием так не получалось, оно было слишком точно сделано, если внутрь попал песок, то все – не стреляло. А с русским - пожалуйста. Так я завел себе русский пистолет-пулемет, который всегда был мне верен. Когда надо было стрелять, он всегда стрелял. Кроме того у меня еще был пистолет, в кобуре. У меня были две сухарные сумки. В одной я носил продукты, а в другой боеприпасы для моего русского пистолета-пулемета.

У вас были ручные гранаты и нож?

В сапоге был нож для ближнего боя, но в основном его использовали, когда надо было что-то отрезать, бинт, например. У каждого были ручные гранаты типа яйцо и гранаты на длинной ручке. В ближнем бою мы их всегда использовали.

Что вы можете сказать о ваших командирах, вы помните, как их звали?

Я долго вспоминал имя своего ротного, вспомнил, но потом опять забыл. Он был злой и к тому же карьерист. Мы друг друга не любили. Я старался не попадаться лишний раз ему на глаза.

Вы ходили в атаку?

Да, конечно. Русские никогда не атаковали мелкими группами, они всегда атаковали минимум ротой, батальоном, иногда полком, иногда несколькими волнами. Мы думали, что последние ряды русских наступали без оружия, они подбирали оружие у павших из первых рядов, и среди них были эти, как они назывались комиссары. Они шли сзади с пистолетом и отдавали приказы. Они были очень плохие, по отношению к своим солдатами.

Вы были в болотах с октября 1942 года по апрель 1943-его. Как одевались зимой?

Я на фронт попал еще в летней униформе. Потом получил зимнюю куртку белую снаружи, а внутри серую. Она была относительно водонепроницаемая, хорошая. Позже пришло зимнее обмундирование, но слишком, слишком поздно. Моя дивизия формировалась в Верхней Силезии. Надо сказать, что после первой мировой войны мы не имели права иметь армию. Только сто тысяч на всю Германию. В каждой области формировалась территориальная дивизия, которая была как бы привязана к своему округу. На рождество и подобные праздники мы получали из региона посылки. Сигареты, французское вино и тому подобные вещи мы получали независимо от этих посылок, но не часто.

 

Как вас ранило?

Это было в районе поселка Великое Село. Зимой 1943 года наша дивизия последней выходила из котла, держала горло. Через Ловать была переправа. На другой стороне реки дорога поднималась наверх и была видна русским. Возле переправы мое отделение строило  деревянный бункер для командира роты. Он был почти готов. Мы  собрались обедать и пошли по дороге вверх. Там стоял одинокий дом. Внутри никого не было, мы сидели на скамейках и ждали когда привезут обед. Все было спокойно. Неожиданно в 200-тах метрах разорвался снаряд. Через пару минут, в 100 метрах, еще один. Я подумал, что надо уходить и уже отдал команду, но третий снаряд попал точно в дом. Меня завалило бревнами. Я себя ощупал, на месте ли зубы и все остальное, потом смог освободиться. Я был единственный, кто смог вылезти из-под завала. Что стало с остальными я не знаю. В шоковом состоянии спустился вниз по дороге, добежал до нашего перевязочного пункта. Там мне сказали, что я не ранен. Я опустил руку, и потекла кровь. Меня обработали, остановили кровь. Целый день я просидел на перевязочном пункте, потому что русские обстреливали дорогу, по которой можно было добраться до тылового госпиталя. Только вечером я смог дойти до госпиталя. Там неожиданно я услышал голос, знакомый с родины: "Дайте попить, дайте попить." – «Пауль, это ты?!» - «Клаус, это ты?!»  Быть не может! Мой старый друг еще по школе. Тут нам дали наркоз, вместо алкоголя по поводу встречи. Когда я пришел в себя после операции, врач сказал, что руку надо ампутировать. Я сказал: "Ни в коем случае! Рука остается на месте". – «Под твою ответственность. Если ты умрешь, то я не виноват». – «Хорошо». Потом меня, с несколькими остановками, привезли в Восточную Пруссию, в Гумбинен. Мой отец воевал в Италии, и был как раз в отпуске, дома. Он узнал, что я в Гумбинене и приехал с матерью в госпиталь. У меня были страшные боли в руке, но я этого не хотел показывать родителям, чтобы они не переживали. Я выпросил у врача свою форму и встречал родителей в ней.

