Фердинанд Мюллер

Опубликовано 20 апреля 2016 года

15894 0

Мюллер Фердинанд, 10.04.1923 г.р., г. Грисборн, район Зарлуй, Германия

До призыва в RAD в августе 1941 г. я был кандидатом на должность регирунгсинспектора в отдел по вопросам труда в Зарлуи.

В августе 1941 г. я был мобилизован в RAD и служил там 8 месяцев вплоть до марта 1942 г. После увольнения из RAD я был, как 19-летний военнообязанный юноша, 15.03.1942 зачислен в Вермахт. Я проходил обучение в качестве связиста в 20-м полку связи люфтгау («военно-воздушного округа» - прим. переводчика) Бельгия – Северная Франция в Беферло (Леополдсбюрг, Бельгия). Там меня обучали как связиста службы воздушного оповещения. После я остался в роте инструктором-помощником.

В ноябре 1942 г. наш полк перебазировали в Гросборн-Линде, чтобы включить его в качестве новой части в полевую дивизию Люфтваффе, которую предполагалось задействовать на Восточном фронте (Россия).

1950 г.


Начало войны с Россией 22 июня 1941 г. я встретил дома, будучи гражданским лицом. 21 июня у нас в селении был танцевальный вечер в честь призывников 1923 г.р., который мы объявили прощальной вечеринкой в честь нас, получив на это необходимое разрешение. Когда я пришел домой с этих танцев утром 22 июня в начале четвертого, меня прельстила перспектива, несмотря на запрет, попробовать разок поймать частоту Лондонского Радио, которое всегда в это время транслировало новости на немецком языке. Из репродуктора раздались протяжный фрагмент мелодии из песни «Kameraden die Rot Front» и чуть погодя голос диктора: «Через несколько минут последует специальное сообщение». Замерев, я ждал и внимательно слушал, пока не последовало это известие: «Немецкие войска сегодня утром в 3 часа 15 минут на широком фронте начали операцию против большевистской России» и т.д. Я был в шоке, т.к. мы ведь незадолго до начала войны с Россией заключили с ней пакт о ненападении. Я знал, что мой брат Альфонс служил в пехоте в Восточной Пруссии, чьи части сейчас вступили в Литву. Я разбудил родителей, которые потом точно также как и остальные жители селения были в изумлении и сильно обеспокоены дальнейшим развитием событий.

Как военнообязанный солдат я служил в следующих войсковых частях:

  • Апрель 1942 – декабрь 1942 г. Связист в 20-м полку связи люфтгау Бельгия – Северная Франция.

  • Декабрь 1942 – 18 января 1943 г. – военный лагерь связистов в Гросборн-Линде.

  • 19 января 1943 г. – эшелон с пополнением для 10-й авиаполевой дивизии в районе Ораниенбаумского «котла».

  • 25 января 1943 г. по ноябрь 1943 г. – связист и писарь при штабе 19-го егерского полка (Люфтваффе) в Копорье (В полевых дивизиях Люфтваффе (авиаполевых) пехотные полки по какой то причине классифицировались как егерские, с уточнением (L) – люфтваффе - прим. переводчика). 

  • Ноябрь 1943 г. – 1 января 1944 г. – связист и писарь при штабе 19-го егерского полка (Люфтваффе) в Гостилицы (ефрейтор).

  • 14 января 1944 до конца месяца – отступление через Ямбург до Нарвы.

  • Февраль 1944 г. – при расформировании 10-й авиаполевой дивизии и включении ее подразделений в состав 170-й пехотной дивизии, я попал на службу в 401-й гренадерский полк в качестве связиста при штабе.

  • Март 1944 г. – июль 1944 г. – связист в 401-м гренадерском полку под Нарвой и в районе севернее Чудско-Псковского озера.

  • Июль 1944 г. – август 1944 г. – связист. Арьергардные бои на серединном участке при отступлении до Сувалок.

  • Сентябрь 1944 г. – связист. Арьергардные бои на маршруте Сувалки – Филипов – граница Восточной Пруссии.

  • Январь 1945 г. – апрель 1945 г. – связист. Бои в Восточной Пруссии (бои под Хайлигенбайль (ныне Мамоново, Калиниградская область - прим. переводчика)).

  • 28 марта – переправа из Бальги (замок в Восточной Пруссии – прим. переводчика) на косу (Куршскую – прим. переводчика).

  • 15 апреля – начало участия в боях под Пиллау.

  • 20 апреля – ранение под Пиллау.

  • 23 апреля – переправа с косы в Кальберг (ныне Крыница-Морска, Польша – прим. переводчика).

