Claus Fritzsche

Опубликовано 17 июля 2017 года

25129 0

Воспоминания Клауса Фрицше на русском языке: "Цель— выжить. Шесть лет за колючей проволокой"

- Я 1923-го года рождения, перед войной получил образование в гимназии. Система образования в Германии тогда была следующая: так называемая «основная школа» (там 8 лет учились), средняя школа – 10 лет, и гимназия – 12 лет. А переход – после 4-го класса основной школы. Шли учиться, начинали обучение, с 6-ти лет. Когда 14 лет – это 8-летка, потом 16, и потом 18. И призывной возраст был – 18 лет. Я пошёл добровольцем, когда мне было ещё 17. Добровольцы могли идти раньше. Для меня было очень важным то, что тогда доброволец имел право выбрать род войск, где хочет служить.

У нас было 2 класса: реальный и гуманитарный. Эти гуманитарные устроили собрание, чтобы решить вопрос: или добровольцем, или по принуждению. Они решили добровольно не брать в руки винтовку. У нас – вопрос стоял совсем другой. В каком роде войск шансы выжить – бОльшие? В военно-воздушных силах. Наш класс был – 22 человека, и 17 пошли добровольцами в части связи. А гуманитарные – шли в пехоту, артиллерию и т.д. Всегда туда, где железа побольше. Их было тоже 22 человека в классе, а вернулось 5. А из нашего класса – наоборот: погибло 5!

- Когда Вы пошли добровольцем в армию?

- 3-го мая 1941-го, после окончания гимназии. Экзамены нам «подарили». Мы получили дипломы готовности к высшей школе.


- 1939-й год, осень... Как Вы восприняли известие о начале войны?

- Отец был солдатом в Первой мировой войне, воевал во Франции, у него только одна нога. За мужество перед врагом он был повышен до лейтенанта. Он жил в очень простых условиях. Воспитание дома было солдатское – и, думаю, что это не очень плохо: у меня и пунктуальность, и другие такие характеристики. Война, по рассказам отца, была своего рода спортом с большим риском. Я смотрел на начало войны в 1939 году. Польша, Дания, Норвегия… один из моих братьев пошёл в нападение на Норвегию.

Франция – 1,5 месяца… Югославия, Греция, Крит – это были такие успехи! И я убеждён, что против Гитлера в этот период у нас было не больше 10%. Это моё убеждение, и я думаю, что я прав в этом. Переворот пришёл только после Сталинграда.

- Что Вы знали об СССР до войны, какое было отношение?

- У меня насчёт этого – особое положение. Исключительным хобби моего отца была Красная армия. Он собирал все возможные информации с фотографиями и техническими характеристиками. О танке Кристи – у меня было понятие уже в 15 лет. Русские купили у американцев этот патент ходовой части танка Кристи – и построили успешные танки, у которых ходовая часть была намного лучше, чем у наших. Это одна сторона.

Кроме того, я читал книги Двинера [Так у автора. – Прим. ред.]. Он воевал среди белых, побывал на Украине во время большого голода и описывал, что там было. Никаких симпатий к коммунистам у нас не возникало. Отец состоял в правой партии, ещё правее нацистов: партия помещиков и крупных предпринимателей, у них была такая боевая группировка – и там отец был командиром дивизии, хотя и с протезом… и – он ездил на лошади!

- В 1939-м году заключили Пакт о ненападении. Как это воспринималось обществом?

- Никто не понял, зачем заключать договор с такой страной, которую вообще не уважали и считали, что они никогда не будут выполнять условия этого договора. Больше половины населения – просто не поняли. Этим предметом я занимаюсь теперь. Зачем Сталин заключил этот договор? Для того, чтобы Гитлер имел свободную спину для нападения на Польшу. Из-за этого Сталин является одним из виновных во Второй мировой войне.

- Антисоветская пропаганда у Вас – была? В СССР – была очень серьёзная антифашистская пропаганда…

- Она в какой-то момент затихла. Обновилась – с началом войны.

- На чём она строилась? Что это – жидобольшевизм и красные, которые хотят напасть на Вас?..

- Помню самый страшный плакат: комиссар, рожа такая страшная… и кинжал, с которого капает кровь. Комиссары для нас были – не люди.

- Когда появилось ощущение, что будет война с Россией, с СССР?

- А никакого ощущения не было. Все врасплох были взяты. Как раз только что мы заняли Грецию – и никто не додумался, что через 4 недели начинается война на Востоке. Это чудо, как быстро прошёл этот поход и как быстро вернули все эти ударные дивизии туда, к Вашей границе.