Что произвело на вас самое большое впечатление в России?

Ничего. Вы будете смеяться, но я в России едва ли что-то видел. Я все время лежал там, в болоте. В России женщину один единственный раз только видел, с расстояния в два километра. По пленным о русских нельзя было получить никакого впечатления - они были очень испуганы, не знали, что мы будем с ними делать. У нас в дивизии пленных не убивали. Я знаю только один случай, когда убили пленного комиссара. Убил его тот, который должен был вести его в тыл. Немедленно было возбуждено дело, и его судили военным судом.

У вас были ХИВИ?

На фронте нет. Они были в тылу. Это одна из причин, почему я говорю, что война это что-то ужасное. Человека посылают воевать против людей, которых он не знает, которые, возможно, милее и лучше, чем он сам, и человек их убивает. И он должен их убивать, или его самого убьют. Это злое дело. Ведь по сути человека загоняют в угол. Нам тогда было 18 лет, на другой стороне тоже были 18-летние, они думали точно также, как мы.

Какое было самое опасное русское оружие?

Разрывные пули. Хотя они были запрещены, но русские ими пользовались.

Русские считают, что немцы тоже использовали разрывные пули.

Нет. Такого солдата немедленно отдали бы под трибунал. Я стрелял разрывными пулями, но это были русские трофеи.

Чего вы боялись больше - плена, смерти или ранения?

Плен был самым страшным. Однажды я ненадолго попал в плен. Это случилось вскоре после того, как я попал на фронт. Русские прорвались. Обычно русские наступали в определенную точку с двух сторон. Чтобы отбить атаку, их надо было просто атаковать во фланг. Но тут нас окружили и взяли в плен. Там была женщина в звании майор, которая говорила по-немецки. Она подошла ко мне, спросила имя, звание, часть - обычные вопросы. Думал, меня убьют. Других наших куда-то увезли, а я должен был остаться с ней. Я предполагаю, что я ей кого-то напоминал. Мне дали поесть, она у меня спросила, как там у нас с едой. Потом меня привязали к телеге. На второй или третий день была какая-то суматоха, а я как раз не был привязан, и я решил бежать. Так получилось, что я пробежал мимо этого майора. Она на меня посмотрела, увидела, что я убегаю и отвернулась. Было понятно, что она хотела, чтобы я убежал.

У вас были какие-то прозвища для русского оружия?

На моем участке обороны, за который я отвечал, в ста метрах сзади я установил два русских пулемета с дисками-пластинками. Вот эти пулеметы называли музыкальные пластинки. Я из него всегда стрелял.

Русская разведка ночью утаскивала пленных?

Об этом я не знаю, могло быть, иногда кто-то пропадал. Но в целом, я бы сказал, что нет, местность не позволяла - можно было легко утонуть. Там передвигаться можно было  только по гатям.

Были перебежчики с русской стороны?

Иногда да. Чаще всего, когда у русских приходили новые части. Мы днем спали, а воевали ночью. Я как-то как раз прилег, автомат повесил на вбитую вместо гвоздя гильзу. Неожиданно меня кто-то начал дергать за ногу. Немец бы так не сделал. Я понял, что это русские. Открыл глаза, а рядом со мной около тридцати человек! Что мне делать?! Автомат на гвозде. А я  всегда говорил, что последний патрон оставлю для себя, я в плен попадать не хотел. А тут их 30 человек! Один из них неожиданно сказал по-немецки, что они хотят сдаться, прошли уже 200 метров по немецким позициям и не встретили ни одного немца. Повезло! Я и еще один товарищ повели их в тыл. Я шел спереди и тут наши, немцы, открыли по нам огонь! Стреляли как сумасшедшие, идиоты, от страха, что русские прорвались! Я закричал, что это я. Только тогда они прекратили стрелять. К счастью никого не ранило. Их немедленно отвели в роту, а потом в батальон. Я их отводил и там должен был вместе с ними стоять с поднятыми руками, пока меня не узнали. В таком количестве перебежчики были единственный раз.