  • 25 апреля – на корабле до г. Хела (польск. Хель) и далее до Копенгагена (27.04.)., лазарет в Силькеборге (Дания).

  • Начало мая 1945 г. – в Шлезвиг-Гольштейн.

  • 28 июля 1945 г. – увольнение (формально расформирование Вермахта закончилось лишь 20 августа 1945 г. – прим. переводчика) .

  • 1 августа 1945 г. – возвращение домой.

Следует упомянуть, что в конце 1944 г. я был повышен в звании до обер-ефрейтора. В этом звании я и был уволен со службы.

На протяжении всего моего участия в войне я всегда был связистом и в этом качестве меня переводили в подчиненный соответствующему полку батальон или же придавали другому подразделению (пехотный батальон, иногда батальон СС «Норге»).

Моим первым большим боем была русская атака 14 января 1944 г. в районе Ораниенбаумского «котла», которую я пережил, будучи связистом в Гостилицах. Связисты при штабе полка редко оказывались вовлеченными в бои. По-другому обстояли дела, когда полкового связиста прикомандировывали к подчиненному батальону, что примерно и предполагала половина моей служебной деятельности как связиста. Кроме того, там представители этого рода войск редко сражались с оружием в руках.

Когда фронт находился в статичном положении (на одной позиции, которая удерживалась долгое время), я был очень сильно занят, выполняя поручения полкового командования, как связист и писарь, так, что нужно было полностью быть сконцентрированным на своей работе и едва получалось задумываться о смысле и значении своего солдатского бытия. Я хорошо помню, что я все время был полностью собран и напряжен, а в бою полностью осознавал опасность. В такие моменты я не чувствовал страха, но, как воспитанный верующим, полагался на Бога. Были случаи, особенно в тяжелых боях на Нарвском плацдарме и позже в Хайлигенбайльском «котле», в которых мое выживание или возвращение назад целым и невредимым выглядели почти как чудо. У моих товарищей, а также начальства, я пользовался репутацией «неуязвимого», т.к. пережил практически всех своих однополчан-связистов.

Когда нужно было тащить ранцевую радиостанцию (ультракоротковолновую) и ящик аккумуляторной батареи, всегда были необходимы 2 человека в качестве отделения радиосвязи. Потери среди связистов были также большими, в особенности в боях в Хайлигенбайльском «мешке», и прежде всего пропавшими без вести.

Неоднократно связисты, которые сидели в своих дырах, подвалах или прочих укрытиях с наушниками на голове, не могли уследить за текущим развитием обстановки и погибали. Часто они могли оставить свои позиции, спасаясь от врага последними. Таким образов, вполне объяснимо, что в дни тяжелых боев в феврале–марте 1944 г. на Хайлигенбайльском плацдарме я потерял около 10 товарищей. То, что нужно тщательно следить за обстановкой я, сам связист, усвоил из инстинкта самосохранения и наказывал это своим сослуживцам. Я говорил им: «Я радирую, а ты должен за всем внимательно следить, и как только ты видишь первую пятку, вторая должна быть нашей, в противном случае назад мы не вернемся» (Т.е. один человек работает с рацией, а другой следит за обстановкой вокруг - прим. переводчика).

Отчасти ожесточенные и бесчеловечные бои последних дней были не следствием воли насмерть стоять за «фюрера, народ и родину», а инстинкта самосохранения.

До последних недель боев в Восточной Пруссии русский солдат был врагом и противником, которого я в противовес рисуемому свыше идеологическому образу врага всегда считал «человеком и твореньем божьим». Я всегда хорошо относился к тому, чем занимался русский вспомогательный персонал в нашем подразделении. Мне запомнился один случай. При отступлении от Ораниенбаумского «котла» я подобрал маленькую, выглядевшую очень старой, икону около алтаря в одном из горящих домов в Дятлицах и положил ее к себе в планшет. День спустя меня начали терзать угрызения совести из-за этого «святотатства». Поэтому я отыскал русский дом, где в свою очередь нашелся уголок с алтариком, и разместил там эту икону. Мысль о том, что обитатели этого дома, возможно, будут удивлены этой находке и могли бы посчитать это чудом, позволила мне смириться с моим святотатством и сделала меня довольным и счастливым.