- А как Вы восприняли начало войны с СССР?

- В конце июня я получил отпуск и с отцом поговорил по этому вопросу. Он сказал, что теперь мы проиграли эту войну. Я не хотел в это верить. Моя цель была – стать инженер-офицером военно-воздушных сил. Это было моё давнее желание, потому что, будучи инженер-офицером, я мог получить все лицензии.

- Когда у Вас появилось желание летать?

- Когда мне было 9 лет. Мы были на морском берегу – и там был авиационный завод, они выпускали летающие лодки… там я очень близко мог подойти и смотреть, как поднимаются самолёты. С этого момента было ясно, что я стану пилотом.

- Какая была процедура обучения пилотов в Германии? Аэроклубы? Как люди становились пилотами?

- Аэроклубы были только по планерному делу. Люди могли туда попадать с 18-ти лет. Но это было сложно.

- Давайте про мирное время перед войной…

- В мирное время мы знали, что на советской стороне обучают пилотов прямо на таких самолётах, на которых нужно воевать. А у нас сначала шло чисто лётное обучение на лёгких, потом на более тяжёлых – и, смотря, как учащийся владеет техникой полета – в результате его брали или в истребители, или в бомбардировщики.

- Это делалось в аэроклубе?

- Нет. В аэроклубах были только планеры, а дальше – училище. Были даже какие-то приватные училища. У нас обучение военного боевого пилота длилось минимум 2 года, пока его не допускали до войны… и тот факт, что некоторые из наших асов на счету имели 300-350 воздушных побед, объясняется только тем, что обучение Ваших пилотов было слишком скорым.

- У Вас была в семье машина?

- Да.

- Питание – какое было? Что обычно было на столе в Вашей семье?

- Суп. Отец его любил, как учитель деревенской одноклассной школы. Все годы с рождения – и он, и я провели в одном помещении. Он получал 350 марок, рабочий тогда же – в среднем 120. Цены были абсолютно другие тогда. Разница была, но не настолько большая, как сегодня.

- Вы жили хорошо или даже очень хорошо?

- Недостатка ни в чём не было.

- В мае Вы пошли в школу добровольцев, попали в школу радистов, затем началась война с СССР… как это было воспринято Вашими одноклассниками?

- Солдаты не говорят, о чём думают. Нельзя сказать, кто доволен, а кто нет. Все товарищи в моей группе были довольны.

- Партийный контроль?

- Никакого контроля партии! Партия не имела влияния. Солдаты не имели права участвовать в выборах. Военная часть общества тогда была исключена из политики. Только после 22-го июня 1944-го года – ввели СС, комиссаров.

- С началом войны – образ жизни Германии поменялся? Достаток, количество продуктов и т.д.?

- До 1943-го года недостачи продовольствия ещё не было. Хорошо организовано было по карточкам, так что люди могли жить.

- Карточки – когда ввели?

- С первого дня войны.

- 1939 год или 1941?

- 1939.

- На что именно?

- Мясо, масло, сахар. Но в ресторанах всегда были бескарточные меню. Во всяком случае, в офицерской школе, в которой я был с начала января до конца марта 1943-го года, мы учились, как в университете, свободно по вечерам ходили в город – и ели по бескарточному меню, потому что хоть и всего хватало в военном городке, но вкус был не тот, поэтому мы пользовались любыми возможностями улучшить питание.

- Вот немецкая армия подступает к Москве. Как это воспринималось? Как должное?

- Трудно дать однозначный ответ. Каждый принимал это по-своему…

- Вы лично как воспринимали?

- С удивлением и восхищением: за три месяца – 3 000 000 пленных!

Я очень уважаю Резуна. И я просто не понимаю: все эти «антисуворовы» критикуют какие-то очень неважные детали, но стратегический принцип, что все ударные войска, все средства, боеприпасы, всё было сосредоточено на очень узкой полоске у границы – то была жуковская стратегия, которую он с успехом до и после всегда использовал! И нет ничего хуже, чем нападение на неготовую развёртывающуюся армию.

- Как Вы восприняли поражение под Москвой?

- Страшно, ужас!

- Это и вправду было для Вас неожиданностью?

- На этот вопрос давать ответ очень трудно…

- Зимой 1941-1942 из Вашей школы не направляли пополнение в пехоту?

- Нет. Один Юнкерс-86 из нашей школы отправили для снабжения Демянска. Я тоже пытался попасть на фронт…

- Писали заявление?

- Да!

- Каков был Ваш мотив? Защищать страну – или будущие привилегии фронтовика, когда война закончится?

