Германия
Risto Knaapi
В начале войны, в 1941 году, на том важном участке, где был короткий подход к Ладоге, русские держали отборные части, лучшие из возможных. Но также и со стороны Финляндии были лучшие из возможных. Это были важные участки фронта: Карельский перешеек и северная часть Ладоги. А те русские, которые в 1944 году прошли и поднялись с Ладоги, и высадились на берег, были морскими пехотинцами, - бойцы наилучшего качества подготовки. Наконец, и те русские, которым нужно было открыть дорогу Питкяранта–Сортавала–Выборг, были гвардейскими частями. В 1944 году они уже умели использовать лес. Это существенное изменение, - но может быть это произошло из-за того, что они входили в гвардейский армейский корпус.
Войин Джоко Булайич
В один момент, где-то примерно в 2 часа пополудни, я оглянулся и увидел, что вокруг никого нет. Меня это настолько потрясло, что когда на меня набрел один из наших, мостарец, партизан из города Мостар, то я был готов кричать от радости. Этот партизан тащил тяжелый пулемет, итальянскую «бреду», да еще вдобавок одну коробку с лентами. Над нами кружился самолет, и запускал сверху вниз какие-то цветные крутящиеся ракеты – указывал цели своей артиллерии и минометчикам. Ракеты с неба фыркают… а этот в ярости сорвал пулемет с лафета, пристроил на обрубок дуба в форме рогатки, и лупит по самолету. Самолет кружится себе наверху, высоко – невозможно попасть. Смотрю – немцы нас заметили, обходят сбоку, за спину. Мостарец тоже заметил перебегающих немцев, крикнул, чтоб я уходил, вернул «бреду» назад на лафет, и начал бить длинными очередями.
Давид Бен-Бээри (Давид Иосифович Боровски)
Поставили перед нами задачу пройти участок примерно в 8 километров со всевозможными противотанковыми устройствами, противотанковыми минами. Это было просто самоубийство. Мы владели информацией от разведки о том, как у них устроена оборона. На моем участке я знал все расположения противотанковых мин и заграждений. Что я сделал? Я начал атаку за пять минут до наступления темноты и предварительно высадил десант, который зачистил территорию от всех противотанковых устройств. Я не пошел вперед до тех пор, пока десант не нейтрализовал все противотанковое оборудование. И только два танка мы потеряли в результате таких действий. После нашей зачистки за нами прошла еще одна танковая часть.
Walter Heinlein
Снова и снова позиции моих самоходок попадали под обстрел корабельной и обычной артиллерии. Один раз я шел к себе на позиции, чтобы успокоить моих людей, но попал под такой град снарядов, которого я еще никогда в жизни не видел. На тысячу выстрелов противника мы отвечали в лучшем случае десятью выстрелами. У моих орудий были и солдаты старших возрастов, отцы семейств. На позиции некоторые из них старались держаться как можно ближе ко мне, в их глазах стояли слезы. Он считали, что когда они находятся рядом со мной, с ними ничего случиться не может! Уже в России, прежде всего после баснословного выстрела в мою грудь, у меня была слава человека, которого невозможно убить. Конечно, мне тоже было страшно, но я хотел быть примером и не мог этого показывать.
Otto Georges
В январе 1944 года нас отправили в Италию, в Кассино, потому что 29-я дивизия была снята с фронта, а 15-я дивизия была полностью разбита. Мы должны были сменить 15-ю дивизию. Мы находились в боевой готовности, и нас перебросили в Туну на пароме. 211-й пехотный полк был уже в Кассино, а мы были южнее. Там сложилось чрезвычайное положение, и все части, которые были, бросили на Туну. То, что там происходило, просто страшно рассказывать, - сколько же там было артиллерии! Мы думали, что мы их опять сбросим вниз, но в порту стояли 64 их военных корабля - и они нас разбили. В болотах под Римом наши танки застревали, а самолеты атаковали нас сверху. Мы несколько превосходили англичан, но мы ничего не могли сделать против корабельной артиллерии, она была жуткая. Когда ситуация стабилизировалась, мы спустились в Кассино. В Кассино был весь мир, даже индусы!