Что у вас было на ногах?

У меня были горные ботинки. Обычно у нас были сапоги, но зимой они промерзали, трескались, и были горные ботинки.

Валенки у русских брали?

Нет. В болоте в них нельзя было ходить, слишком сыро, они намокали и промерзали.

Вас комиссовали после ранения, вы больше не были на фронте?

И да, и нет. Я почти до конца войны преподавал в офицерской школе. Я отвечал за песочный ящик. У нас был песочный ящик примерно десять на десять метров и там разыгрывались какие-нибудь сражения, в основном из первой мировой войны или восемнадцатого века. Мы прорабатывали, как должен вести себя офицер в той или иной ситуации. 15-го января 1945-го года русские прорвались. Нашу школу сразу распустили, а мне поручили весь курс, со всеми учебными материалами на поезде перевезти в Киршберг? Хиршберг? в Нижней Селезии. Там меня назначили командиром подразделения истребителей танков. Нам выдали фаустпатроны, но они мне не понравились. Я стрелял из него по танку, снаряд попал в дерево и отрекошетировал обратно к нам. Мы больше их не использовали. У нас были теллер-мины. Я такими в 1942 году два легких танка лично уничтожил. Танк может пройти не везде, а в городе им особенно тяжело. Когда русские танки подходили к какому-нибудь населенному пункту, уже было ясно, по какой улице они пойдут. Там мы пытались заложить мины. В 1942-ом году самым большим недостатком русских танков было отсутствие рации. Чтобы передать команду они останавливались, из люка высовывался командир и махал флажками. Разумеется мы стреляли по этому офицеру. Позднее появились Т-34, они были не плохие, но чтобы их остановить надо было только застрелить этого офицера с флажком.

Русским  в зимнее время давали водку. Было ли у немцев что-то подобное?

Да, да, почти каждый день, когда они нападали, они были пьяны. Когда мы были во Франции, жили в домах, в которых внизу были винные погреба, там мы иногда пили. На фронте водку давали очень редко. Со снабжением вообще были проблемы, потому что мы почти всегда были наполовину окружены. Я тогда не пил и не курил, так что я не пил.

 

Вши были?

Это было самое худшее, что у меня было в России. Это было ужасно. Их нельзя вывести. Зимой, они были в швах одежды, только вроде их выведешь, а они опять тут. Война была не такой плохой, как вши.

Порошок был против вшей?

Был, но я не помню, чтобы я его получал. И когда какая-нибудь часть овшивлевала до того, что о войне уже не думала, ее снимали с фронта и везли в пункт очистки. Там раздевались догола и проходили через мойку. Я месяцами лежал в воде, в которой лежали трупы, и только там я мог нормально отмыться.

Как вы стриглись?

Парикмахерские были только в спокойные времена, а так мы сами стриглись, но не налысо. Я вспоминаю, что когда мы лежали в болоте, приходил парикмахер, за два - три километра от фронта он был, к нему там была очередь. Мы стриглись не так, как дома, короче, но нормально, не налысо. Если с такой прической приехать домой, то никто не понял бы, что ты с фронта.

Офицеры следили за внешним видом солдат? Наказания за это были?