В последние дни в Восточной Пруссии образ врага в моей голове стал сильно мутным ввиду увиденных зверств над мирным населением, которое обогнали русские. Я был при 401-м полку 170-й пехотной дивизии, которая совместно с другими дивизиями должна была прорвать русский клин, который распространился до Эльбинга. Мы прибыли в местечко, где мирное население обогнали русские войска. Изнасилованные женщины и девушки, убитые мужчины и дети повергли меня в шок. Будучи молодым человеком, я еще не видел ничего настолько ужасного и не мог поверить, что это возможно. Впервые я воспринял пропаганду со стороны властьимущих Рейха, к которым я до этого был мало расположен, как правду и отсутствие преувеличения. Я испытал на себе, как перед лицом подобных деяний может появляться чувство ненависти. Лишь постепенно я начал понимать, что причиной могли быть не «зверские действия недочеловеков», как постоянно трубила наша пропаганда, а те, которые совершили мы на территории России, и ненависть у русских возникла лишь после того, как мы спровоцировали ее.

Несмотря на все пережитое, мое восприятие бывшего врага осталось прежним. Я смотрю на окружающих меня людей как на творения Бога, которые меня ценят и уважают. И мне всегда очень приятно знакомиться с молодыми людьми из числа русских и помогать им.

Интервью, перевод и лит. обработка: Е. Смирнов

Читайте так же

Waldemar von Gazen

Командир сказал мне, что город должен быть примерно в этом направлении, и выдал мне хорошую карту. С той высоты внизу я увидел город. Он выглядел так, как будто там вообще никаких войск не было. Я взял пару человек — и послал их вперёд. Они вернулись — и сказали, что там действительно никого нет. Тогда мы спустились вниз, пошли от дома к дому — и захватили в плен ещё уйму народу.

Fridhelm Kroger

Наш дивизион был в полном смысле слов «сшит из обносков», так сказать. Моя радиостанция была смонтирована на старом датском громкоговорителе: одноосная повозка и лошадь. В конечном счёте это всё свалилось в канаву, и мне было куда больше жаль лошадь, чем радиостанцию. Я остался без ничего, а наш дивизион уехал неизвестно куда. Это было во время отступления.

Зигфрид Кнаппе

Мы носили одежду, в которой прибыли в лагерь. На мне была моя униформа с галифе, китель и сапоги. У меня также были брюки, в которых ходили военнослужащие наших механизированных войск. В момент сдачи в плен я носил их поверх галифе. Кроме этого, у меня было две пары нижнего белья и две рубашки. Нам пришлось снять знаки различия с нашей формы, и мы не имели право носить какие-либо награды. Согласно Гаагской конвенции нам должны были разрешить носить награды, но русские этого не позволяли, потому что на всех наградах была свастика, и мы понимали их чувства по отношению к этому.

Burkhard Erich

Мы замерзали и умирали от ран, лазареты были переполнены, перевязочных  материалов не было. Когда кто-то погибал никто, как это ни печально,  даже не поворачивался в его сторону, чтобы ему как-то помочь. Это были  последние, самые печальные дни. Никто не обращал внимания ни на раненых,  ни на убитых. Я видел, как ехали два наших грузовика, товарищи  прицепились к ним и ехали за грузовиками на коленях. Один товарищ  сорвался, и следующий грузовик его раздавил, потому что не смог  затормозить на снегу. Это не было для нас тогда чем-то потрясающим –  смерть стала обычным делом. То, что творилось в котле последние десять  дней, с последними, кто там остался невозможно описать.

Wittmann Fritz

К тому времени мы уже несколько дней ничего не ели. Мы отварили картошку  и наконец-то поели. Решили заночевать в сарае, поскольку посчитали, что  в доме будет опасно. Когда мы проснулись повсюду были русские.  Обер-фельдфебель приказал, не стрелять. Мол война проиграна, у него дома  двое детей, воевать начал с Польши и хочет вернуться домой. Пригрозил,  что если кто-нибудь начнет стрелять, он его сам застрелит. Среди нас был  один немец из польского Данцига, он мог немного говорить по-русски. Он  закричал, что мы хотим сдаться. Я думал это мой последний день.  Пропаганда нам хорошо расписала, что ждет нас в плену. Когда мы ехали на  фронт, один 16-летний новобранец спросил у фельдфебеля, что мы делаем с  пленными. Фельдфебель ответил, что мы пленных не берем. Тут мы  задумались, а что если и они пленных не берут?

Schillinger Rupert

Пистолеты-пулеметы были только у командиров отделений. Русские в  некоторых вещах нас невероятно превосходили. Русские пистолеты-пулеметы  работали зимой, а немецкие замерзали. У русских была одна марка  автомобилей. Когда автомобиль ломался, русские всегда могли взять  запчасти с другого автомобиля, а у нас было огромное количество разных  марок автомобилей и отремонтировать их было очень сложно.

comments powered by Disqus