Damerius Dieter
Мы тоже это делали, это было неприятной задачей, - иногда надо было брать пленного для допроса. То же самое делали русские. У них были такие группы, у них периодически была задача взять пленного. Это было неприятно. Я как-то раз тоже получил такое задание. Мы знали, где стоят русские посты и хотели похитить часового. Между нашими позициями и его постом был маленький лес. Это была наша первая цель, - добраться до него. Мы туда дошли, это было ночью, в темноте. Мы крались, а не шли. В лесу лежали сухие ветки, поэтому было слышно, что в кустах кто-то есть. Русский часовой выстрелил, - у него был хороший пистолет-пулемет. Очередь пошла очень близко, я чувствовал, как пули летят мимо моей куртки. Мне очень повезло: очередь прошла очень близко. Продолжать эту акцию желания у нас не было, и мы ползком вернулись обратно. Но русские хорошо это умели – ходить в разведку. Это были люди, близкие к природе.
Dreffs Johannes
У русских были огромные потери от нашей артиллерии. У нас была поддержка больших пушек, "Дора" была самая большая пушка, калибр 80 сантиметров [точнее, 80,7 см (807 мм)]. Когда летел ее снаряд, было ощущение, что по воздуху летит целый поезд. Она и другие калибры сделали так, что русские линии очень сильно поредели. Поэтому ближние бои тоже были, но большой роли они не играли именно потому, что немецкая артиллерия была очень сильная. И потом, у нас были пулеметы в каждом отделении, мы стреляли с локтя. Я за все это время там бросил три-четыре или пять ручных гранат. Ближние бои не часто были. У меня штурмовой значок потому, что я прорвал линию противника. Но боя, в котором я мог видеть глаза врага, у меня не было. Мои земляки, того же возраста, что и я, - но воевавшие в другой дивизии, на другом фронте, под Демьянском, например, - у них часто были ближние бои. Я от них слышал всякие истории. Но с моего года рождения очень немногие вернулись.
Hugo Broch
Вспоминается ещё один плохой полёт, и это тоже был полет для проверки технического состояния машины, на 6000 или 7000 метрах. У меня был триммер [небольшая отклоняющаяся поверхность в хвостовой части руля или элерона летательного аппарата. Служит для уменьшения усилий в системе управления аппарата], как на всех самолетах. Я его проверил, повернул, а поставить назад не смог, электромотор не работал. И я сорвался в штопор. На высоте между 1000 и 1500 метрами, как мне потом рассказали пехотинцы, я вышел из штопора, поднялся до 1500 метров и выпрыгнул из машины на парашюте. На земле, когда я уже собрал парашют и его замаскировал, пришли наши солдаты брать меня в плен. Я сказал: "Я немец!" А они сказали: "Все говорят, что они немцы, и из Кельна". Тогда я сказал, что я из Леверкузена, это не Кельн, его никто не знает.
Alfred Rubbel
Каким у меня было настроение? Я был подавлен, потому что было ясно, что мы будем воевать против русских. Мы идем против государства, которое в его тогдашнем состоянии являлось неизвестной величиной. Какое гигантское расстояние до Москвы, до Урала, а там Россия только по-настоящему начинается, потом Сибирь и до Тихого океана. Я знал про Березину, про Бородинскую битву, про горящую Москву 1812-го года и про гибель Великой Армии. Я знал о бесконечных просторах России и о неспособности людей, по крайней мере, до этого времени, взять их под контроль… И все же, если честно, то мы хотели на войну. Поймите, на было по 18 лет, а мы не успели ни в Польшу, ни во Францию! Мы думали, что война будет такой же быстрой, а победа такой же красивой!
Eberhard Heder
Я понимаю заявления русских солдат, когда они говорят, что с 1943 года мы стали другими. В 1941-м и летом 1942-го мы были мотивированы как антикоммунисты. Но сопротивление резко усилилось, когда Сталин очень удачно превратил все это в отечественную войну. Тогда многие, и даже антикоммунисты, сказали: «Все. Теперь речь идет о защите России!» Тогда русский солдат внутренне приблизился к нам, а мы потеряли мораль во время постоянных отступлений. Когда ты все время отступаешь, то ты несешь необратимые потери. Русские потери были, конечно, выше: примерно один к десяти. Но нас не устраивал даже такой расклад. Я лично чувствовал, что, черт возьми, неужели мы не можем воевать лучше?
Больше историй