Да. Я очень от этого пострадал. Однажды русские выгнали нас из тех дыр, которые мы занимали. Все перепуталось, где свои, где русские. Я пришел на какой-то хутор. Оружия у меня уже не было. Там раньше стояла немецкая часть, а потом вошли русские и мне два дня пришлось прятаться в навозной яме. Потом немцы выбили русских и я смог оттуда выбраться. Встретил немцев и пошел искать мою часть. Нашел. Там я уже числился пропавшим без вести. Доложился моему лейтенанту. Как я уже говорил, он меня не любил. Он на меня посмотрел и спросил: "Где ваша кепка?" Где?! В русском навозе утонула! Где! Он на меня посмотрел: «Я вас наказываю, будете чистить конюшню». Я пошел чистить конюшню, а тут слава богу объявили тревогу. Я бросил чистить конюшню и побежал на общий сбор. Потом лейтенант меня спрашивает: "Что я вам приказывал?" – «Вы мне много чего приказывали». – «Еще поговорим». Потом мы пару дней стояли на речке, отмывались, приводили себя в порядок, хотя река была еще частично замерзшей. В какой-то момент возник мой ротный: «Вы на фронте отказался выполнить приказ!» Наорал на меня. Я сказал: «Ну поори, поори, мы будем еще на фронте». Он исчез. Вскоре я был ранен, потом был в резервной чсти и оттуда направлен на офицерские курсы. На курсах, мой командир меня вызвал, сказал, что из резервной части получили донесение, что я на фронте отказался выполнять приказ командира. Невыполнение приказа на фронте обычно означало расстрел. Я сказал, что не знаю о чем речь, но тут сообразил, что речь идет об этой истории с моим ротным. Я рассказал эту историю. Командир спросил, не возражаю ли я, что мой ротный будет допрошен по моему делу. Я сказал, разумеется. Через пару недель он мне сказал, что мой ротный написал, что он особо не помнит, в чем было дело, потому что он ведет тяжелые бои и у него сейчас другие проблемы. Командир сказал, что надо завести дело которое будет тянуться неизвестно сколько, да к тому же как известно начальник всегда прав. Поэтому лучше он посадит меня в казарму на трое суток под домашний арест и отчитается о моем наказании. Я сказал, три дня отпуска - это прекрасно. На курсах были юноши, им еще 18-ти не было, их еще как солдат и не рассматривали, довольствие у них было хуже нашего, а я получал еду из своей части, да мне еще офицеры что-то собрали, сигареты, сладкое - я там жил как король! Они мне завидовали. Я еще делился с охраной продуктами и сигаретами. Прекрасно было. На этом дело кончилось.

У вас есть награды за войну?

Знак за ранения в серебре за два ранения, хотя был ранен три раза. Железный Крест второй степени и Железный Крест первой степени, две нашивки «Танк голыми руками» за два подбитых лично танка.

В Демьянском котле были части вермахта и Ваффен СС. Как складывались взаимоотношения между ними?

На фронте мы не знали, кто наш сосед, и что происходит вокруг. В России я Ваффен СС не встречал. Между Вермахтом и СС никакой вражды не было. Более того СС считались очень хорошими солдатами.

Что воздействовало тяжелее: природные условия или противник?

Конечно, солдаты противника. Что касается природных условий, то болота с оборонительной точки зрения нам очень помогали - русские не могли там наступать где они хотели.

Что такое хороший солдат?

Я бы сказал, что хороший солдат это тот, у кого хороший начальник.

Второй вопрос должен был быть, что такое хороший командир?

Хороший командир это тот, который получил хорошее профессиональное образование, которое позволяет ему защитить своих подчиненных.

Во время войны русские солдаты говорили, вот, кончится война и я буду... Что говорили немецкие солдаты?

Только не военным. Все, что угодно, только не военным.

Как вы видели окончание войны?

Я думал, что вообще все будет по-другому. Понимаете, для нас это не была шести-семилетняя война, которая началась в 1939-м году. Для нас это была тридцатилетняя война, которая началась 1914-году. Война, которая началась в 1914-м году, была взрывом, при котором образовались все эти Польши, Чехии, Югославии и т.д., которых тогда не существовало, они принадлежали России, кайзеровской Германии и Австрии. Война началась с того, что убили представителя австрийского кайзера, и Германия была обязана оказать помощь. Но всегда, Франция, Англия и Америка превращали эти относительно маленькие конфликты в мировые войны. Вторая мировая война была превращена в мировую войну Францией, Англией и Америкой. Это они нам объявили войну, а не мы им. В целом, Америка думает только об экономике. Остальные страны слишком глупые, чтобы это осознать. Я мечтаю (в сегодняшней Германии это невозможно, в другой Германии) о том, что Россия вернула бы Германии Восточную Пруссию. При поддержке русских, которые сделают Польшу опять маленькой, Восточная Пруссия была бы опять немецкой. Это моя мечта.