- Как солдат, я имел такую цель: стать инженер-офицером.

- Какая была мотивация? Чего именно хотелось?

- Солдата никто не спрашивает, какие у него мотивации. Ему приказали – и иди умирай.

- Но заявление-то Вы писали добровольно? Чего хотелось?

- Мы знали, что – или добровольно, или недобровольно – но мы должны!

- И лучше идти добровольно?

- Да. Если добровольно – это гарантия выбора рода войск, а это было самое важное для меня.

- Война продолжается. 1942-й год, победа на Кавказе, выход к Волге, в Африке тоже всё хорошо, Япония с Вами… была ли у Вас тогда уверенность, что всё будет гладко?

- Конечно. 1942-й год был ещё победоносный, зато как только начался 1943-й...

- Каким Вам лично виделся конец войны? А вообще немецким военнослужащим?

- Два солдата обсуждают, что сделают после конца войны: один говорит, что он сделает на велосипеде тур вокруг всей Германии, а другой спрашивает, где тот будет ночевать? Ведь всё же разбито! А первый отвечает, что это неважно, так как уже вечером он будет опять дома…

- Известно, что в 1943-м году у служащих Вермахта произошли кардинальные психологические изменения. В чём их причина?

- Я с этим явлением встретился в первом лагере, где жили остатки одной колонны пленных румын и немцев… 5000 человек, и всего 150 здоровых… они мне рассказали, какими нечеловеческими были их последние бои в окружении и марш пешком из Сталинграда в Астрахань.

- Я имею в виду – что произошло с людьми психологически? Как все вдруг поняли, что война проиграна?

- Никто себе не представлял, что будет, если мы проиграем войну.

- Но, тем не менее, весной 1943-го года с Вашими произошёл этот внутренний надлом. Наши ветераны массово утверждают, что с 1943-го года немец стал «не тот».

- Последний шанс проиграли в Курской битве. Там советская армия показала, что значит оборона. Вы слишком задержались с применением того, чему научились в Финляндии. Ваши войска были настолько умно расположены, что наши просто не имели никаких шансов…

- Когда Вы прибыли в сотую эскадру – какие там царили настроения?

- Эти летчики, встречаясь ещё 40 лет после войны, в разговорах всё время продолжали играть в войну. Лётчик имеет совсем другую военную перспективу, чем прочие. У нас – это вроде спорта, но с бОльшим риском. Помните, откуда цитата? Этим риском все считают ежедневные вылеты. Ежедневно каждый летает и ежедневно рискует быть подбитым и умереть. 50% на 50%.

Лётчики не видят, как их товарищи умирают. Когда не возвращается самолёт с командой – у остальных вечерком бокал шампанского, одна минуту стоя – и всё.

- Я не помню из книги: Ваш брат – он в итоге прошёл войну?

- Прошёл. Он закончил её таранщиком. У нас появились специальные таранщики в конце 1944-го года. Служили на старых истребителях Ме-109. Они вообще не имели боеприпасов: для того, чтобы повыше подняться облегчёнными. Ну а потом их цель была – таранить. В один день поднялось 350 таких таранщиков, соприкосновения с врагом достигла половина, и из этой половины опять половина была сбита. Всего 17 моторов [Имеется в виду – буквально: т. к. самолёты делились на одномоторные, двухмоторные и т.д. – Прим. ред.] подбили тараном, то есть почти совсем без эффекта.

- Брат – не таранил?

- Нет. Он поднялся до 11 000 метров. Это граница возможного без герметичной кабины. Там – потерял сознание. Очнулся уже на высоте 2000 метров и сел назад на свой аэродром, который был под ногами. Это не было подвигом. Больше его не пускали в самолёт, а в пехоту ему оттуда уже не удалось попасть.

- Повезло…

- И он, и мы все – тогда считали наоборот. Когда он вернулся – я его поздравил, но это было для него – всё. Финал военной карьеры.

- Что входило в Ваши обязанности стрелка-радиста?

- 13-миллиметровый пулемёт и рация. Но пользоваться ею нам не разрешалось, потому что русские радисты очень быстро всё перехватывали. Они были очень высокой квалификации. Поэтому навигация шла по радиомаякам: «сели» на один луч, потом на другой, справа столько-то, слева столько-то...

- У Вас есть опыт стрельбы по воздушным целям?

- Очень бедный. Я только один раз стрелял с лёгкого самолёта в сторону – и один раз вперёд и вниз.

- Когда Вы летали – во что были одеты?

