Что вас в России больше всего поразило? Веселость и сердечность простых людей. В Германии были русские пленные, им определенно было хуже, чем нам. Гораздо лучше быть немцем в русском плену, чем русским в немецком.
Можете себе представить, осенью на грузовиках привезли капусту. Наши каменщики построили каменные загородки, цистерны, капусту порезали и в них заквасили. Из остатков капусты еще две недели варили суп, он очень вонял. Морозы наступили очень рано, мы жили в полуразрушенной бывшей больнице, спали без одеял на досках, от нашего дыхания с потолка росли сосульки. Ни отопления, ни печки не было. Только гораздо позже мы сами сложили печку. Каждое утро нас пересчитывали, всегда несколько человек не хватало, каждую ночь кто-то умирал. В декабре 1945-го года у нас не было возможности похоронить ни одного человека, трупы складывали штабелями, как дрова, только весной их похоронили.
Фронт в 1941 год остановился. Но каждый год или одна или другая сторона начинала большое наступление. Фронт удлинялся на два или три километра в ту или другую сторону, но ни у одной из сторон не было сил продолжать наступление и все опять замирало. На юге, в районе вековых лесов, дорог нет, болота и леса. Если я хочу обойти противника, сначала надо строить дороги, или не будет снабжения. А для этого нужны ресурсы. Мы от Саала наступали до Алакуртти. В принципе, оттуда оставалось всего несколько километров до железной дороги на Мурманск, но мы до нее так и не дошли. Мой школьный товарищ был пилотом "штуки". Он много раз бомбил железную дорогу, и попадал. Но в течение всего нескольких часов ее опять восстанавливали.
Все соседние деревни уже были обойдены, все собаки уже меня знали, и я ловил машины и автостопом ездил в дальние деревни, за 30 - 40 километров. У нас, если голосовать на дороге, ни одна свинья не остановится, а в России все всегда останавливались. Один раз меня вез русский капитан полиции. Он меня спросил: "немец?" Я сказал, да, woennoplennyi. Потом он спросил: "фашист?" Я сказал, что да. Он сказал, ты фашист, я коммунист, хорошо, и дал мне выпить stakan wodka. Потом еще, после третьего стакана я отрубился. Он меня вытащил из машины и поехал обделывать свои страшные дела. На обратном пути он меня подобрал, и отвез в лагерь. Я ему рассказал, что мне не надо в лагерь, мне надо в мою бригаду, в лагере меня уже ловили и били. Но отвез меня в лагерь и дал вахтеру бутылку водки, чтобы он меня не бил.
Первый бой был с русскими пограничниками. Пограничная застава заняла оборону в оборудованных окопах. Первые потери, первые пленные. Несмотря на сопротивление, в этот день мы прошли 30 километров по Литве. Через несколько дней мы вышли на реку Юра у города Паюрис. К этому времени полк уже потерял пять офицеров.
Были периоды многодневных атак русских. Погибшие и раненые были с обеих сторон. Своих мы каждый вечер пытались вытаскивать. Мы также забирали в плен русских раненых, если они были. На второй или третий день ночью, мы услышали как на нейтральной полосе кто-то стонет по-русски: "мама, мама". Я с отделением выполз искать этого раненого. Было подозрительно тихо, но мы понимали, что русские тоже выползут за ним. Мы его нашли. Этот солдат был ранен в локоть разрывной пулей. Такие пули были только у русских, хотя они были запрещены. Мы ими тоже пользовались, если захватывали у русских.
Дела наши были плохи: командовать было некому. Наши офицеры бросили нас, и оставался только командир роты – парнишка 18-19 лет, который не имел никакого боевого опыта и только-только окончил офицерскую школу. Но худшее было впереди. 21 апреля мой командир взвода сказал мне, что наш полковой командир – оберштурмбаннфюрер СС Розенбуш (Rosenbusch), покончил с собой...
У меня был отличный пулемет, первоклассный второй номер и полно боеприпасов неважного качества. Обычно мы старались контролировать стрельбу и выпускать только короткие очереди. На этот раз, однако, количество вражеских солдат, перемещающихся напротив нас, было столь значительным, что требовалась стрельба длинными очередями. Это привело к перегреву ствола, и еще до того, как я успел поменять ствол, пулемет заклинило. Лакированный патрон застрял в раскаленном стволе... Предпринимая усилия, чтобы отладить пулемет, я забыл о том, что необходимо укрываться, и в этот момент мне показалось, что кто-то ударил меня молотком по плечу. Я не чувствовал боли, однако, к счастью, все еще мог двигать рукой.