Когда вы поняли, что война проиграна?

Мой отец был журналистом. Он всегда не боялся высказывать собственное мнение и в начале 30-х годов,  когда все стало национал-социалистическим, он попал под подозрение, что он против нацистов. После войны мы узнали, что моего отца должны были отправить в концентрационный лагерь, но у него был друг, который помог оттянуть отправку. Когда началась война, мой отец сразу ушел в армию, потому что с солдатом они ничего не могли сделать. Мне еще не было 18-ти лет, когда я решил пойти добровольцем, поэтому нужно было получить письменное разрешение от отца. Во время своего первого отпуска с фронта, это было, вероятно, в 1940-м году, он, со своей частью, ехал из Польши в Италию, и по дороге заехал домой всего на одну ночь вместе со своим командиром. Этот командир, майор, был в курсе, что я, идиот, хочу стать солдатом. Он мне сказал: «Слушай, я был такой же молодой как ты, и я был такой же тупой, как ты. Пойми, война уже закончилась, она уже проиграна». - Я не поверил. – «Вот Россия» - а Россия была на моей школьной карте занимала полкарты – «Они хотят на нас напасть. Русские превращены в рабов большевиками, они будут за нас». – «Это все неправда». С этого момента я в целом знал, что войну мы не выиграем, но еще этому не верил. Потом, в России, поверил.

Как и к кому вы попали в плен?

Я попал в плен к американцам в центральной Германии в районе Тогнгау? Цорнгау? в апреле 1945-го года. Сначала нас везли на запад на автомобилях, потом на поезде в открытом сверху товарном вагоне. Я хотел сбежать по дороге, взобрался на верх вагона, посмотрел, а там сидит охранник. Он меня заметил и начал ругаться. Нас привезли в Майнц на Рейне. На вокзале наш локомотив взорвался, а нового не подали. Так мы простояли до ночи. Когда стемнело американцы стали освещать вагоны прожекторами. Я выбрал момент, когда меня не было видно, вскарабкался наверх и выпрыгнул из вагона. Приземлился прямо в воронку с водой. Кое-как выбрался с вокзала. Среди разрушенных бомбежкой домов заметил один целый. Было не понятно есть там американцы или нет. Я лег в развалинах и стал наблюдать. Американцев вроде не было. Вскоре туда пришли две женщины, я еще подождал и постучался в дом. Сказал: «Не пугайтесь, я немецкий солдат». Они сказали, что дом часто проверяют американцы и посоветовали спрятаться на чердаке. Утром я спустился. Мне дали поесть, переодели в гражданское.

Я решил идти к знакомым крестьянам, которые жили недалеко на другой стороне Рейна. Познакомился я с ними еще до войны. Мне было 16 лет, когда мы всем классом поехали на велосипедах из Бреслау в Берлин. В Берлине мы хотели увидеть Геббельса и послушать его выступление. Потом мы на поезде поехали в Кобленц, а оттуда вверх по Мозелю, по направлению к Франции. Потом мы поехали в Нае (Nahe) и вернулись в Висбаден. Мы шли по Висбадену и удивлялись, почему на улицах темно и никого нет. Нас остановил полицейский, спросил, что мы делаем. Мы сказали, что возвращаемся домой. Он сказал, что мы, сумасшедшие, сегодня началась война с Францией. Нас отвели на крестьянский двор, где мы прожили несколько днуй. Вот к этим крестьянам я и решил податься.