- Нормальная форма, а поверх – комбинезон. Было и зимнее обмундирование: зимние сапоги, пальто, шапка.

- Лётно-технический состав – относился к лётному?

- Жили – вообще в других зданиях, в другом городке.

- Если бы в советском плену начали формировать боевые части – то нашлось бы достаточное количество немцев, готовых участвовать там на стороне Красной армии?

- Я об этом даже думать не хотел. Это был бы ужас. И, в конце концов, ведь были такие планы, когда в антифашистской школе в 1944-м году некоторых из наших приписали к Советской армии, будто они в ней служат! Что они там делали – не знаю, но по-моему – всё это была чудовищная идея.

Интервью: А. Драбкин
Лит.обработка: А. Рыков

Читайте так же

Josef Wimmer

Затем возник бой, но потерь у нас не было. Видимо, дело было в том, что мы наступали с другой стороны Бреста: не со стороны крепости. Мы вышли к высоте 140, взяли её и прикрывали. А стреляли — там, дальше. Так что для меня Брест не был самым тяжёлым сражением. Ворово – там было тяжко. И на Березине — быстрый плен. И ещё Перечица. И Ягодин…

Klein Erich

В 1944 году немецкие солдаты были полностью деморализованы. Было страшное перенапряжение, было много самоубийств в действующей армии, особенно в районе Могилёва, Минска и Березино. В том краю много болот, и в то время там было очень много партизан, которые атаковали немецкие войска маленькими группами, загоняли в непроходимые топи, из которых невозможно было выбраться на твёрдую землю, поэтому многие так и не смогли прорваться к Минску, многие просто пустились в бегство. Войска были оставлены без поддержки. И так продолжалось до самой Восточной Пруссии.

Carius Otto

Если вы меня спросите, как я пережил первую зиму, то я могу только сказать, что я там был, но не знаю, как я там выжил. Мы зимовали на открытом месте почти в 50 градусный мороз. Снабжения нет, все замерзло. Из еды только лошадиное мясо и замерший хлеб. И тот надо рубить топором. Никакой горячей еды. Слово "гигиена" вообще исчезло как понятие! Снег, ледяной шторм, никакой зимней одежды. Танков уже нет, осталась только одна черная униформа. А в снегу в ней просто прекрасно, очень хорошо! Сидишь и ждешь, когда тебя атакуют привыкшие к снегу, одетые в маскхалаты, хорошо обученные русские лыжники…

Зигфрид Кнаппе

Мы носили одежду, в которой прибыли в лагерь. На мне была моя униформа с галифе, китель и сапоги. У меня также были брюки, в которых ходили военнослужащие наших механизированных войск. В момент сдачи в плен я носил их поверх галифе. Кроме этого, у меня было две пары нижнего белья и две рубашки. Нам пришлось снять знаки различия с нашей формы, и мы не имели право носить какие-либо награды. Согласно Гаагской конвенции нам должны были разрешить носить награды, но русские этого не позволяли, потому что на всех наградах была свастика, и мы понимали их чувства по отношению к этому.

Diener Manfred

Все соседние деревни уже были обойдены, все собаки уже меня знали, и я  ловил машины и автостопом ездил в дальние деревни, за 30 - 40  километров. У нас, если голосовать на дороге, ни одна свинья не  остановится, а в России все всегда останавливались. Один раз меня вез  русский капитан полиции. Он меня спросил: "немец?" Я сказал, да,  woennoplennyi. Потом он спросил: "фашист?" Я сказал, что да. Он сказал,  ты фашист, я коммунист, хорошо, и дал мне выпить stakan wodka. Потом  еще, после третьего стакана я отрубился. Он меня вытащил из машины и  поехал обделывать свои страшные дела. На обратном пути он меня подобрал,  и отвез в лагерь. Я ему рассказал, что мне не надо в лагерь, мне надо в  мою бригаду, в лагере меня уже ловили и били. Но отвез меня в лагерь и  дал вахтеру бутылку водки, чтобы он меня не бил.

Handt Dietrich-Konrad

Отсюда в конце мая меня направили на курсы офицерского резерва (Третья  рота офицерского резерва – 3. Offiziernachwuchsкompanie), где из нас  готовили командиров отделений. Очень много было занятий по тактике:  задействование МГ в бою и т.п.  Среди прочего перенимали русский опыт,  существовало тогда расхожее выражение: «Русские это умеют». Учились,  например, зимой прицеплять к танкам санки и другим уловкам,  подсмотренным у противника. Такими уж изобретательными мы не были,  кое-что приходилось заимствовать.

comments powered by Disqus