 

Женщины мне сказали, что на окраине Майнца есть переправа через Рейн, но надо быть осторожным - там патрулируют американские катера. Когда я подходил к реке меня остановил патруль. Я немного говорил по-английски - в школе учил, попытался им что-то сказать, они посмеялись над моим английским и отпустили меня. Я спустился к Рейну, там стояли лодки. Я подошел одной лодке, попросил перевезти на другую сторону. Мне сказали, что не могут, у них были какие-то дела, но сказали, чтобы я шел к соседнему кораблю, и там сказал, что я от них, и попросил перевезти меня. Я пошел. На втором корабле капитаном был  прожженный тип, который потребовал не только денег за перевоз, но и пригрозил, что в случае если я ему не заплачу, то он сдаст меня американцам. Я вернулся обратно, рассказал эту историю. Они сказали: "Он такое сказал? Придут обратно немцы, он свое получит." Все-таки я нашел лодку, переправился на другую сторону Рейна. Переночевал в выброшенном на берегу голландском корабле. , я в нем переночевал. На следующий день я добрался до знакомого фольварка. Хозяева  у меня настойчиво выясняли, не солдат ли я, потому что их бургомистр был коммунист и у них могли быть из-за меня неприятности. У меня было мое военное удостоверение личности, так что я решил его не показывать. Четыре недели я прожил у этих крестьян. Война закончилась. Я решил идти пешком домой. Граница американской оккупационной зоны проходила по реке. Через реку был мост, взорванный еще немцами. Я огляделся, не увидел ни американцев, ни русских, и по остаткам этого моста перелез на другую сторону реки. И тут увидел русского. Он сказал: "немецкий товарищ, немецкий товарищ". Поскольку документы я показать не мог, меня как гражданского отправили на сборный пункт в в Торгау. Некоторое время я там жил в казарме. Однажды ночью пришел пьяный русский. Я как раз умывался и был по пояс голый. Он выстрелил из пистолета в воздух и спросил: "ты, ты был солдатом?" - Я не мог соврать, потому, что на теле были шрамы от ранений. – «Да». – «В России?» - «Да. Демянск». Он ушел, вернулся с бутылкой, и мы должны были выпить за наше здоровье. С русскими никогда нельзя угадать, что произойдет в следующую минуту. Этот русский мог меня застрелить, просто чтобы развлечься, но в итоге мы просто выпили водки. Таким было мое первое впечатление от русских - никогда не понятно, чего от них ждать. Вскоре меня отпустили и я вернулся домой. Верхняя Силезия отходила полякам. Русские были победителями, а поляки делали вид, что они тоже победители. Это было злое время. Поляки были ужасны, я видел, как они убивали немцев. Первое время я прятался, поскольку в свое время я был молодежным руководителем района, меня все знали и могли выдать новым властям. Постепенно я перестал скрываться. Познакомился с одним польским офицером-пограничником. Я по-польски не говорил, мы с ним говорили по-английски. Однажды в субботу на танцах он мне сказал: «Николай» - меня зовут Клаус, значит Николай –«У меня уже пару недель лежит приказ, арестовать некого Николая Диршку». – «Так это я» - «Да?! А я и не знал!» Я понял, что он мне дал шанс - надо немедленно уходить. Я поехал на перекладных в Нейсе. Город был полностью разрушен. Там находился демобилизационный пункт, где собирали немецких солдат, забирали у них все ценные вещи, и на поездах отправляли в Германию. Вскоре мы оказались на другой стороне реки в будущей ГДР. Мой отец тогда работал в администрации небольшого городка возле Мюнхена. Он немедленно прислал разрешение на жительство. Так я оказался в Западной Германии. После всего, что я пережил, я решил выступать против войны. Нужно все сделать, чтобы войн больше не было. Солдаты войну не делают, войну делают политики.

Какие потери были у вас в отделении на русском фронте?

Из всех кого я знал, а это сотни солдат, осталось 19 человек. Не все они были убиты, многие ранены, но потери были очень большие… Теперь солдаты уже не те. Мир знает, что мы были лучшими солдатами в мире, не наци, а мы, старые прусские солдаты.

Интервью и лит.обработка: А. Драбкин
Перевод на интервью:А. Пупынина
Перевод интервью:
В. Селезнёв

Читайте так же

Waldemar von Gazen

Командир сказал мне, что город должен быть примерно в этом направлении, и выдал мне хорошую карту. С той высоты внизу я увидел город. Он выглядел так, как будто там вообще никаких войск не было. Я взял пару человек — и послал их вперёд. Они вернулись — и сказали, что там действительно никого нет. Тогда мы спустились вниз, пошли от дома к дому — и захватили в плен ещё уйму народу.

Gunther Liebisch

В одном месте к нам подошел русский солдат с пистолетом в руке и хотел с нами рассчитаться. Наш конвоир дал очередь в воздух из своего автомата, только тогда тот отошел. Он бы нас всех убил. Потом мы пришли в лагерь, на месте которого до войны был женский санаторий. В нем были кровати и все оборудование - кухня, ванные. В этом лагере я получил медицинскую помощь, поскольку был легко ранен. Мы пробыли там три дня, и наконец отдохнули после всего того, что пережили. Мы почувствовали, что наконец освобождены от этой проклятой, бессмысленной войны. Вы не можете этого представить! Мы спали весь день и всю ночь, ели. Это было освобождение! Вы не можете представить какое это было счастье!

Walter Heinlein

Снова и снова позиции моих самоходок попадали под обстрел корабельной и обычной артиллерии. Один раз я шел к себе на позиции, чтобы успокоить моих людей, но попал под такой град снарядов, которого я еще никогда в жизни не видел. На тысячу выстрелов противника мы отвечали в лучшем случае десятью выстрелами. У моих орудий были и солдаты старших возрастов, отцы семейств. На позиции некоторые из них старались держаться как можно ближе ко мне, в их глазах стояли слезы. Он считали, что когда они находятся рядом со мной, с ними ничего случиться не может! Уже в России, прежде всего после баснословного выстрела в мою грудь, у меня была слава человека, которого невозможно убить. Конечно, мне тоже было страшно, но я хотел быть примером и не мог этого показывать.

Carius Otto

Если вы меня спросите, как я пережил первую зиму, то я могу только сказать, что я там был, но не знаю, как я там выжил. Мы зимовали на открытом месте почти в 50 градусный мороз. Снабжения нет, все замерзло. Из еды только лошадиное мясо и замерший хлеб. И тот надо рубить топором. Никакой горячей еды. Слово "гигиена" вообще исчезло как понятие! Снег, ледяной шторм, никакой зимней одежды. Танков уже нет, осталась только одна черная униформа. А в снегу в ней просто прекрасно, очень хорошо! Сидишь и ждешь, когда тебя атакуют привыкшие к снегу, одетые в маскхалаты, хорошо обученные русские лыжники…

Bartmann Erwin

Дела наши были плохи: командовать было некому. Наши офицеры бросили нас,  и оставался только командир роты – парнишка 18-19 лет, который не имел  никакого боевого опыта и только-только окончил офицерскую школу. Но  худшее было впереди. 21 апреля мой командир взвода сказал мне, что наш  полковой командир – оберштурмбаннфюрер СС Розенбуш (Rosenbusch),  покончил с собой...

Ernst Walfried

25 января 1945 года запомнилось мне на всю жизнь. «Вы знаете, какой  сегодня знаменательный день?, – заявил наш «клоун»-весельчак,  забавлявший товарищей, – Нет? Осталось ровно пять дней до очередной  годовщины прихода фюрера к власти!... И вот теперь мы здесь...» Среди  ночи нас подняли по тревоге: русские объявились в паре километров от  лагеря. Рассвело и мы смогли отчетливо разглядеть в бинокль вражеских  солдат, сидевших на броне танков. Очевидно, прорыв русских на этом  участке явился полной неожиданностью: по дороге, без всякого охранения,  шли два транспорта вермахта. Прямо на пушки. Водители явно не  подозревали об опасности. Бах! Бах! – и машины  вспыхнули факелами.

comments powered by Disqus